День вампира (сборник) — страница 2 из 68

День вампира

Глава 1

– Не пора нам? – спросил Зыков. – Скока время?

– Рано, – ответил Котов, не глядя на часы. – Время пять с копейками. Солнца мало.

– А рассвет уже все заметнее… – пробормотал Зыков, глядя в хмурое утреннее небо.

– Я и говорю – мало солнца, – повторил Котов и достал сигареты.

Они сидели на поваленном столбе. Мокрые – сверху капало. Усталые – лазали по пригороду всю ночь. Злые. Котов закурил, плотнее запахнул плащ, обхватил себя руками и стал окончательно похож на нахохлившуюся хищную птицу. А Зыков был в шляпе. Птицы шляп не носят.

– Пойдем, а? – попросил Зыков. – Ну нормально же. Ну уже можно.

– Я докурю, – буркнул Котов.

Зыков вздохнул и отвернулся.

– Надоело ждать, – сказал он. – Я всегда устаю, когда жду. И начинаю дергаться.

– А ты не дергайся. С нашей клиентурой чем солнце выше, тем работа легче. Мне дай волю, я бы тут до полудня сидел.

– Нельзя, – сказал Зыков серьезно. – Кто-нибудь мимо пойдет, заметит нас…

– Слушай, можно человеку покурить спокойно, а?

Зыков снова вздохнул и поднялся.

– Ты чего это? – спросил Котов подозрительно.

– Ноги затекли, – сообщил Зыков и принялся расхаживать у Котова перед носом. Тот раздраженно выплюнул сигарету и тоже встал. Очень медленно подтянул рукав плаща. Долго смотрел на часы. Так же медленно рукав оправил. Подобрал с земли обмякший от старости потрепанный саквояж. Зыков остановился и теперь, переминаясь с ноги на ногу, ждал. Его круглое полнокровное лицо страдальчески кривилось, показывая, как Зыкову тяжко и неуютно.

– Черт с тобой, – сказал Котов. – Пять десять. Будем считать, что нормально. Пошли.

Они начали спускаться с холма в низину, к покосившимся заброшенным баракам. Они странно и угрожающе выглядели, когда шли рядом, – одного роста мужчины в одинаковых промокших заношенных плащах, только Зыков вдвое шире Котова. И в мятой шляпе.

Серая одежда, серые лица. Два человека, таких же серых и тоскливых, как наступающее утро.

Серых и облезлых, как жизнь.

Перед дверью второго барака мужчины остановились. Зыков распахнул плащ и достал помповую гладкостволку, обрезанную по самый магазин. Приклад ружья был тоже спилен, подобие рукоятки обмотано синей изолентой. Зыков дослал патрон, вытащил из кармана еще один и дозарядил обрез.

Котов извлек из саквояжа фонарь.

– Ну… – выдохнул он. – С богом!

– Зря я тоже не покурил, – сообщил вдруг Зыков.

– Уже все, – отрезал Котов. – Уже начали.

– Знаю… – Зыков брезгливо взялся двумя пальцами за ржавую осклизлую ручку двери и осторожно потянул ее на себя. Петли взвыли глухо и зловеще.

– Вот ё! – сказал Зыков.

– Они не слышат, – утешил напарника Котов. Он включил фонарь, и открывшийся за дверью коридор залило лунным светом.

Кривые обшарпанные стены с лохмотьями драных обоев. Распахнутые, а то и вовсе повисшие на одной петле двери. Хлипкие половицы с зияющими щелями.

– Ужас, – сказал Котов. – Как чувствовал. То-то мне сюда не хотелось… Зацени, Робокоп, вот в таком примерно говне я родился.

– А я деревенский, – посочувствовал Зыков.

– В деревне, что ли, говна мало… Да оно там всюду.

– Там не говно, там навоз.

– А навоз не говно?

– На говне картошка не уродится, – авторитетно заявил Зыков. – Ну, кому стоим?

– Ну и пошли.

– И пошли.

Котов зевнул.

– Надоело, – сказал он. – Что-то мне все надоело. Давай, когда закончим, нажремся. Чтобы спалось лучше.

– Давай, – согласился Зыков и, выставив перед собой обрез, шагнул вперед. Половицы, ощутив на себе верных сто двадцать кило, заскрипели. Зыков замер и, словно принюхиваясь, задрал короткий облупившийся нос.

– Не слышат, – сказал Котов. – Уже пять двадцать. Все, нормалек, придавило их.

Зыков шагнул снова, половицы скрипнули опять.

– Да иди же, – подбодрил его Котов. – Вон та дверь, которая закрытая. До чего ж они тупые. Не закрылись бы, пришлось бы сейчас во все комнаты лезть…

Оглашая барак тоскливым скрежетом досок, они добрались до закрытой двери, гнилой и хлипкой на вид. Зыков осторожно толкнул ее стволом обреза. Дверь немного подалась и застряла. Зыков вопросительно посмотрел на Котова.

– Какой-то ты сегодня нервный, – сказал Котов и с неожиданной для своей комплекции силой врезал по двери ногой. Та с хрустом отлетела, попутно расслоившись вдоль. Зыков, что-то возмущенно рявкнув, прыгнул в комнату. Котов не спеша зашел следом.

– Я же говорю – придавило их, – усмехнулся он.

– В следующий раз получишь по шее, – пообещал Зыков, не отводя взгляда и ствола от безвольно распластанных тел.

– Ага, – согласился Котов. Он огляделся, нашел торчащий из стены ржавый загнутый гвоздь, повесил на него фонарь и переключил режим лампы. В комнате стало почти светло.

– Угу, – констатировал Котов с печальной усмешкой, – вот именно в таком говне… Да и соседи, доложу я тебе, были немногим лучше.

Заколоченное снаружи окно щетинилось внутрь комнаты осколками стекол. Потолок, давно прохудившийся до совершенной прозрачности, открывал взгляду стропила. А на грубо сколоченных голых нарах лежали… Не люди – тела. Все лицом вниз. У нескольких головы оказались замотаны тряпьем. И руки они под себя запрятали.

И много их лежало, много.

– Да-а… – удовлетворенно протянул Зыков. – Нехило. Прямо, блин, хоккейная команда. Взяли мы их, а, Кот? Взяли стаю.

– Взяли, – согласился Котов. – Праздник. Они думали, у них красный день календаря, а будет у нас. Не знаю, как ты, Терминатор, а я точно нажрусь сегодня.

– Раз, два, три… Шесть, – сосчитал Зыков, сопровождая цифры кивками ствола. – Ух, гляди, какая девочка!

– Уже не девочка… Шесть, говоришь?

– Раз, два, три… Не понял. Кот, мы же вели пять. Откуда шестой?

– Разберемся… Вон тот – вожак. Который телогрейку на голову натянул. С краю валяется.

– Этот? – Зыков моментально развернул оружие в ту сторону. – Почему вожак? – Он был очень напряжен, а Котов, напротив, вел себя внешне абсолютно спокойно. – С чего ты взял?

– Немного дышит еще. Наверняка чует нас, а проснуться не может.

– Мне подержать?..

– Не-а, – Котов пристроил саквояж на нарах, раскрыл его и принялся внутри копаться. – Расслабься. Мы вожака оставим напоследок. Пока с этими управимся, он уже будет совсем никакой.

– Крепкий, однако, – Зыков посмотрел на часы.

– Угу… – Котов достал из саквояжа стандартный милицейский набор для дактилоскопии и грязноватый металлический ящичек. Вдруг он замер – с таким выражением лица, будто его внезапно осенила гениальная мысль.

– Ты че? – еще больше напрягся Зыков.

– Минуточку… – Котов с неуловимой быстротой, свидетельствующей о хорошей тренировке, шевельнул рукой, и в ней будто ниоткуда появился тупорылый пистолет, исцарапанный и тусклый. – А вот мы сейчас поглядим…

Он неспешно пошел вдоль шеренги распластанных тел, приближаясь к крупному мужчине, обмотавшему голову драной телогрейкой. Зыков нервно засопел и двинулся следом.

В шаге от вожака Котов остановился, медленно протянул руку с пистолетом и осторожно ткнул мужчину стволом в ногу. Тот не отреагировал.

– И ничего он не дышит, – сказал Зыков. – Слушай, Кот, а ведь мы его этой ночью не видели. Не было его.

– Вот именно… – пробормотал Котов. – Но я зуб даю – это не одиночка приблудный, а конкретный вожак. И еще один зуб, что он дышит.

– У тебя столько зубов нет, – заметил Зыков.

Котов сделал жующее движение нижней челюстью и поморщился.

– Опять болят? – участливо спросил Зыков.

– Да пошел ты… – Котов снова ткнул мужчину пистолетом, на этот раз в бок. Безрезультатно.

– Посмотрим? – Зыков подошел к мужчине вплотную, направил ствол обреза ему в поясницу и свободной рукой потянулся к телогрейке.

– Нет, отставить. Рано, – вздохнул Котов и посмотрел на часы.

– Боисься? – просвистел Зыков. Не насмешливо. Понимающе.

– Опасаюсь. Подождем немного, пусть солнышко повыше взойдет.

– Слушай, Кот, я же вижу – у тебя версия. Давай колись. Что это за чудо-юдо?

– Да хрен его знает… Если он не водил стаю, а гулял сам по себе, но под утро все равно соединился с ними… Кто угодно. Хоть «мастер». Все может быть.

– «Ма-астер»… – протянул Зыков недоверчиво.

– Стоп! – скомандовал Котов. – Версии – пока что забыть. Действуем по плану. Сначала обрабатываем стаю. А вожак никуда отсюда не денется. Ты это… страхуй.

– А я и вправду не красавец.

– О-о, шутки юмора? Повеселел, гляжу? Хорошо.

– Да, вроде отпустило… Ладно, гражданин начальник. Моя страхуй твоя страхуй!

Получив инструкции, Зыков моментально потерял к вожаку интерес. Вышел на середину комнаты и картинно встал там, широко расставив ноги и закинув обрез на плечо.

– А девочка – вещь, – сказал он.

– Н-да? – Котов убрал пистолет в плечевую кобуру, заложил руки за спину и прошелся вдоль шеренги тел, придирчиво их рассматривая. Возле «девочки» он остановился. – А ведь правда, хороша. Жалость-то какая…

«Девочке» исполнилось, наверное, чуть больше двадцати. Она не прятала голову под одежду, но лица ее все равно не было видно – его окутала грива черных волос, длинных, вьющихся плотными кудрями. Потертые джинсы были спущены до колен, открывая серые ягодицы, казавшиеся совершенно искусственными, пластмассовыми. В грязных засохших потеках. Как вся стая час-другой назад отымела девчонку попой кверху, носом вниз, так и бросила ее. А у той даже штаны натянуть сил не хватило – солнце поднялось из-за горизонта.

– Какая жалость, – повторил Котов. – Вот это жопа. Красотища. Эксклюзив. Хоть в кино снимай.

– Молодая еще, вот и красивая, – подал голос Зыков.

– Не-ет, коллега. Ты посмотри, какая… э-э… линия бедра. И вообще – какие ноги. Вот за это я их, гадов, отдельно ненавижу.

– За ноги? – уточнил Зыков.

– За руки! – неожиданно разъярился Котов.

– Да понял я, понял…

– Мне такая все равно никогда не даст, – процедил Котов сквозь зубы. – Но хоть кому-то. Может, хорошему человеку повезло бы. А теперь… Что? Ну что с нее толку? Она же смертница. Когда бы мы ее накрыли? В следующий раз? Через год? А если не мы – во что она через несколько лет превратится?

– А допустим, она завтра проснулась бы и пошла к хорошему человеку… – предположил Зыков. – До следующего раза.

– Щас! Размечтался! В лучшем случае к другому упырю. Но уж точно не ко мне. И не к тебе.

– Абыдна, да, слюшай?

– Не то слово… – Котов окинул взглядом «девочку» и раздраженно цыкнул зубом. – Знаешь, Терминатор, давай не просто нажремся. Давай еще по бабам. А?

– Прямо с утра?

– А чего?

– Начальник, ты начинал бы, а? – предложил Зыков. – Хватит переживать. Клиенты вон заждались. Полшестого. В городе уже будильники звонят.

– Твоя правда. Извини. Люблю оттягивать этот момент.

– Я знаю, – кивнул Зыков. – Они сейчас такие… Ничего не могут.

– Это страхи наши, страхи подавленные, – объяснил Котов, еще раз взглянул на «девочку», тяжело вздохнул и пошел к своим разложенным на нарах инструментам. Натянул хирургические перчатки. Бесцеремонно встряхнул крайнее тело и выдернул из-под него левую руку. Кисть оказалась того же цвета, что «девочкин» зад. Так же безжизненна и искусственна. И почти так же грязна.

Зыков, покачиваясь с пятки на носок, буравил взглядом «девочку» и что-то соображал.

Котов быстро и ловко снимал с руки отпечатки пальцев. Закончив, проставил на дактилокарте номер и открыл свой ящичек. Внутри оказались большущие одноразовые шприцы и полиэтиленовые ампулы с чем-то черным. Котов распаковал шприц, присоединил толстую и длинную, сантиметров десять, иглу, проткнул ампулу, набрал черной жидкости. Оставил шприц в ящичке, влез на нары с ногами и попробовал тело перевернуть.

– Держу, – сказал Зыков сзади, подходя и направляя ствол телу в область почек.

– Не надо, отдыхай, – разрешил Котов. – Он никакой вообще. Они все никакие. У них завтра-послезавтра конец цикла. Ты что, не видишь, девка с голой жопой лежит и не парится? Один вожак еще пыхтит.

– Как ты это чувствуешь? – изумился Зыков, отходя назад и оглядываясь на неподвижного вожака.

– Ненавижу гада, вот и чувствую… – Котов с натугой опрокинул тело на спину. Как бревно. Уселся «клиенту» на грудь, с треском разодрал футболку, зашарил по ребрам. – Тоже молодой парень, черт побери. Смену они себе выращивают, что ли, суки. Давай!

Зыков протянул шприц. Котов прицелился, сказал: «И-и-раз!» и на выдохе, нажимая всем корпусом, с отвратительным хрустом загнал иглу «клиенту» между ребер.

– Есть! – Котов на секунду замер, а потом очень проворно соскочил с нар. – Ага, пошло-поехало!

Тело ожило, дернулось, всплеснуло руками, попыталось кувыркнуться обратно на живот. Не смогло и начало корчиться. Зыков и Котов синхронно полуотвернулись, один налево, другой направо, следя, не шевельнется ли на нарах еще кто.

Тело билось в судорогах, подскакивало, махало руками, мотало головой. Лицо и кисти быстро темнели. На губах выступила пена.

Грохнулся на пол стоптанный ботинок.

Тело сделало «мостик», простояло в таком положении несколько мгновений и упало на нары мертвое, растянув в страшном оскале черные губы.

– Уффф… – выдохнул Зыков.

– В анамнезе: колбасит, – сообщил Котов внезапно севшим голосом. – В эпикризе: плющит. Очень хорошо. Никто не реагирует, даже вожак. Можно спокойно работать.

– Как это быстро всегда, – протянул завороженно Зыков. – И до чего же противно! Сколько раз уже гляжу…

– Шестьдесят девять, – сказал Котов, пинком отправляя под нары башмак покойника. – Шестьдесят девять раз глядишь.

– А ты?

– Девяносто два. Скоро юбилей. И тоже до сих пор не привыкну. Ничего, брат. Зато я с каждым разом все лучше понимаю – они уже не люди. Больше не люди. А значит, нечего их жалеть.

– А кто их жалеет? – удивился Зыков. – Я не жалею.

– И я. Ладно, следующий…

Котов пошел к очередному телу, Зыков снова закинул обрез на плечо и опять уперся взглядом «девочке» промеж ягодиц.

– Слушай, Кот, – спросил он. – А ты когда-нибудь бабу в жопу е… л?

Котов – он накатывал краску на пальцы следующего «клиента» – от изумления аж передернулся.

– То есть?

– Чего «то есть»? Я спрашиваю – е… л?

Котов посмотрел на Зыкова, потом на «девочку», потом опять на Зыкова. И очень сильно переменился в лице. Оно и так у него было не ахти какое, а теперь совсем осунулось.

