— Сам сядь, — огрызнулась она, — Отойди подальше!
Нет, все-таки собаки гораздо умнее своей так называемой хозяйки. Интересно, откуда у этой пигалицы такие псы? Кобелек пожиже, а вот сука… От Паука, откуда. Внучка все-таки.
Я отошел и уселся на место.
— Пойдем, Мотылек, — сказала Маленькая Марантина на лиранате, — Здесь нам нечего делать.
— Нет, — Мотылек отнял у нее свою руку. — Нам есть делать чего. Я должен… обязан… просить… просить жизни. Просить позволить продолжать жить.
Что? Ничего не понимаю.
— Откуда ты?
Может, хоть какой-то из известных мне языков подойдет для общения с ним лучше, чем лиранат?
Мотылек улыбнулся смущенно, клычищи блеснули.
— Оттуда, — показал наверх, — Я жить там. Ты жить здесь. Я — там.
На втором этаже?
— Я хотеть продолжать там… Хотеть…хотел… хочу…
— Хотел бы, — поправила Альсарена Треверра.
— Спасибо, — ответил Мотылек — на найлерте.
Это — найлерт, дубина! Старый найлерт!
— Хотел бы…э-э… — зубасый Иргиаро опять увяз.
— Может, найлерт — проще?
— Да-да! — обрадовался он и выдал длинную фразу, из которой я понял только общий смысл: он живет совсем наверху и просит позволить ему жить там и дальше, потому что раньше, когда пришел сюда, дом был пустой и они не знали, что дом — чужой.
Нет, это — не найлерт. Это — диалект. Диалект Старого найлерта. Причем — незнакомый. Опять встраиваться…
— Совсем наверху — под крышей? — спросил я на Старом найлерте, и крылатый закивал.
Третий этаж — не второй. Там раньше были мастерские. Пусть живет, он никому там не помешает.
— Хорошо, — сказал я. — Кровля моя примет тебя. Пока. Дальше — посмотрим.
Скоро здесь может стать опасно, крылатый. Скоро меня начнут искать. Меня не найдут, а вот ты…
Маленькая Марантина оживилась, шагнула ко мне:
— Понимаешь, он здесь, ну, как бы нелегально. Ну, о нем никто не должен знать.
— Понимаю.
Она протянула ко мне руки:
— Ты про него молчи, пожалуйста, я очень тебя прошу…
Что ты имеешь в виду, внучка Паука? Молчи, если поймают и окажешься в подвале?
— Не скажу, не бойся. Вы садитесь.
— Ты прости, что я так, ну, прогоняла тебя и все такое, сам понимаешь… — оглянулась, — Мотылек, иди сюда, мы договорились.
Гости разместились — Мотылек поставил чурбак стоймя, расположил за спиной черную кожистую массу крыльев, Маленькая Марантина пристроилась рядышком. Собаки легли по бокам от них.
Йерр поудобнее устроила голову на моих коленях.
— На самом деле, — Маленькая Марантина положила руку на локоть Мотылька, — Он не дух. Ничего волшебного.
— Я вижу. Откуда ты такой взялся, Мотылек Иргиаро? Из Каорена?
— Нет, — он покачал головой — густые длинные волосы рассыпались по плечам. — Я — из Тлашета.
— Это в Кадакаре, — встряла Альсарена Треверра, — Он — стангрев. То есть, аблис.
— А, — очень содержательно.
Но информация была мне тут же предоставлена. И кто такие аблисы, и чем они питаются, и что язык их — действительно искаженный Старый найлерт, и предположения по этому поводу…
Встроился я не сразу. А когда встроился, осознал, что то, во что я встроился, даже не диалект Старого найлерта. А диалект диалекта. Или даже диалект диалекта диалекта. Безумные вкрапления современного найла, каких-то, видимо, крылачьих, то есть, аблисских, словечек, а то и вообще лираната. Скрученная в бараний рог структура фразы — это уж точно лиранат. Короче, черт знает что. Но я — встроился.
Потом они попытались перевести разговор на Йерр. Опять привязались — телепатия или нет.
— Избирательная.
— Я знал, я говорил! — возрадовался зубастый Иргиаро, вдвоем они повернулись ко мне:
— Она — из Кадакара? — хором.
— Нет.
Мотылек чуть с чурбачка не свалился — завопил:
— Нет! Я говорил, что нет! Я прав! Признай!
— Ну, прав, — неохотно признала Маленькая Марантина, — Но это случайно. Много тебе известно про Кадакар! — и — ко мне, — Если не из Кадакара, то откуда? Из Иреи?
Ирея-то тут при чем?
— Нет. Из-за Зеленого Моря.
— А-а, из Каста? Или, — чуть понизила голос:-из Карагона?
— Нет. Значительно дальше.
— Уф, что же там может быть дальше?
Аххар Лаог, Маленькая Марантина. Аххар Лаог, Холодные Земли. И город — Адар Гэасс…
Стена — рахру по грудь — из черного стекла, крови горы.
"— Ты хочешь сказать, это — защитит?
Язык Без Костей улыбается:
— Чужой не придет сюда. Это — Напоминание.
— Напоминание?
— Ты поймешь. Скоро. В Гэасс-а-Лахр."
Каналы, мостики, стройные высокие здания — базальт, черный гранит, — резное кружево…
И — Башня. Имхас, Сердце. И рука женщины в черно-коричневом, легкая, словно ящеричья лапка. Таосса, Восприемница… И — имя. Имя…
Не надо. Раз-два…
Не могу.
Аххар Лаог, Холодные Земли, боль моя.
Костер.
Дрова потрескивают…
Взгляд.
