Тебе не понравилась идея с чистеньким, розовеньким угоревшим? С просто уснувшим и не проснувшимся? Хорошо, Паучий племянник, твой брат умрет по-другому. Он будет страшненьким, твой брат. Черное от прилившей крови лицо, выпученные глаза, вываленный язык — ты получишь удавленника, Паучий племянник. И, прежде, чем удавить, я поговорю с твоим братцем. Поговорю, держа его за горло. Чтобы доставить тебе удовольствие.
Раз, два — нету. Хватит. Избыток эмоций вреден. Довольно об этом. Они ведь все равно не смогут помешать тебе. Помешать доделать Дело. Пусть "хваты" из Генета, пусть лучники на лестнице, пусть окна изнутри забиты досками — все это есть в предварительном раскладе. Эдаро натаскивал меня, так сказать, индивидуально. Не только в "рабочей". Он раз за разом проходил со мной весь путь, он требовал "выхода вчистую, живым и вне подозрений"… Он хотел, чтобы я остался жив. Я не рассказывал ему про Аххар Лаог. Про то, что никогда не смогу вернуться. Он, наверное, все равно знал, он все знает, Эдаро… Ладно.
Срезанные волосы жгут мне руки. Дядя Ирован, и вы, побратимы отца, гости нашего праздника, сегодня я отпущу вас, а Паучьего сына удавлю завтра. И смогу отпустить Ордара и Иланелл.
Сейчас — чуть заполночь, до смены постов сорок раз успею туда-обратно. Даже посижу немножко в зале, с вами, еще оставшиеся мои Неуспокоенные. А если Иргиаро опять полезет общаться, Йерр придержит его. Между прочим, ты так и не выполнил обещания. Так и не научил Иргиаро уходить в Нигде. Но в принципе — он же эмпат. Значит, можно попробовать просто повести его за собой.
Как ты думаешь, девочка, я сумею привести в Нигде аинаха?
Если аинах будет крепко держаться. Но мы поможем, Эрхеас. И он быстро учится. Быстро, да.
Пост. Старая кочерыжка говорил про пост. Три человека из замковых. Хотя — гироты не станут сидеть в Обиталище Неуспокоенных… Но там и лираэнцы есть, среди замковой стражи. А засаду можно устроить и не в самом Когте…
Малышка, ты слышишь чужих?
Чужих? Нет, Эрхеас. Здесь нет никого. Совсем никого.
Хорошо. Тогда пойдем.
Здравствуй, Орлиный Коготь. Это снова мы, не с пустыми руками. Я поднялся по ступеням Большого крыльца и чуть не споткнулся о какую-то гадость… О маленькую скрюченную фигурку у двери. Слегка присыпанную снегом.
"Нет никого". Никого — живого…
Йерр!
Она еще немножко есть, Эрхеас. Мы принесем лекарства.
Да, девочка. Малую Аптечку, она там, сверху…
Мы знаем, Эрхеас. Держи больного. Мы скоро придем.
"Еще немножко есть" — вытащим.
В залу.
Огонь.
Сбегал за дровами. Вот и пригодились.
Хороший, теплый костер. И — свет.
Маленькая Марантина?!.
Что она здесь делает?!
Это опять Твои штучки, Сестрица? Ты что, пьяна?
Она — холодная, Сущие. Холодная уже…
Совсем.
Пульс?
Рука.
Под челюстью.
Нет!!!
Уходи, Сестрица, здесь Тебя не ждут. Убери свой Плащ, Сестрица. Я ее Тебе не отдам. Я — Аррах, это — мой пациент, мы — эрса-тахх, слышишь? Где один, там и другой, а я живехонек. Убирайся отсюда, она — моя!
Таосса, Восприемница, Мать По Крови, Таосса, помоги мне, я же не лечил никогда, я у Лассари учился, Сущие, что же это, что мне делать, Таосса!!!
Эссарахр.
Да.
Стой, идиот, ты же убьешь ее. Эссарахр — вессару…
Половинку пилюли?
