Сказала так и клюкой потрясла. Для убедительности. Я только вздохнул. Но она ругаться более не стала, а в дом меня пригласила.
— Пойдем, — говорит, — похлебка остынет.
Похлебка у бабки моей — пальчики оближешь. Годава, кухарка наша, не умеет такую варить, а все потому, что травок особенных не знает. Не то чтобы Радвара в секрете их держала, травки эти, а только рука у бабки на готовку легкая, да и на лечение тоже, так сама госпожа моя Альсарена сказывала, а она в травных премудростях толк знает.
Вот сел я за стол, миску к себе придвинул и ложкой заработал. Бабка напротив примостилась, щеку кулаком подперла, на меня любуется.
— Поучила я господина твоего вежеству, — говорит, — все-то он выведывает, все-то вынюхивает. А того не знает, что во вред лишь себе делает, людей злит да на ссору нарывается.
— Почему это, — удивляюсь, — на ссору? Чего он такого спросил, кроме как о чужих и незнакомых? Он же убийцу ищет, ему всяко положено спрашивать.
— В Коготь целой толпой поперлись, — перебивает, а у самой глаза так и блестят, — шиш они там отыскали. Кого Сущие ведут, того они оберегают. Подчистую хозяв твоих вырежут, помяни мое слово!
Похлебка сразу вкус потеряла, да и глотать что-то трудно стало. Так досадно мне сделалось, ведь Треверры — господа мои добрые, мы с батькой хлеб их едим, да верой-правдой служим, а вот бабке моей, говорят, пришлось лиху от их хлебнуть. Пропасть лет прошло, тогда не только меня на свете не было, еще батька мой в Ингмаре обретался. А у бабки сын был, мой, стало быть, дядька родной, да вот, говорят, погиб вместе с бывшими хозяевами, которых, говорят, господа мои Треверры и сгубили. Кто, спрашиваете, говорит? Да все говорят. Как господин дознаватель распознал, чьих это рук дело, в смысле, что без мстителя туточки не обошлось, так в людской, да на кухне принялись языками трепать. И сама Годава, и все вокруг. И такого я, знаете ли, наслушался!
Но, по правде сказать, не поверил я что-то в болтовню эту. Чтобы господин мой Аманден, да своей рукой… Страсть Господня, рад бы я вовек жути этой не знать, да разве чужие рты заткнешь?
А вот Радвара молчала столько лет, хоть ей сам Бог велел в первую очередь внуку глаза раскрыть. Жалела меня, что ли? Прям не знаю, благодарить ее, или попенять за скрытность? Господь наш Единый всех велит прощать, Сущие мстить велят, а на душе у меня смутно, а смерть в любом обличье страшна.
Это мне кухарка наша Годава объяснила, мол, не будь я инг наполовину, быть бы мне кровным мстителем, потому как месть — Радвариной семьи право, из ближних была Радвара, в смысле, да и сын ее там остался…
Ох, Боже правый, спасибо, что батька у меня инг!
— Так что господам твоим сейчас не по деревням разъезжать надобно, а дома сидеть за семью замками, за девятью запорами, да Единому-разъединому своему молиться, — бабка моя говорит, — может он им пару-тройку лишних деньков выделит, по милосердию своему хваленому…
— Не скажи, бабуль, — я отвечаю, — убивец всего лишь обычный человек, его остановить можно.
И надобно. Этого я не сказал, конечно. Бабка моя засмеялась довольно и руки потерла.
— Ты, — говорит, — мальчишка глупый, замороченный. Все мы, — говорит, — обычные люди. До поры до времени, покуда Сущие не призвали. А как призовут, тут с нас и спрос другой. Сущие нам силу даруют не людскую, за руку ведут, удачу посылают, а напасти прочь отгоняют. Так-то, малец. Это тебе не Единый-разъединый, которому лень для последователей своих пальцем шевельнуть. А наш-то точно призванный. Достоверно знаю.
— В смысле… "наш"? — я даже ложку отложил.
— Наш, — и она губы облизала, так ей было вкусно это слово произносить, — наш. Который проклятое семя под корень выведет.
— Да ты никак видала его, бабуль?
Она вздохнула мечтательно.
— Не-е… Хотелось бы в очи ему взглянуть, да уж о том просить не смею. Видеть, внучек, не обязательно, чтобы знать. Мне Голос был.
— Какой голос, бабуль?
— А такой. Брат Огонь со мною разговаривал. Через этого… ну, приятеля твоего. С Каорену который.
— А-а! Через Адвана, что ли?
— Вот, вот. Через Адвана с Каорену. Вот туточки он сидел и в печку смотрел. Трубку курил. Через него-то Брат Огонь мне и поведал, что время пришло. Первая капля, сказал, упала. Все тогда думали — несчастье это. Потом уже трупы как из мешка посыпались, а я с самого начала знала.
Я поморгал, а потом спросил:
— Это тебе сам Адван рассказал?
— Тю, малый, — бабка моя даже отмахнулась, — он-то тут при чем? Его устами Брат Огонь со мною говорил, а парень в то время словно бы спал. Проснулся — не помнит ничего. Я ни словом не обмолвилась. Так он и ушел. Обалдел, правда, немного, никогда с ним, видать, такого не случалось, чтобы посреди бел-дня взять и заснуть.
Ну, правильно. Бабка-то моя знахарка. Волшба там всякая, заговоры, а то и сглаз. Темный лес, в общем. Госпожа моя Альсарена объясняла как-то, хоть отец Дилментир и учил, что все это языческие выдумки, но, мол, в колдовстве деревенском и впрямь что-то есть, в смысле, действует оно, каким-то таким образом хитрым, я толком не понял, каким, правда, помаленьку действует, не так сильно, как людей пужают… Это я к тому, что бабка моя вполне могла Каоренца чем-то там подпоить специальным, и он впал в это… в гипноп… нопическое состояние. И в этом состоянии открылось ему… ну, то есть, вероятно, так оно и было, как бабка сказывала.
Я миску выскоблил и спасибо сказал. Бабка мне молока плеснула парного.
Вот так, господа хорошие. Упертая у меня бабка. Спорить с ей — себе дороже, с ей даже отец Дилментир не справляется, а я и подавно. И горько мне на радость ее глядеть, потому как батька мой сейчас с господином моим Аманденом на восток скачут… Помоги им, Господи!
Тот, Кто Вернется
"Маленький дом в лесу". Наше новое пристанище. Действительно — дом. Почти совсем настоящий холодноземский дом. Только в Аххар Лаог дома вырублены в обсидиановых холмах, в теле "крови Горы", а Йерр нашла естественное углубление — систему карстовых пещерок. Расширила вход, расчистила все, натаскала лапник и хворост… В общем, приготовила дом. Даже щель сверху, для вытяжки дыма. От печки дыма немного, но можно и костер развести… Даже — вода. Маленький веселый ручеек. Девочка отыскала эту пещерку летом, когда было жарко и лежала в ручейке. В Каорене ей тоже было жарко, моей малышке, но у Эдаро — бассейн, в котором даже рахру можно плавать…
Ручеек что-то бормотал, пробегая по нашей пещерке. Я прилег на лапник, застеленный подстилкой и задремал под уютную песенку воды…
Дом Лассари. Бормотание ручейка — привычное, уже неслышное… Полумрак, слабые отсветы углей в очаге…
Горячие губы, шепот-хрип:
— Я знаю, знаю, это — в тебе, там, до сердца. Твоя боль болит у меня, Эрхеас. Я не держу, ты же слышишь, иди, иди сейчас, пока он не родился, пока он не стал эрса, мы вместе не отпустим тебя…
— Я буду нужен ему. Он должен прийти в мои руки. Как рахр — в его. Я знаю. Таосса сказала.
— Старая ледышка! Не надо, Эрхеас. Отец…
— Его отец — я. Не Ястреб. Ему нужен тот, чья в нем кровь.
— Ты не сможешь потом…
— Смогу. Смогу, Лассари. Ты ведь знаешь.
— Твоя боль болит у меня, — и прижимается лицом к моей ладони, и горячо и мокро — ладони, и — щекам…
Твоя боль болит у меня, Лассари. Прости. Сестра, Наставник… Пустые слова. Лассари. Лассари. И — он.
Я узнаю его имя. И — уйду. И не увижу его больше.
Никогда не увижу. Никогда не вернусь…
Эрхеас?
Я напугал тебя, златоглазка? Прости.
Больно, Эрхеас?
Больно, девочка. Реассар.
Больно. Реассар — там. И Лассари. А Эрхеас — здесь. Но нужно было — уйти. Ведь нужно?
Нужно. Но больно.
— Анх-хе осса, Эрхеас.
Да, маленькая. Ты — здесь.
Она ткнулась лбом мне в ключицу, рука сама легла на горячее плечо.
Эрса.
Эрса.
Сердце расплавится, боги, горит, горит, умру, растворюсь, искрами рассыплюсь, пеплом развеюсь, Йерр, энгис, аэсса, выжги боль, пламя мое, выжги память, выжги все, все выжги, сожги меня, волна огненная…
Эрса.
Эрвел Треверр
Итак, в результате сегодняшних поисков и расспросов обнаружены: "цельная шайка убивцев, которы в ночи шабаш диавольской учинили и пляски бесовски плясали", "не иначе, как — убивец, потихохоньку тута шастает", "нечиста сила, вопяща да воюща", "упырь лятучий", "дракон страшенный, огромадный", "твари колдовские"…
"Цельная шайка" — это бродячие комедианты, приглашенные для увеселения гостей и прибывшие прямо к их отъезду. Видимо, комедианты не сразу убрались из наших лесов. Может, сломалось у них что, а может, просто так… "Убивец шастающий" оказался на поверку брюхоногим животным покойного дядющки Невела. Сей достойный Пивной Бочонок успел сыскать себе в Рыбьих Чешуйках молодку, к каковой и "шастал". Был застукан на месте, так сказать, преступления, мною и двумя доброхотами из деревни, на шум прибежал молодкин отец с вилами и подготовленный телохранитель, теряя штаны, позорно сбежал от тощего хилого старикашки. Впрочем, я бы, наверное, тоже сбежал. Бешеный гирот с вилами наперехват — это нечто, доложу я вам.
А вот за нас, за хозяев своих, ни один из гиротов не схватит вилы или что там попадется, не ринется защищать. Я теперь это знаю. Вы думаете, они такие идиоты, да? Все, поголовно? Идиот может быть один — ну, два, от силы. Но чтобы три деревни идиотов?!
Всякие "упыри", "нечисть", "драконы" и прочее — думаете, зачем они мне ими голову дурили? Этот человек, он должен здесь жить уже две недели! Где-то здесь, рядом, в окрестностях. Места у нас глухие, но не мог, не мог никто ничего не видеть, не слышать, не заметить! Им наплевать на нас. На нас и наши дела. Выяснение отношений с убийцей — наше дело. Они к сему касательства не имеют. Это еще — в лучшем случае. Даже замковые стражники, кормящиеся из наших рук… Вчера в развалинах активность проявляли Герен, дознаватель, кальсабериты и двое стражников-лираэнцев. Остальным вроде бы нечего было делать, и они изображали "большой отряд", топчась у остатков парадного крыльца бывшего гиротского замка,