– Мужик, окстись… – пробормотал Котов. – С ума сошел? Только не это.

– Да я ничего… – невинным тоном сообщил Зыков. – Просто интересно.

– Правда? – Котов глядел на напарника весьма недоверчиво.

– А в чем дело-то? Ладно, Кот, не хочешь рассказывать – не надо.

– Почему же не хочу… – Котов все еще сверлил Зыкова подозрительным взглядом. – Ну, допустим, бывало. И не раз.

– И как оно?

– Да понимаешь… – Котов вернулся к своему занятию. – Я, наверное, толком не раскусил это дело. У меня почти каждая подружка рано или поздно сама предлагала – давай попробуем. Чисто из любопытства. Все же знают, что так можно, но не понимают, какой в этом кайф. Ну и пробовали. Чтобы понять.

– И чего они потом говорили?

– Говорили, больно, но интересно. Второй раз почему-то не просили. Наверное, у меня женщины были под такой секс не заточенные. Я потом в газете прочитал, что для этого нервные окончания должны быть сдвинуты к прямой кишке. И уж тогда…

– А тебе как было? – не унимался Зыков.

– Говорю же – не раскусил. Мы еще всегда по пьяни это делали. А ты ведь знаешь, какой я по пьяни. Никакой. Вот как наша клиентура сегодняшняя.

– Угу…

– Чего «угу»? – Котов поднял глаза: Зыков опять таращился на «девочку».

– Робокоп, я тебя умоляю, – действительно взмолился Котов. – Не думай о ерунде. Лучше меня страхуй.

– Да чего тебя страховать-то… Сам говоришь – нечего.

– Тогда просто стой и не дергайся! – взорвался Котов. – Ты что, совсем мальчик? Не знаешь, с кем дело имеешь?!

– Подумаешь… Не так уж это опасно. Вообще кто придумал, что случайные заражения бывают?

– А вдруг?! Если этот вирус, который ее перекосоебил, еще не выдохся?! – Котов судорожно дернул рукой, чтобы посмотреть на часы. – И потом… Потом… Да ты представь на секундочку, кого она жрет и какая дрянь после этого у нее в крови плавает! Там самая ерундовая зараза – сифилис! Ей-то до фени! А тебе п… ц! Стопроцентный! Жить надоело?!

– У меня есть три гондона, – безмятежно сообщил Зыков.

Котов от этого заявления потерял дар речи и только отдувался.

– Ну, Котик… – ласково попросил Зыков. Видно было, что он для себя все уже решил. – Ну что тебе стоит?

Котов шумно выдохнул.

– Нет, я понимаю… – пробормотал он. – Я же образованный, я читал. Нассать врагу на голову или, допустим, сожрать его печень… Или в жопу трахнуть. Даже мертвого, вот как сейчас…

– Ничего она не мертвая!

– Это она не мертвая?! – взвился Котов. – Это она-то не мертвая?!

– Ну ладно, ладно… – Зыков выставил в сторону Котова широченную ладонь. – Физически практически мертвая. Теоретически. А юридически?

– Терминатор, ты мудак, – сообщил Котов упавшим голосом.

– Ну, Котик… Котярушка… Что тебе, жалко, что ли?

– Ты в курсе, что так поступают дикари? А ты кто? Сержант Зыков, очнись! Ты что, папуас?

– Сам ты папуас!

– Нет, ты что, людоед? С какой-нибудь Новой Гвинеи, мать ее? Ты взрослый русский человек! Со средним специальным образованием! К тому же при исполнении служебных обязанностей…

– Друг называется… – вздохнул Зыков.

Котов склонил голову набок, отчего стал еще больше похож на грифа-падальщика, и с тоской поглядел на приунывшего здоровяка.

– Друг, – поизнес он негромко. – Конечно, друг.

– И ни хрена не друг. Как оказывается… – Зыков отвернулся и демонстративно потупился.

– Да делай ты что хочешь! Пожалуйста! Разрешаю! Вперед! И с песней!

– Пра-а-вда? – спросил Зыков, немного поворачиваясь обратно, чтобы искоса недоверчиво глянуть на Котова.

– Да! Но учти, Терминатор… Если подхватишь от нее… гангрену – подохнешь в одиночестве. Я к тебе в больницу ходить не буду!

– Заметано, – легко согласился Зыков.

– А подцепишь ее вирус, – использовал главный козырь Котов, – я тебе собственноручно вкачу серебра!

– К следующему полнолунию сам напомню, – сказал Зыков очень серьезно. – И наблюдай за мной сколько угодно. Котик, не сердись. Я вот понял… Надо мне. Хочу.

– Дикарь и папуас, – Котов нагнулся над саквояжем и одной рукой в нем шарил.

– Когда еще будет подходящий случай… – оправдывался Зыков. – Я же не потому, что она из этих… А потому, что случай.

– Знаем мы вас, папуасов… Хм, что у нас тут… Мазь универсальная «Спасатель»… Нет, сомнительно. Ну, где же это… Ага! Левомеколь. На, держи. Он жирный и резину не должен разъесть.

– Котярушка, ты настоящий друг!

– А то… – Котов покачал головой и продолжил работу. – Только быстро давай.

– Да я мигом! – Зыков уже бросил обрез на нары и тянул с себя плащ.

– Это п…ц какой-то, – сообщил Котов в пространство, рисуя номер на очередной карте.

– Совершенно верно, – поддакнул Зыков, расстегивая штаны.

– Лучшие, можно сказать, люди нашего города… – Котов зарядил шприц и перевернул «клиента».