Черные глаза крылатого существа над огнем — словно спрашивают о чем-то.
— Ты и она… Она… с тобой?..
Он услышал? Услышал меня?
Да, Эрхеас. Большая Липучка слышит. Слышит боль. Слышит радость. Слова — не слышит. Как аинах.
— Она пришла с тобой? — оформил словами.
— Не совсем. Но мы — вместе.
— Она здесь — с мая, — вмешалась Маленькая Марантина, — Когда мы приехали, ну, ее еще здесь не было. Через пару недель появилась. Разве ты не помнишь, Мотылек?
Что же она лезет-то все время?
— Тебя не будут искать, Альсарена Треверра? В связи со смертью дядюшки…
— На что это ты намекаешь? — встрепенулась она, — А, выкинь из головы. Это так — повод. Хотя насчет времени ты прав. Бог мой, уже темнеет! — поднялась, — Счастливо, было приятно поболтать, я еще зайду. Желаю удачи в твоих трудах.
— Я… провожу, — Мотылек Иргиаро вышел с ней вместе.
И собаки.
А я подбросил в костер еще дровишек.
Странно. То она читает "Песнь о Натагарне" — решись и тому подобное… То — желает удачи в моих трудах…
Ты шутишь, Сестрица? Не очень-то хороши они, Твои шуточки. Каково будет ей потом?
— Спасибо. Что позволил остаться.
Вернулся зубастый мой постоялец.
— Может, тебе придется бежать, — сказал я.
— Да. Я знаю, — он присел на свой чурбак, задумался, проговорил негромко:-Я знал. С самого начала. Придется. Да.
— Зачем ты приехал сюда? Почему — не в Каорен, Иргиаро?
Вздохнул.
— Когда-нибудь… я надеюсь, она поймет. Может, весной…
Маленькая Треверра завела себе игрушку. Потащила игрушку домой. Под кальсаберитские мечи. А тут еще — наследник крови…
— Что ты будешь делать, если здесь устроят облаву? Не весной, сейчас?
— Облава… Что это?
— Охота. Большая охота. На человека.
— Охота… Улечу, — он пожал узкими плечами, — Спрячусь.
— Хорошенько спрячься.
Не хватало еще, чтобы посторонний пострадал из-за всего этого…
— Ты обеспокоен? — Мотылек подался вперед, — Почему ты сказал про… облаву?
— Потому, что она будет. Скорее всего.
— Из-за твоей работы, — покивал он печально, — Я понимаю. Ты — такой же, как я.
— Хуже. Но это неважно, — и не задавай вопроса. Пожалуйста. Я ведь отвечу, — Просто будь осторожен, Иргиаро.
— Ты тоже. Будь осторожен, — серьезно посоветовал юный кровосос. — И она… — показал глазами на Йерр. — Впрочем, она знает.
— Что знает она — знаю я, — почесал Йерр за ухом, она довольно потянулась.
— Да, — пробормотал Мотылек, — Вы — словно две… — сомкнул ладони лодочкой, не находя слов.
— Это называется "эрса", — сказал я.
— Эрса… — повторил он, — Эрса, — снова сложил ладони, будто примеривая, — Необходимость… Единение… Нет, не то.
— Эрса.
— Эр-рса, — улыбнулась Йерр.
Совсем маленький аинах.
Мотылек Иргиаро смотрел на нас. Смотрел, смотрел… Уже — не видя. Подался вперед. Слушая. Он слушал нас. А я вдруг почувствовал — его. Через Йерр. Его одиночество, несмотря на маленькую Треверру. Его неуверенность. Попытки осознать себя. Его собственное ощущение неуместности третьего в нашем эрса…
Мне было проще.
Он вырвался. С усилием, почти с болью.
— Извините, — прошептал хрипло, — Я… пойду. Спокойной ночи.
Неловко поднялся, опрокинив чурбак и, слегка покачиваясь, двинулся к двери.
Почему — на улицу? Может, ему нужен разбег, чтобы взлетать, а не планировать вниз?
Большая Липучка — смешная. Молодая. Не злая. Просто любопытная.
Да, девочка. Просто любопытный аинах. На Перепутье.
На Перепутье, да. И Старших нет, чтобы помочь. Плохо.
Рейгред Треверр
— … и вспомним, дети мои, как святой Карвелег предавался стенаниям и плачу под Расцветшим Древом, не радуясь чуду, но скорбя о гибели учителя своего. И измучился он от слез и вздохов, и, измучась, заснул под Древом, и явился ему учитель в сверкающих одеждах, и попирал учитель пламя алчное босыми ногами. И сказал учитель так: "Преклони главу перед словом Единого, ибо повелел Он отныне в праздник Цветения отворять врата Садов Своих для всех душ, в дни сии земной мир покинувших, и будет так с этих пор и до скончания века. И повелел Он также в праздник Цветения не отверзать земли, не бросать в нее зерна, ибо время сева минуло, а время плодов настанет в свой черед. А посему укроти скорбь, сын мой, ибо счастлив я в Садах Единого, и лишь твой ропот и слезы омрачают блаженство мое". И возрадовался тогда Карвелег, и осушил слезы, и восславил Единого, дарующего превеликую любовь Свою чадам Своим равно грешным и праведным. Восславим же и мы премногую любовь Господа нашего Единого!
— Единый, Милосердный, Создатель мира, Радетель жизни… — затянули мы нестройно, но с чувством.
Отец Дилментир умиленно улыбался, озирая паству. Арамел наградил его длинным взглядом. Я даже подумал, сейчас задаст он нашему капеллану и за "грешных" и за "праведных", и за излишнее подчеркивание темы любви Господней. Но Арамел ограничился суровым уточнением: