Я вошел. Можно было не следить за тишиной. Это у стариков чуткий сон, молодые спят крепко. Достал флакон, поднес к его лицу. Дыши глубже, Паучий внук. Глубже. Вот так. Хорошо.
"— "Диагноз" самоубийства ставится только когда ни место происшествия, ни петля, ни странгуляционная борозда не возбуждают никакого подозрения. Узел на петле необходимо завязывать заранее, равно как и верхний узел. Ни в коем случае не вяжите верхний узел с подопечным в петле, так как узел будет иметь иной вид, чем завязанный на свободной, не отягощенной весом тела, веревке."
Балки не годятся. Он сам не доберется до них, к тому же — перекрытия… Крюки гобелена?.. Высоковато…
Факельное кольцо! Он достанет ногами до пола, но это не страшно, так ведь, Учитель?
А влезет он на табурет. Вот на этот. А удавится он…
"— Следите, чтобы веревка или ее заменяющее по качеству и месту своего изготовления соответствовала месту проживания и имущественному положению подопечного."
Удавится он поясом от своего халата. Отличный прочный шелковый шнур. С трогательными кистями. Достаточно длинный.
Поставим табурет. Заберемся на него. Завяжем верхний узел. Теперь — длина веревки и петля… Он мне чуть выше плеча… Так. Готово.
"— Из декораций предлагается использовать подложенный под петлю платок, размещенную на месте возможного падения перину или матрац, а также "попытку написания предсмертной записки". Для этого надо приготовить пергамент, перо и чернильницу. На пергаменте можно поставить кляксу. Писать записку не рекомендуется, не будучи в достаточной степени осведомленным о почерке и эпистолярном стиле подопечного."
Перину таскать не будем. Платок… Да, пожалуй. Записку… Нет. Записку — не надо. Обойдемся без нее.
— Майберт Треверр, открой глаза.
Глаза открылись. Мутненькие такие.
Не перестарался ли я с Таоссиным снадобьем?
— Вставай, Майберт Треверр. Иди сюда.
А вот и платок. На столике возле кровати.
— Иди сюда, Майберт Треверр. Вот, хорошо. Теперь полезай на табурет. Дай руку, я помогу.
Стуро Иргиаро по прозвищу Мотылек
Я возвращался пешком. Охота заняла весьма продолжительное время — разбаловался я с козами, отучился выслеживать зверя — и это было хорошо. Целых полчетверти я занимался насущными нуждами желудка, и, знаешь, Альса, мне удавалось не допускать в голову неприятные мысли. Еще шестую четверти я охранял свою жертву, но неприятные мысли уже начали дергать запертую дверь и барабанить в ставни. Потому я и пошел домой пешком. Чтобы время протянуть, чтобы побольше устать. Добраться до развалин — и сразу в постель. Может, Ирги на этот раз придет меня навестить.
Ох, да почему сразу "жалуешься"? Я не жалуюсь. Просто не понимаю, что я тут делаю. К тебе нельзя — и что в итоге? Кому я тут нужен? Зорьке и Ночке? Смеешься? Кому еще? Колдуну? Во первых, колдуну я не нужен, наоборот, это он мне нужен. Во вторых он опять куда-то запропастился. Отправился по своим колдовским делам. Обещал, обещал. Мало ли, что он нам с тобой обещал. Он сюда приехал вовсе не ради глупого аблиса. У него свои заботы, в которых ни ты, ни я ничегошеньки не смыслим.
У него Маукабра.
Ты, Альса, все-таки видишь в ней животное. Сообразительное, очень верное, дрессированное животное. И тебя немножко злит, что я ею так увлекся. Правда ведь, злит, а? Ты немножко ревнуешь. То ли меня к ней, то ли ее ко мне. Но — увы! — ей абсолютно все равно. По большому счету ей на нас плевать. Как и раньше. Она ничуть не изменилась.
Зато мне гораздо обиднее.
Я поднимался по склону, хрустя тонким настом. Голые неподвижные ветви расчерчивали небо. Ясное, звездное, но без луны. Небольшой морозец подобрал надоевшую сырость, воздух стал чище, легче. Кажется, будет еще холоднее. Я не против. Меня это взбодрит.
О-о, они уже дома. Вернулись. Я прибавил шагу. Они не внизу, они снова в большом зале на первом этаже. Колдун сосредоточен, погружен в себя. И очень-очень доволен. Наверное, что-то там у него удачно получилось. Он не бездействует. Не сидит, сложа руки. Система движений, неспешных, четких, выверенных. Я уже был свидетелем этого. Не зрителем, слушателем. Колдун вызывает духов.
Я шагнул на обледеневшую ступеньку. Из зала долетали отблески пламени. Тянуло странным запахом. Паленым рогом, что ли? Незримая ладонь мягко придержала меня.
Погоди. Не мешай ему.
— Я не собирался мешать. И подсматривать тоже… ой! Кто это?
Не бойся. Мы не причиним вреда.
Голос звучал внутри головы. Нет, не внутри головы. Или внутри? И вообще, он не звучал. Он думался.
— Вы? Кто вы?… сколько вас?
Глупая Большая Липучка нас не узнала. Совсем не узнала, да. Смешно.
Собственно, это был не голос. Это был голос.
— Маукабра?!
Мы — Йерр. Нас так зовут, аинах.
Отец Ветер! Она со мной заговорила! Она назвала свое имя! Она…
Я задохнулся и уцепился за стену. Пятна света плавали в дюйме от глаз, хотелось отмахнуться.
Эрхеас занят. Не надо отвлекать. Подожди. Если хочешь, поговорим.
Она еще спрашивает!
Да. Мы спрашиваем. Хочешь?