– А-шо-же-худшие-што-ли… – согласился Зыков сквозь зубы, грызя упаковку презерватива.

– Прямо у меня на глазах сходят с ума!

– Н-бз-этого… – опять согласился Зыков.

– Ты учти, Робокоп. Еще одна подобная выходка, и конец. Я просто все брошу и эмигрирую.

– Как это?! Куда?! – уже нормальным голосом возмутился Зыков.

– Просто! В Москву! И-и-раз!

Снова раздался тошнотворный хруст. Котов спрыгнул с «клиента», того моментально начало корежить.

– Не уедешь ты в Москву, – пробормотал Зыков, карабкаясь на «девочку». Нары издали стонущий звук. – Кому ты там нужен?

– Ну, тогда в Питер. Говорят, там народ получше, чем в Москве, может, кому и пригожусь… – предположил Котов, наблюдая, как тело, принявшее дозу серебра, исполняет пляску смерти и на глазах чернеет. При этом он не забывал настороженно поглядывать в сторону вожака и руку держал под плащом.

«Клиент» так яростно отбросил копыта, что с него слетели кроссовки. Котов запинал их в угол комнаты.

– Был ты беленький, а стал черненький… – промурлыкал Котов. – Все на борьбу с апартеидом.

Зыков сосредоточенно ворочался на «девочке». Стройная фигурка скрылась под его тушей целиком. Нары скрипели, похрустывали и опасно шатались.

– Вот ё! Да что ж такое?!

– Чего? – вяло удивился Котов.

– Не лезет! – возмущенно объяснил Зыков.

– Хм-м… Цитата…

– Чего? – в свою очередь удивился Зыков. Он даже голову к напарнику повернул. С выпученными глазами.

– Ничего! Отрастил, понимаешь, агрегат – вот и не лезет. С левомеколем попробуй, я зачем тебе дал…

– Забыл, – пробормотал Зыков и продолжил беспорядочное ерзание.

Котов тяжело вздохнул, обошел Зыкова – «девочка» лежала в ряду третьей, – присел на край нар спиной к напарнику и принялся за следующее тело.

– Ага! – провозгласил Зыков и приступил к возвратно-поступательным движениям. Нары зашатало всерьез. Котов вздохнул еще тяжелее.

– Терминатор, ты не можешь, э-э… полегче как-нибудь? – спросил он.

– А в чем дело? – пропыхтел Зыков.

– Трясет очень, вот в чем.

– Я постараюсь… – серьезно пообещал Зыков.

– Буду тебе глубоко признателен.

Некоторое время прошло в относительной тишине, нарушаемой только скрипом нар, запаленным дыханием Зыкова и неразборчивыми проклятьями, которыми Котов сопровождал попытки снять отпечатки пальцев с «клиента». Укол пришлось делать при такой серьезной качке, что Котов почти уже отказался от этой затеи – велик был риск промазать мимо сердца, но тут Зыков решил то ли перевести дух, то ли осмыслить впечатления. Котов быстро вогнал иглу, надавил поршень, сполз с обработанного тела, оступился и упал на колени в пыль. Зыков кряхтел и постанывал. Котов отряхивал брюки и тихо матерился. Когда он уселся между следующим «клиентом» и вожаком, нары уже не шатало – бросало. Котов, пытаясь хоть как-то унять их эволюции, крепко уперся ногами в пол.

– Ну как? – спросил он, не оборачиваясь.

– А-а-а-а? – выдохнул Зыков.

– Я спрашиваю – как ощущения? Зае… сь?

– А-а-а-ага…

– Ну-ну. Будем надеяться, что она не проснется. Я бы проснулся на ее месте.

– А-а-а-а?

– Давай шевелись. Некрофил.

Зыков шевелился. Котов пытался работать. Потом он не выдержал. Пробормотав: «Нет, это нереально», – Котов отпустил дактилоскопируемую костлявую руку, ставшую уже из белой черной, с тоской посмотрел на свою перчатку, измазанную краской ничуть не меньше, и потянулся за сигаретами.

– Ты долго там еще? – спросил он раздраженно.

– У-у-у… А-а-а…

– Тьфу! Вот угораздило…

Наконец Зыков издал глухой утробный рык, несколько раз по инерции дернулся взад-вперед и затих.

– Слава тебе, господи! – провозгласил Котов, выплевывая сигарету и возвращаясь к прерванному занятию. – Я уж думал, этот кошмар никогда не кончится.

– Вот… это… да! – сообщил Зыков.

Чавкнуло – повис на стене презерватив. Прошуршало и чмокнуло – отлип и упал на пол.

– Отношения с клиентурой прояснились? – небрежно поинтересовался Котов. – Забрезжил свет в конце тоннеля бытия?

– Ы-ы-ы… Э-э… Эй! Кот!

Кличку напарника Зыков не выкрикнул – вышипел. А Котов, уже почуявший опасность, сидел очень прямо и смотрел в глаза, взгляд которых никому из живых не дано поймать дважды.

Вожаку было очень плохо. Сев напротив Котова, он строил ужасные гримасы костлявым серым лицом. Коренные зубы у него давно вывалились, зато в черной дыре приоткрытого рта желтели острые длинные клыки. Руки вожака судорожно комкали грязную телогрейку, которой он до этого был укрыт.

У рядовых членов стаи руки были другие. А в этих уже не осталось ничего людского. Не руки – грабли. И зубы еще, зубы… Прямо как у собаки.

– Что, дружок, хреново? – участливо спросил Котов. До жути спокойно. Нечеловечески.

Вожак не то вздохнул, не то всхлипнул.

– А ты приляг, – посоветовал Котов. – Приляг, накрой лицо, тебе сразу же станет легче…

Придерживая одной рукой штаны, сзади к Котову медленно, очень медленно приближался Зыков. Лицо у него было еще серее, чем у вожака. Впрочем, в молочном свете фонаря тут все плохо выглядели. Зыков не взял обрез. Не потому, что растерялся, а просто вожак сидел к Котову слишком близко, и брызги его крови могли попасть человеку на лицо. Риск весьма умеренный, но риск. Случись такое, Котов бы потом долго и обидно ругался.

– Ничего страшного, ты просто заболел, – ворковал Котов. – Это не опасно, у тебя уже все прошло, но ты сейчас очень слабенький, тебе нужно спать. Как можно больше спать…

Вожака ломало. Он с хриплым посвистом втягивал в себя воздух и по-прежнему строил рожи. Зыков кое-как застегнул штаны и подошел вплотную. Пригляделся к вожаку повнимательнее и окончательно спал с лица.

– Спать и видеть прекрасные сны… – мурлыкал Котов. – Не удивляйся тому, что вокруг, это… м-м… карантин. Ты не один здесь. Еще сутки-двое, и тебя отвезут домой. Просто сейчас нужно отдохнуть. Ложись скорее, мой хороший. И ничего не бойся. Все уже позади. И мы тебя не оставим. Пока ты будешь спать, мы будем рядом, мы позаботимся о тебе…

По идее, больше всего на свете вожак сейчас хотел именно спать. Но не с такими сиделками под боком. В иных обстоятельствах он бы вообще, наверное, удрал. Проломил бы хлипкую стену, выскочил в коридор и задал стрекача. Увы, сейчас за стеной занимался день. Серый и паскудный, но все равно день. А перед вожаком было двое врагов, твердо убежденных, что не боятся его. Придавленный невидимым солнцем, вожак плохо видел, чувствовал, двигался, соображал. И поэтому был смертельно напуган. Его загнали в угол, и он не мог понять, что страшнее – утро за стеной или двое убийц здесь, в комнате.

– Ладно, больной, хватит! – повысил голос Котов. – Ну-ка, ложитесь. Я кому сказал! – Он протянул руку и толкнул вожака в плечо. Тот чуть пошатнулся.

– Ты ляжешь, сука, или нет?! – взревел Зыков.

Против ожидания, вожак на Зыкова не отреагировал вовсе и продолжал стеклянным взглядом пялиться Котову в глаза.

– Тебе что сказано, пидарас сраный?! – орал, надсаживая глотку, Зыков.

Вожак смотрел на Котова. Тот на вожака. Сеанс двустороннего гипноза.

Зыков откашлялся.

– Ни х… я не понимает, – просипел он. – И что теперь?

– Товарищи, наша разминка окончена, – голосом радиодиктора произнес Котов. – Переходим к сексуальным извращениям. Где берданка, Робокоп?

– Ох, забрызгает тебя…

– Я плащом закроюсь и назад упаду. Тащи свой бластер. И в душу ему на счет «три». Чего стоишь? Последние мозги прое… л?

– Да ладно тебе… – начал было Зыков.

В этот момент вожак, собравшийся, видимо, с силами и переборовший страх, перешел в наступление. Выронив телогрейку, одну когтистую граблю он выбросил в сторону Котова, а второй махнул, пытаясь зацепить Зыкова. Котов дернулся было, но вожак достал его и ухватил за лацкан. Котов рванулся назад и попытался вскочить на ноги. Ветхая ткань плаща затрещала и «поехала».

Несмотря на свои габариты, двигаться Зыков умел стремительно и с неким тяжеловесным изяществом. Сначала он вобрал живот, отчего когти вожака прошли мимо. А потом мощным рубящим ударом врезал сверху вниз по запястью руки, вцепившейся в одежду Котова. Раздался короткий треск. Освобожденный от захвата и лацкана заодно, Котов упал на спину. Зыков взвыл от боли. Вожак раздраженно зашипел и развернулся к нему лицом. За что моментально огреб ногой по зубам и опрокинулся на нары. К несчастью, удар, после которого нормальный человек оказывается в глубоком ауте, вожака только раззадорил. Или разбудил. Сделав на нарах кувырок и ударившись о стену, вожак от нее пружинисто оттолкнулся и прыгнул к Зыкову.

Котов уже встал на четвереньки и прямо из такого положения тоже прыгнул, совсем в другую сторону. Он схватил лежащий рядом с неподвижной «девочкой» обрез и развернулся, чтобы бросить его Зыкову. Развернулся и обомлел.

Вожак, скаля клыки, сидел на краю нар, обеими руками вцепившись в громадную волосатую лапу, которой Зыков ухватил его за тощую длинную шею. Свободным кулаком Зыков методично бил вожака в переносицу. Каждый удар сопровождался коротким взревыванием Зыкова, которому, видимо, было очень больно колотить по твердому. И тяжким оханьем вожака, у которого, наверное, сдвигались все сильнее остатки мозгов. Вожак был в панике. Вместо того чтобы полосовать руку Зыкова когтями, он пытался сдернуть ее со своей шеи.

– Кот! Кот! Кот!!! – звал Зыков.

– Ох! Ох! Ох! – жаловался вожак.

Котов швырнул ружье назад, выхватил пистолет и метнулся к единоборствующей парочке. Сгреб телогрейку, накинул ее вожаку на голову, упер ствол в область темени и нажал спуск.

Даже на фоне уже имеющегося концерта, в замкнутом пространстве комнаты выстрел прозвучал оглушительно. Вожак резко дернулся назад. И заорал Зыков, да так, что уши у Котова заложило совсем.

– Су-у-у-ка-а!!! Ру-у-у-ку!!!

Присмиревший вожак медленно и неуверенно тянул с простреленной башки телогрейку. Зыков, задрав лицо к потолку, рычал и выл. Его левая рука безвольно повисла, заметно вывернутая в плече.

– Уход! – скомандовал Котов до того громко, что сам расслышал. – Зыков! Уход!

– Слома-а-ал!!!

– Да ни хера не сломал, вывихнул!

– А-а-а! Гр-р-р… – Зыков схватился правой рукой за левое предплечье и, видимо, сделал еще больнее, потому что выкрикнул лишь одно слово: – Убью!!!

Вожак обнажил голову и теперь с крайне задумчивым видом ощупывал свою макушку. Зыков сунулся было врезать ему ногой еще раз, так сказать, в знак благодарности, но Котов ухватил напарника за воротник.

– Атас! – рявкнул он Зыкову прямо в ухо.

– А-а?!

Глаза у Зыкова оказались похлеще, чем вожаковы стекляшки. Тут были прямо фары от «КамАЗа». Конечно, если фары отмыть.

Котов застегнул на Зыкове засаленный неопределенного цвета пиджак, не без труда отнял у напарника пострадавшую руку и быстро, но осторожно уложил ее за борт.

– Это «мастер»! Не видишь?! Уходим!

Зыков обернулся к вожаку. Тот вставал. С явным намерением продолжить драку. И вставал довольно быстро.

– Блллядь! – выдохнул Зыков, отступая и озираясь в поисках оружия.

Котов несколько раз выстрелил, почти не целясь. Сначала пули толкали вожака в грудь, заставляя всего лишь приостанавливаться, но последняя угодила прямо в глаз и вынесла его напрочь – аж с тыльной стороны черепа брызнуло. Вожак кувыркнулся назад, карикатурно дрыгнув в воздухе ногами, и крепко треснулся затылком. Но тут же сделал попытку вскочить.

Зыков подхватил свой обрез и с одной руки саданул по вожаку картечью, снова припечатав того к полу. Расстреливаемый, уразумев, что подняться ему не дадут, встал на четыре лапы и снова двинулся в атаку. Картечь Зыков рубил из технической серебряной проволоки, «рядовой» член стаи от нее закрутился бы винтом, как обезглавленная гадюка. А вожак только зашипел, будто угодил в крапиву.

– Уход! Уход! – орал Котов. Он был уже у двери. – Зыков, бегом!

Зыков перехватил обрез за цевье, рванул, досылая новый патрон, снова подбросил оружие и ловко поймал его за рукоятку. Долю секунды помедлил, раздумывая, не стрельнуть ли еще, но все-таки внял голосу разума – или начальника – и мимо Котова метнулся в коридор.

Котов стрелял по вожаку. Взяв пистолет двумя руками, считая патроны и выбирая на теле монстра больные места. От пороховой гари в комнате уже было не продохнуть. А вожак, содрогаясь при каждом попадании, тем не менее упорно полз вперед. Он был страшно изуродован, но по-прежнему опасен.

На выходе из барака смачно бубухнуло – отступающий Зыков прошиб собой дверь. Котов на прощание влепил пулю вожаку в переносицу и бросился наутек.

Снесенная с петель дверь валялась на земле. Котов об нее запнулся и спикировал в глубокую коричневую лужу. Приложился он так, что относительно чистым остался разве пистолет. Поджидавший напарника Зыков, увидев, что тот более или менее жив, повернулся и резво припустил вверх по косогору, оскальзываясь на мокрой траве и размахивая обрезом, дабы удержать равновесие. Котов, матерясь, вскочил на ноги, уронил пистолет в карман плаща и рванул следом.

Далеко позади рычало, скулило и лезло на стену в припадке бессильной злобы то, что осталось от вожака.

На подъеме Котов поскользнулся, упал и, решив попусту не вставать, поскакал вверх на четвереньках. Через несколько секунд он обогнал Зыкова и упрыгал вперед.

– Машину отпирай… – пропыхтел Зыков ему в спину. – Скорее! У меня шок проходит… Кажется…

Потрепанная котовская «Волга», по документам серая, а на самом деле бурая от ржавчины и грязи, сливалась с придорожными кустами заподлицо. Котов секунду провозился с ключами, распахнул дверцу, швырнул на сиденье пистолет, с отвращением стряхнул на землю изгвазданный плащ и полез в машину. Поднял фиксатор задней двери, выбрался наружу и прыгнул к багажнику.

– Давай на заднее! – крикнул он Зыкову.

В багажнике под кучей разнообразного хлама обнаружился еще один саквояж. Котов достал запасную аптечку и поспешил на помощь Зыкову, который уже открыл себе дверь и теперь неловко лез на заднее сиденье.

– Сейчас уколемся быстренько, и все будет хорошо… Давай, Терминатор, уколемся. Пару кубов анальгинчика, будешь как огурчик. Ну-ка! Во-от. Слушай, я не умею вправлять серьезные вывихи. Пусть рука так лежит. Ага? Десять минут до больницы, не больше, гарантирую…

– Да не суетись ты, – буркнул сквозь зубы Зыков. – Все нормально. Бывало и хуже. Ты молодец, Кот. Спасибо.

Смотрел он не на Котова, а в сторону кустов, за которыми скрылся барак. И в уцелевшей руке крепко сжимал обрез.

– Нет канистры, представляешь? Канистры нет! Кр-р-ретин! – простонал Котов. – В гараже оставил, ур-р-род! Подпалить бы сейчас! Это же «мастер» – видел, зубы какие?! – его надо огнем… Плеснуть бензинчику, запалить барак к едрене матери…

– И хорошо, что нет канистры, – сказал Зыков.

– У-у, да ты уже, брат, заговариваешься. Сейчас поедем, сейчас, я только плащ свой подберу, может, хоть на тряпки сгодится…

– Девочку жалко, – объяснил Зыков. – Ты бы и ее спалил. Тебе волю дай, ты кого угодно спалишь. А девочку жалко.

Котов этой реплики толком не расслышал, потому что уже возился в багажнике.

– Чего? – спросил он, возникая на переднем сиденье.

– Ничего…

– Все, мы едем! – Котов вытащил из-под себя пистолет, критически его оглядел, сунул за пазуху и занялся машиной. Заскрипели педали, отчетливо хрустнуло в коробке передач.

– Она нас однажды угробит… – с философским безразличием заметил Зыков.

– Ты про работу? – Котов воткнул ключ в замок и, невольно затаив дыхание, повернул. Из-под капота раздался отвратительный скрежет. Раздался и стих.

– Про машину.

– Какой хозяин, такая и машина, – преувеличенно бодро сообщил Котов, поворачивая ключ снова. «Волга» вся содрогнулась, будто от подступившей тошноты. Котов тихонько ругнулся.

С третьего раза – прямо как в анекдоте – машина завелась.

– Береги руку! – сказал Котов. – Не очень больно сейчас?

– Берегись автомобиля! – хмуро ответил Зыков. – Совсем не больно.

Подумал и добавил:

– Потом, наверное, будет.

Котов довольно плавно тронул свой рыдван с места и начал петлять, объезжая колдобины. Он преодолел метров двести, когда из переулка выкатился ему наперерез длинный черный «БМВ». Котов дал по тормозам, стертые до металла колодки отозвались хриплым гулом. Зыков тяжело охнул.

Одной рукой Котов крутил ручку, опуская стекло, другой безуспешно пытался воткнуть передачу заднего хода.

Дверь «БМВ» распахнулась, и на улицу не спеша, с достоинством, шагнуло нечто, имеющее внешность человека.

– По самые яйца, – вяло сказал Зыков, кладя на плечо Котову цевье обреза. – Вляпались.

– Не спеши, – прошипел Котов, терзая коробку передач. – Не спеши…

Существо размеренным шагом приближалось. Одетое в безукоризненно отглаженный черный костюм, выглядело оно на разбитой дороге, ведущей в промзону, совершенно неуместно. Что-то на уровне инопланетянина. Или, допустим, президента США.

– Не могу… Заело… – сдавленно пробормотал Котов. – Ну ладно… – Он воткнул первую и легонько газанул, не отпуская сцепления. И вытащил пистолет.

Существо подошло к «Волге» со стороны водительской двери и нагнулось, заглядывая Котову в лицо. А вот в смотрящие прямо на него стволы оно глядеть и не пробовало. Угроза оружием его просто не волновала.

«Расслабьтесь, вы мне не нужны, – подумало существо. – Мне нужен тот, которого вы нашли сегодня ночью. Вы же нашли его, верно?»

– Я с-сейчас т-тебе п-прямо в р-рожу с-с-блюю… – еле выдавил предупреждение Котов.

– А я стрельну, – очень уверенно заявил Зыков. Ему было легко целиться одной рукой – он по-прежнему использовал плечо напарника как упор. Нимало не заботясь тем, что от первого же выстрела у Котова накроется барабанная перепонка.

«Вы нашли его, – подумало существо. – Но не справились. Он совсем рядом. Где?»

– Н-не н-надо т-так, – давился словами Котов. – Я-а п-понял. Я-а с-скажу. Н-не д-дави. Д-давай с-сотрудни… чать.

«Есть направление, я чувствую его, – подумало существо. – Это в таком длинном заброшенном доме. Теперь я знаю, где. Но вы очень сильно все усложнили. Вы разбудили его, запугали, довели до истерики. Плохо».

– Слушай, Кот, чего мы усложнили? – возмутился Зыков. – Да пошел ты на х… й, ты… сам попробовал бы!

«Теперь нам придется очень трудно. Это из-за вас. Я буду жаловаться», – подумало существо.

– Чего-о?! Жаловаться?! Ах ты… Козел нерусский! Да пошел ты!.. Да я тебя… Ща так отрихтую, мама не узнает! Ща как схлопочешь прям в е… ало из двенадцатого калибра! – в искреннем возмущении орал Зыков.

Котов молчал, только головой тряс. И пистолетом.

«Мама?.. Да, мама не узнает, – подумало существо, обращая взор к Зыкову. – Я помню, что такое мама».

Зыковская ругань умолкла по затухающей, будто разъяренного громилу за шнур из розетки выдернули.

Котов у себя на переднем сиденье вроде бы начал дышать.

– Извините, спасибо, до свидания… – пробормотал Зыков очень тихо и скромно, убирая ствол.

«Уезжайте немедленно», – подумало существо, распрямилось и величественной походкой удалилось к своему «БМВ».

– Кот, а Кот? – позвал осторожно Зыков. – Ты живой?

– