Макрон втянул воздух через зубы.
– Это будет нелегко. Но кое-что о нем я все же выяснил.
– Да ты что? – оживился Катон.
– Он – солдат, как ты и полагал. Только в лагере его вот уж месяц как нет; при этом нет и сведений о его местонахождении. Ты, похоже, единственный, с кем он с той поры пересекся. Этим пока все и ограничивается.
– Н-да… Незадача, – поник плечами Катон.
Все трое замолчали. Вскоре возвратилась Домиция и заняла свое место на хозяйской кушетке.
– Ты не голоден, Макрон? – любезно спросила она. – Я могу послать за едой.
– Не надо, спасибо.
После еще одной паузы Домиция взглянула на Нарцисса, который едва заметно кивнул, и повернулась лицом к префекту.
– Катон, я должна тебе кое-что сообщить. Прежде я тебе этого не говорила: было нельзя, из-за возможности риска для нашего дела. Однако теперь, когда ты стал одним из нас, я могу говорить.
– Что ты хочешь мне сказать? – нахмурил брови Катон.
– Это касается твоей покойной жены.
Катон помрачнел еще сильней. Раны, нанесенные изменой Юлии и ее утратой, все еще были далеки от исцеления.
– Она входила в наше число, – продолжила Домиция, – как и ее отец. Как раз через нее, получается, мы и заполучили сенатора.
– Когда это случилось? – осведомился Катон.
– Пока ты воевал в Британии. Когда она ждала от тебя ребенка. Я несколько раз навещала ее у тебя дома, и мы разговорились с ней о том, кто придет на смену Клавдию. Одна тема у нас сменялась другой, и постепенно Юлия согласилась составить разговор со своим отцом, потому что нам нужен был максимум, каким мы только могли заручиться в сенате.
– Значит, вы намеренно ее завербовали? Использовали, чтобы подлезть к Семпронию?
Домиция кивнула.
– Могу тебя заверить, Юлию особо уговаривать не пришлось. Она сказала, что и ты, если б был сейчас в Риме, тоже охотно примкнул бы к ней.
– Я в этом не уверен.
– Зато она была. Что ты во благо Рима отдашь все. И из-за этого своего убеждения она не скупилась на пожертвования в нашу казну.
– Уж не этим ли объясняются те долги, что остались мне от нее? – горько усмехнулся Катон. – Она влезла в них из-за поддержки вашего заговора?
– Можно и так сказать. И не только это. Ей нужно было правдоподобное прикрытие. Причина, под видом которой она могла бы встречаться с членом нашего движения. Молодым трибуном.
У Катона невольно напрягся живот.
– Крист? – подхватил он. – Они стали любовниками из-за вашего заговора? – От гнева у него учащенно забилось сердце. – И тебе хватает наглости мне все это говорить? Неужели я и без того мало отдал? Отдал почти всё, что у меня было…
– Получается, не совсем всё. Есть еще Луций. Если мы одержим верх, он останется жив. А вот если проиграем, то ты действительно лишишься всего, в том числе и жизни. Но вот еще что ты должен знать. На самом деле любовной связи между Юлией и Кристом не существовало.
– Да? А их письма? Те, что я нашел под кроватью Юлии?
– Они были написаны по моему наущению. Юлии нужно было как-то обеспечивать себе прикрытие. Мы опасались, что кто-нибудь из ее домашних может оказаться соглядатаем, шпионящим по указке Палласа. Те письма намеренно предназначались для прочтения. Но не твоего, Катон. А когда ты их все-таки обнаружил… Сам посуди: как мы могли внести ясность, если нам самим грозило разоблачение? – Она с тихой доверительностью взяла его за руку. – Катон, мне очень, очень жаль…
Играя желваками, префект выдернул ладонь из рук Домиции и гневно вперил в нее взор.
– О боги, – воскликнул Макрон, – есть ли хоть что-либо, на что вы не пойдете? Выродки, да и только…
Закрыв глаза и опустив голову, Катон сидел как в тяжелом полусне; в голове его назойливо клубились мысли и разрозненные чувства. Наконец он вымолвил:
– Ты говоришь, неверности с ее стороны не было? То есть я весь истекший год напрасно сносил ложь? Что мне все это время терзали сердце и изводили страданиями, внушая, что женщина, которую я любил больше жизни, меня предала?
– Так уж вышло, Катон. Неужели ты этого не видишь? – Домиция молитвенно сложила перед собой руки. – Я что угодно отдала бы за то, чтобы у меня была свобода открыто сказать тебе это. Но я не могла рисковать самой судьбой нашего дела; слишком много жизней стояло на кону. Что мне оставалось? И как бы на моем месте поступил ты?
Истощенный виной за горечь в адрес Юлии и гневом за обман, которым его, словно ядовитым плющом, оплели Домиция и Нарцисс, он был даже не в силах что-либо ответить. Почему она не смогла, не изыскала способ как-то его уведомить? Почему не оставила письма, в котором все разъяснялось бы? Мутное головокружение сменилось тошнотой; впору было разблеваться. Он проглотил тяжелый ком в горле и открыл глаза.
– Убить бы вас двоих, прямо сейчас… Иного вы просто не заслуживаете.
Макрон с кивком потянул из ножен меч.
– А Луцию, интересно, это поможет? – язвительно спросил Нарцисс. – Юлия умерла, но он-то жив и нуждается в тебе, Катон. Твой единственный шанс спасти сына – это действовать с нами заодно. Ты знаешь, что это так.
Катон, стиснув кулаки, издал страдальческий стон.
Макронов меч с шелестом вышел из ножен; острие было уставлено прямо на Нарцисса.
– Давай прикончим этого склизкого гада и уйдем. Мальчонку мы как-нибудь сами разыщем. Чего бы оно нам ни стоило. Клянусь.
– И как же вы думаете искать его? – спросила Домиция. – Лично я понятия не имею, где его держат. Катон находится в розыске, и Паллас не успокоится, пока его не схватят, не выжмут из него признание, а затем казнят. Вы думаете, после этого Паллас проявит к мальчику милосердие? Если да, то вы его не знаете. Луций отправится вслед за тобой, Катон, не успеет день смениться ночью. Единственная для него надежда – это если вы окажете нам содействие в свержении Нерона и Палласа.
Держа на весу клинок, Макрон прорычал:
– Катон, одного твоего слова будет достаточно.
Префект молчал. А в следующую секунду все вздрогнули от его удара кулаком по кушетке.
– Они правы. О боги, прокляните их и упеките в самую глубокую пропасть Гадеса!.. Убери свой меч, Макрон.
– Что?
– Сунь меч в ножны. Сделай это, ради нашей с тобой дружбы.
После небольшого колебания центурион со скрежетом впихнул клинок в ножны.
Катон уставил палец в Нарцисса:
– Я помогу тебе. Сделаю все, что ты потребуешь. Но после того как я найду Луция, последует расплата.
Нарцисс сухо облизнул губы.
– Как скажешь. Только при этом не забывай, кто твои новые друзья и что они готовы сделать для тебя и для других сторонников нашего дела. Но в такой же мере они будут беспощадны к тому, кто представляет для нас угрозу. Помни об этом.
– Оставим этот тон, – примирительно сказала Домиция. – Что было, то было. А теперь мы все на одной стороне. Час поздний. Макрон, я велю приготовить тебе комнату.
– Здесь мы не останемся, – сказал Катон. – Мы возвращаемся в дом Семпрония.
– Это небезопасно, – Домиция нахмурилась.
– Может быть, но под одной крышей с ним я не останусь, – Катон кивнул в сторону Нарцисса. – К тому же он будет целее, если мы с Макроном сейчас уйдем.
Домиция с Нарциссом переглянулись; последний мимолетным кивком выразил согласие.
– Хорошо. Только прошу, Катон: из дома сенатора ни ногой и на глаза не показывайся. Ты же, Макрон, занимайся своими обычными делами, пока не получишь извещение. Когда настанет момент для удара, мы пошлем за вами. На подходе к дому сенатора будьте бдительны: вдруг за ним все еще следят. На кухне возьмете говяжью ляжку; сойдете за доставщиков. – Домиция встала и указала в сторону заднего выхода. – Ступайте.
Катон поднялся с кушетки, и вместе с другом они вышли в скудно освещенный коридор. Не оглядываясь, молча вышли на улицу и не разговаривали, пока не отдалились от дома заговорщиков.
Глава 27
Катон поднял взгляд на Семпрония, тихо вошедшего в укромный гостевой таблинум. Больше в гостевом крыле сенаторского дома никто не обитал; оно было закрыто для ремонта крыши, а домашним рабам вход сюда был настрого запрещен, чтобы ненароком не пришибло черепицей. Исключение делалось лишь для Петронеллы, тайком носившей господину еду и питье, когда рабы усердствовали на работах. Снаружи уже стемнело. Со времени того сбора заговорщиков минуло шесть дней, на протяжении которых Катон виделся с одним Макроном, и то лишь ночами, когда тот наведывался из казарм. Вынужденная изоляция сказывалась на префекте не лучшим образом. Страсти в нем повыгорели, а сердце точила неизбывная тревога за сына; об остальном думалось как-то через силу.
– Есть новости? – коротко спросил он сенатора.
Семпроний опустился на табурет и кивнул.
– Шестой легион в одном дне пути от Рима. Завтра к ночи встанет у города. А там, наутро, приступим и мы. Все на боевых местах. – Он поглядел на Катона и устало улыбнулся. – Так что наши замыслы обретают силу действия. Еще два дня, и у нас будет новый император. А ход событий вернет Рим во времена республики.
– Надо еще пережить тот день, – тусклым голосом ответил Катон. – Ты же сам бывший военный, а потому знаешь: план – это всегда первая потеря.
– Поэтому мы и учли все возможные непредвиденности.
– Убивают как раз неучтенные непредвиденности. Надежных планов не существует. План – это всегда риск.
– Может, оно и так. Но если расклада перед тобой всего два – жить под пятой деспота или рискнуть жизнью за республику, то я – за риск, потому что он того стоит.
Катон медленно повел на него глазами, после чего спросил:
– Так считала Юлия?
– Юлия? – Семпроний встретился взглядом с Катоном, но глаз не отвел: – Да, она так считала. Верила в это и заразила своей верой меня. А если б здесь был ты, то и ты, наверное, разделил бы ее убеждения.
– Может быть. Но меня здесь не было. Я сражался за Рим в Британии. Сражался и верил, что дома меня ждет моя верная, любимая жена. А что я узнал, вернувшись? Мне раскрыли глаза, что она – погрязшая в неверности прелюбодейка, растранжирившая то немногое, что я успел скопить, и оставившая нас с сыном на бобах. А ты за все это время не дал мне ни намека на правду.