— А, вот ты о чем, — тихонько проговорила Орванелл, — Да, конечно, элементарно — берешь память с собой, — и опять улыбнулась.
Сестренка, если бы ты знала, как я счастлив, что холодноземцы правы!..
Мы ведь с тобой были очень привязаны друг к другу, сильнее, чем к старшим, и чем они между собой. Всего два года разницы… Я никогда не был особым буяном, а ты… Отец говорил, что у него трое сыновей — Дагварен, я и ты. Ты верховодила в мальчишеских компаниях, Орва, ты говорила, что хочешь в следующий раз родиться в Каорене, и, если получится — мужчиной…
— Вот и Таосса говорила — что-то все равно остается. Самые сильные привязанности — их чувствуешь, и можешь даже вспомнить. А я не верил…
— Нет, все правда, — сказала Орванелл, — Что-то всегда остается.
Да. И ты вспомнила меня, сестренка, хоть у тебя теперь все по-другому, новая жизнь, она будет долгой, Сущие, пусть эта новая жизнь моей сестры будет — долгой…
— Ты не уйдешь?
— Нет, что ты. Я здесь, рядом. Все хорошо.
Хорошо, да… Вот только…
— Орванелл… я…
— Что такое?
— Я очень хочу есть. Пойдем к Варгану, а?
Попросим у него жареного мяса, хлеба и пару луковиц, а потом сбежим в поля, возьмем лошадей, и…
— А он тут принес для тебя… — Орва взяла котелок и ложку, — Давай поедим.
— Куриный бульон?
— Нет. Это, по-моему, оленина.
Мясо совсем разварилось. И никаких специй…
— Я что, болею?
— Ну да. Прихворнул немного. Давай-ка еще ложечку…
Йерр
Экесс. Экесс еще не кончился. Так бывает, мы знаем. Редко, но бывает. Но это не страшно. Главное — Эрхеас остался. И мы уйдем отсюда, когда он встанет. Значит, надо посмотреть, как лучше уходить. Потому что Эрхеас не будет говорить зря, и опасность где-то есть. Опасность затаилась. Думает, мы не найдем ее. Те вессары, в глупом вессарском доме, были — не опасность. Эрхеасу было плохо, поэтому его ранили. Эрхеас не пил из нас перед дракой, не съел эссарахр. Эрхеас увидел кровь. Эрхеас не любит крови, да. И ему стало плохо. Если бы там, в глупом вессарском доме, была — опасность, мы бы не унесли Эрхеаса.
И мы ходим вокруг. Мы смотрим. Мы ищем опасность. И не находим ее. Опасность — хитрая. Но мы — хитрее. Мы все равно тебя найдем. Найдем и убьем.
Маленькая Липучка смотрит за Эрхеасом. Маленькая Липучка кормит, мажет мазью. Хорошие руки. И больше не делает глупых вещей. Она просто испугалась. Сильно испугалась, да. Она никогда не видела экесс. Она же — вессар. Вессар не знает, что такое экесс. Она думала — Эрхеас уходит. Она хотела помочь. Хотела сделать холод вокруг — снять жар внутри. Бедная глупая Липучка. Ничего, мы потом поучим ее. Поучим лечить, да. Когда экесс совсем закончится.
Рейгред Треверр
Я никогда не слышал, чтобы Арамел кого-то о чем-то просил, а чтобы умолял со слезами в голосе — такого даже представить себе не мог. Что там отвечал ему старикашка, из-за притворенной двери разобрать было невозможно, но я и так понимал — отказывает. Вступило же нашему капеллану! Человек исповедаться хочет, а он уперся совершенно неожиданно.
Я оглядел стремительно распухающее запястье. Это опекун мой, малость сдвинувшись после вчерашнего, приласкал. Очнулся после успокоительного, призвал к себе и давай мять и тискать, словно куклу. У меня даже внутри что-то захрустело. Еле-еле с помощью Варсела вырвался. Варсел, судя по синякам на руках, получил уже командирской ласки вдоволь, но заслонил меня грудью и вытолкал в коридор. А теперь Арамел терзал капеллана просьбами принять исповедь, а тот — непонятно почему — упрямился.
Жалко мне Арамела, но, знаете, я немного разочарован. Так сломаться… А ведь казался крепким, жилистым, прут стальной, а не человек. Не знаю… посмотрим, что дальше будет.
Из комнаты, мелко семеня, выкатился отец Дилментир с молитвенником в руках. За ним выскочил Варсел.
— Что вы делаете, святой отец, разве так можно?!
— Повторяю, сын мой, я не имею права принимать исповедь у человека, находящегося в состоянии помраченного сознания. Исповедующийся должен признавать реальные грехи, а не наговаривать на себя.
— Вы лишаете моего господина святой благодати!
— Ты ошибаешься, сын мой. Власть отпускать грехи принадлежит только Всевышнему, я же простой человек, и думаю о жизни. Сутки ложного спокойствия не стоят многих лет терзаний из-за минутной слабости. Когда твой господин придет в себя, он покается, если сочтет нужным.
— А если он сейчас умрет?
— Господь наш в милосердии своем примет его к престолу своему, и сомневаться в этом грешно.
— Грешно отказывать в исповеди!
Отец Дилментир упрямо склонил голову:
— Этот грех я беру на себя, и отвечу за него сполна.
Ошеломленный Варсел остался стоять посреди коридора. Сказать по правде, я тоже отвесил челюсть. Капеллан положил ладонь мне на плечо.
— Пойдем, Рейгред. Как твоя рука?
— Терпимо.
Он повел меня в свою каморку, где окопалась вся наша подозрительная компания во главе с вампиром. Вернее, главарем у нас как раз оказался тишайший и добрейший отец Дилментир, только что проявивший себя самым неожиданным образом. Вообще-то подобные выверты весьма попахивают ересью, однако, я уверен, Арамел, когда придет в себя (если придет), будет очень и очень благодарен маленькому священнику.
Нам открыл Летери (на всякий случай дверь держали на запоре — мало ли чего). Мы вошли и снова заперлись, и сразу стало очень тесно. У капеллана комнатка крохотная, прямо скажем, келейка. Кровать да стол, да теперь лавку сюда втиснули широкую, для Мотылька. На Дилментировой койке сидел, пригорюнившись, Имори, а Летери и нахохленный Мотылек — на лавке, почти бок о бок. Мальчишку привел инг сегодня утром, между прочим, по просьбе все того же Дилментира. "Нам нужны союзники" — заявил капеллан, и Летери расцвел. Теперь же "союзник" тайком поглядывал на экзотического гостя, но скорее с любопытством, нежели с испугом. Ребенок и с самого начала неплохо держался и даже пожал вампиру руку. Признаюсь, от Иморева мальца я такой широты взглядов не ожидал. Прислуга вон до сих пор друг другу про упыря страшилки рассказывает.
— Имори, сын мой, — сказал отец Дилментир, — сдается мне, у тебя за пазухой фляжечка хранится. Не подашь ли старику горло промочить?
Инг бесприкословно подал флягу. Капеллан наш со знанием дела выдохнул, сделал пару залихватских глотков, сказал "ух, пробирает!", и вытер губы кулаком. Потом достал из рукава платок, плеснул на него арваранского зелья и протянул мне.
— К запястью приложи, все полегче будет. Итак, дети мои. Возблагодарим Господа, что милостью своей Он не оставил нас и помог объединится, ибо каждый из здесь присутствующих ранен горем, слаб и бессилен, но вместе мы не только поддержим павших духом, но и найдем способ справиться с суровыми испытаниями.
Я подсел к Молтыльку и начал переводить. Капеллан был прав, парень действительно пал духом. Он сначала долго не мог поверить, что его разлюбезная Маукабра искромсала в фарш полтора десятка человек, но потом смирился-таки с представленной информацией (а куда денешься?). После чего моментально причислил Альсарену к растерзанным, замкнулся и как-то закуклился, словно замерз. Однако его рассказ о чудесном спасении сестры в развалинах не прошел даром. Если бедняга потерял надежду, то я ее парадоксальным образом приобрел. И сейчас был почти уверен, что Альсарена жива. Вернее, скажем так — она жива, если жив колдун. Они оба — или живы, или мертвы. Доказывать это я бы не взялся, потому помалкивал. Тем более, что скинув маску, мне не хотелось бы оказаться в глупом положении беспочвенного оптимиста.
— Пусть каждый из нас расскажет все, что ему известно о колдуне и его драконе, — предложил отец Дилментир, — Может быть, начнет Мотылек? Он, пожалуй, знаком с ними лучше всех.
Я перевел, вампир качнул низко опущенной головой.
— Я ночью уже все рассказал.
— Здесь собрание, Мотылек. Ты должен рассказать еще раз для всех собравшихся.
— Бесполезно, Маленький Человек. Ей уже не поможешь. Никому уже не поможешь.
— Мы должны найти Маукабру. Хотя бы ее. У тебя нет желания отомстить?
Он ссутулился еще больше и отвернулся.
— А мне ты не хочешь помочь? Если колдун жив, он убьет меня и Эрвела.
Я не раз замечал, что сия фраза действовала на кровососа нашего безотказно. Вот и теперь он, хоть и с трудом, но зашевелился.
— Маукабра и колдун, — заговорил Мотылек, не поднимая головы, — это суть единое целое. Они на первый взгляд сами по себе… самостоятельные. Но это только кажется. Они могут существовать раздельно и даже на большом расстоянии друг от друга… довольно долго… они мысленно разговаривают… наверное, на большом расстоянии тоже могут. Я думал, Маукабра никого не трогает, но был не прав. Я теперь понял. Если колдун способен убивать, то и Маукабра способна. Если колдун способен лгать, то и она тоже. Если колдун хотел убить меня, то почему бы ему не захотеть убить… Маленькую Марантину… твою сестру? Тогда он спас ее, потом передумал. Они с Маукаброй единое целое. Глупо было надеятся, что может оказаться иначе.
Я перевел, и Имори крякнул от досады:
— А я о чем говорил! Когда еще хотел прибить эту пакость, колдуна этого ненормального! Но Золотко, добрая душа, отговорила… И что ей теперь за доброту-то ее? На том свете воздастся?
— Сохраняй надежду, сын мой, пока нет достоверных свидетельств. Лишь увидев мертвое тело, ты можешь…
— Какое, к дьяволу, тело! Сожрали тело к дьяволу! И косточек не оставили!
— Бать, ну бать… — Летери перебрался к отцу, — Не надо так, бать… можа, еще образуется… Можа, еще увидим мы госпожу нашу…
Вампир совсем скукожился и стиснул ладони в коленях. Мне почему-то было его отчаянно жалко.
— Сын мой, — капеллан тронул страдальца за плечо, — Мало ты вчера про это рассказывал. Про колдуна, про дракона, про единое целое… Рейгред, давай-ка, переводи, не отлынивай. Ты все-таки получше моего старый язык знаешь.