Четверть?
Восьмушку?
Откусил крохотный кусочек, растворил во рту, пальцами разжал стиснутые челюсти, тщательно сплюнул лекарство.
И — массаж. Стимуляция. По точкам.
Сейчас.
Тряпок-то накручено, Сущие — поди выкопай ее из-под тряпок…
Мышцы схвачены холодом.
Хорошо. Легче искать точки.
Сердце.
Поправка на вессаров. Не проткни ее насквозь.
Дыхание.
Еще — сердце.
Оживай, слышишь!
Оживай, пожалуйста…
Это мы, Эрхеас. Аптечка — вот. Не надо бояться. Больной возвращается.
Йерр?
Йерр! Ты чуешь ее?
Мы чуем. Она уже вернулась. Она — Здесь. Не в Темноте больше.
Пульс?..
Есть!!!
Бальзам. Теперь — бальзам. "Тепло", черный кружок и два крестика. Таоссин бальзам. Онгера берет.
Я с тебя шкуру спущу, гадкая девчонка!
Две шкуры!
Три!
— Ирги…м-м-м!
Мы уже стонем. Нам уже больно. Мы уже — живые.
— Не бросай меня, Ирги…
Ирги еще какой-то. Тьфу на тебя, идиотка!
Йерр
Больной — почти в Темноте. Мы не сразу услышали — больной почти совсем — в Темноте.
Эрхеас испугался. Сильно испугался, да. Эрхеас не лечил. Не учился — лечить. Эрхеас говорил — я Иэсс. Это нехорошо, когда Аррах говорит — я Иэсс. Старый говорил — он неправильный, Эрхеас. Х-ха, а сам Старый — правильный? А мы — правильные? Старый знает много, а думает — знает все.
Мы побежали. В маленький дом. Взяли аптечку. И побежали к Эрхеасу. Мы быстро бегаем, да. И мы — лечили. Раньше. Еще Тогда-тогда. Мы не боимся лечить. Нет, не боимся. И все будет хорошо.
Эрхеас молодец. Крепко держит больного. Хорошее эрса-тахх. Только бальзама — много. Слишком много бальзама. Так кожа сойдет. Так у онгера кожа сойдет, Эрхеас. У нас, наверное, будет болеть живот завтра. Но мы слизали лишний бальзам. Удалили, да. Эрхеас положил треть банки. Это — очень много. Старый ругался бы.
Альсарена Треверра
Не верю, нет, не может быть. Не бывает дьяволов ни на земле, ни под землей. Это не дьявол.
У него невыносимо светятся глаза. Он весь черный. У него колоссальная пасть, переполненная длинными, как шилья, зубами. Мотается, сверкая, молния языка. Немыслимые глаза цвета солнца в зените плавят мне душу. Не могу. Отвернись.
— Х-х-а-сс… р-р-р… — негромко рокочет дьявол, приближая сыплющий искрами лик. Стискиваю веки, словно кулаки. От невольного движения всколыхнулась кипящая смола, облекающая тело. Трение обожженной плоти о кипящую смолу — Господи, больно как! Язык дьявола — огненный бич — взрезает по диагонали от плеча до паха, и еще раз, и еще, крест-накрест, крест-накрест. Оказывается, глаз я не закрывала, я смотрю на него — х-х-а-а-с-сс… р-р-р… — взвивается раздвоенная молния, удар, и в разлом, в прореху, вплескивается пузырящаяся смола. За что же вы так… хватит, о, хватит! Не могу больше!
Это не дьявол. Это человек. Склоняется низко, что-то говорит. Шевелятся губы. Я смеюсь. Какой, к черту, дьявол! Только люди умеют так мучать. Потом я пугаюсь. Я еще жива, это плохо. Что ему от меня надо? Я не выдержу. Я уже больше не могу.
— Пожалуйста, — униженно прошу я, — не надо. Пожалуйста, не надо…
— Лежи смирно, — говорит человек, — сейчас все пройдет.
Ладони двумя темными пятнами всплывают надо мной и полого соскальзывают, не касаясь. Слежу за ними взглядом и вижу тело свое, голое и смятое, укрытое лишь оранжевым отблеском костра. Снова летят ладони, сверху вниз, вдоль, параллельно, лаская напитанный жаром воздух, вбирая лучащуюся из тела боль. И снова — как взмах крыла. О, Господи. О, мама…
— Ну, ну. Спокойно. Уже ведь полегче?
Голос касается слуха так же бережно, как и эти летящие ладони. Жар больше не ранит, не причиняет страдания. Меняет спектр — уже не пытка, но некое пограничное состояние. Вполне переносимое.
— Как ты, маленькая?
Человек смотрит внимательно, чуть обеспокоенно. У него прозрачные глаза, ранний мед с цветов вербы, легкое золото с прозеленью. А на лице — на лице тот таинственный мягкий отсвет, что хорошо знаком мне, отсвет истинной исцеляющей силы.
— Кто ты?
— Тот, Кто Вернется, — улыбка, немного удивленная, — Не узнала?
Не узнала. Сейчас россыпь обрывков собирается в единый ворох, суетливо состыковывается, проявляя картину прошлого. Запомнившееся лицо не сходится с оригиналом. Тот, Кто Вернется? Я думала, у меня все в порядке со зрительной памятью.
— Давай-ка мы тебя закутаем. Вот так. Вот хорошо. Не вздумай раскрываться.
Он заворачивает меня в плащ, сначала в один, потом в другой. Запоздало ощущаю стыд, может, не совсем уместный при лекаре, но все-таки мужчине, причем малознакомом.
— Что случилось? Зачем ты…
— Насколько я понял, ты собралась гордо окоченеть в развалинах.
Странные слова. Знакомые смутно. Ворочаясь в плащах, с трудом усаживаюсь. Что-то со мной все равно не так. Все внутри напряжено, аж звенит. Колдун хмурится озабоченно.
— Не след бы тебе сидеть на камнях. Погоди, — он оборачивается, смотрит в темноту. Движение, шорох. Зеркально-черная фигура вырастает по ту сторону костра. Маукабра. Она скользит через залу к выходу.
— Принесет что-нибудь на подстилку, — он снова близко и внимательно глядит на меня, — Не обманывайся тем, что тебе жарко. Глупая маленькая девчонка. Мы ведь почти опоздали.
— Стуро… Где Стуро… то есть, Мотылек?
Утрата. Потеря. Как нож в спину — вспомнила.
Пауза.
— Его здесь нет. Что у вас произошло?
Не вернулся. Так и не вернулся.
— Какая сейчас четверть?
— Первая к половине.
— Первая… — когда я уходила… четвертая за середину переваливала… значит, почти полная четверть прошла с тех пор, как мы… как он… — он не вернется, — пробормотала я, зажмурившись. И еще вспомнила. Вещи. Все собрал и укрыл на сосне. Собрал и укрыл. На сосне. — Он не вернется сюда никогда.
Он не вернется ко мне никогда.
— Поцапались, — вздохнул колдун.
Шелест, шорох. Маукабра тащит, обмотав гибким хвостом, целую копну веток и сухой травы. Вдвоем с колдуном они устраивают для меня гнездо. Я равнодушно пересаживаюсь. На ветках короста льда, неопрятный пол в пятнах изморози, от дыхания пар валит. Я чувствую себя как на прокаленной крыше в сердце июльской засухи. Жар проедает меня изнутри, откликаясь не болью, а утомляющей вибрацией, бесшумным сотрясением опадающего пепла.
— Зря ты меня спас… — я отвожу глаза, — Извини.
— Когда он улетел?
— Господи, зачем? Я хотела уйти с Ирги. Я хотела к нему.
— Ирги?
Колдун недоумевает. Ирги! Да, Ирги! Я не собиралась замерзать. Зачем ты меня вытащил, язычник?! Целитель! Ты даже не знаешь, что сделал!