— Хочу!
Не так. Не ртом. Внутри. Еще раз. Хочешь?
Хочу.
Быстро учишься, аинах. Хорошо. Хорошо, да.
Тот, Кто Вернется
Пора менять место, девочка.
Здесь нельзя больше жить?
Да, малышка.
Тогда можно жить в нашем маленьком доме. В лесу.
Хорошо. Ты перенесешь вещи?
Ты снова уедешь, Эрхеас.
Да, златоглазка моя. Ненадолго.
Она вздохнула.
Так надо, девочка.
Мы знаем. Дело. А мы перенесем вещи и устроим все в маленьком доме. И подождем.
Прости, златоглазка моя. Ты ведь знаешь, я сам не хочу уезжать.
Мы знаем. Все будет хорошо, Эрхеас.
Да, конечно. Все будет хорошо. Я стронул Паучьего племянника. Утром он обнаружит мое послание. И — побежит. Я просчитал его, Учитель. Семья — его слабое место.
Он помнит то, что случилось четверть века назад. И боится того же — со своей семьей. Боится даже предположить, что убивает — наследник крови. Не хочет думать об этом. Загнал эту мысль в разряд Невозможного — столько лет прошло…
Старый Паук рассматривал бы сию возможность, хотя бы — как вариант. Он знает гиротов, старый Паук. Он знал, что нужно сделать, чтобы все, кто мог быть опасен в будущем, наверняка взялись за оружие. Ему все равно, сколько прошло времени…
Вы так долго ждали, родные. Четверть века не могли обрести Покой. Сестры мои, Орванелл и Ангала, и ты, Литаонелл, невеста моя, сегодня вы получите приношение. Сегодня волосы очень удобные, длинные. Их можно даже свернуть в колечко, как полагается. И перевить ниткой…
Ангала Эдаваргон, услышь брата своего. Приди и прими выкуп за кровь, что неправедно отнята…
"— Ангала, у меня к тебе просьба.
— М-м? — поднимает голову от шитья, улыбается.
— Дай мне зеленую нитку.
Она протягивает руку, отводит мои волосы с шеи. Рука соскальзывает на плечо мне, пальцы сжимаются. Голос тихий-тихий:
— К Камню Слова не ходите. Подожди, пока съездишь в свой Каорен.
— Конечно, — я киваю, улыбаюсь, — Мы подождем. Обязательно. Лите же еще только десять, — а сам смотрю на тебя, Ангала, сестра моя, и сердце тянет чужой болью.
Клятва, принесенная у Камня Слова, нерасторжима. И Ангала поклялась выйти замуж за Того Человека, как его зовут в нашем доме. Тому Человеку нужны были деньги, он обманывал сестру. Но Слово сказано, и Камень слышал. Ангала теперь не сможет выйти замуж, пока Тот Человек жив — по гиротским Правилам. И никто из нашего дома не может убить его, чтобы сестра стала свободной — по драконидскому закону. Он ведь не отказывался жениться на сестре. Это отец не отдал ее за него. И не отдаст.
— Держи, Малыш, — она протягивает нитку, длинную красивую зеленую нитку. — Иди."
И снова склоняется над шитьем…
Прими выкуп, сестра моя, и пребудь отныне в Покое. Ты сможешь отдохнуть и — вернуться, и у тебя будет другая жизнь, и ты забудешь и Того Человека, и Эдаваргонов, и Тот день, и — этот. И — меня. Забудь, сестра. Забудь поскорее.
Вместе с веточками и щепой я бросил в огонь ароматические листья. Ангала не любила лишних запахов, а тебе нравилось, я помню…
Орванелл Эдаваргон, услышь своего брата, "ужасный ребенок", как звала тебя няня Норданелл, приди, сестричка, прими выкуп за кровь…
"— Как не стыдно! — Норданелл сердита, — Позор какой, Сущие! Девица благородного рода, помнящего корни!
Сестренка шмыгает носом, смотрит в пол. Всячески изображает раскаянье. Но няню Норданелл не обманешь.
— Что это за скачки по полям в дни Жатвы? Что это за наряд? — двумя пальцами приподнимает прорезной рукав лираэнской охотничьей курточки, — Что это за прическа?
— Я заплелась, — бурчит Орва.
— Что-то незаметно. Вот уж не думала я, что моя девочка — лентяйка и врушка.
— Да нет же! — сестренку проняло — покраснела, нахмурилась, — Неправда! Полоску мне оставили, я просила, мне и оставили…
— А жать ты когда собираешься?
— Завтра! С утра. Я успею, Норданелл! А сегодня… ну, так получилось… Мы с ребятами…
— Ребята твои подождут. Если их отцы-матери неверно растят, мы с тобой тут ни при чем. В роду Эдавара никто не отлынивал от работы.
— Да не отлыниваю я! — топает ногой в отчаяньи, — Не отлыниваю!
— Тогда — быстро переодеваться. И косы заплети, как положено.
И Норданелл торжественно выплывает из столовой.
— У-у! — сестра корчит рожу дедову щиту-зеркалу.
Оборачивается ко мне:
— Прихлопнулась прогулочка. Ладно. Сейчас быстренько все сделаем… Слушай, а ты чего здесь, не в поле?
— Да так…
— Опять — кровь горлом, да?
— Отстань.
— Нет уж, ты отвечай, когда старшие спрашивают!
— Отвяжись!
Тоже мне, старшая, всего-то на два года.
Пытаюсь вырвать у нее свою руку, но сестренка держит
крепко.
— Радвара же дала тебе лекарство. Не помогает, да?
— Да все помогает, не знаю я, почему отец не велел сегодня выходить! Сказал — сиди дома и все!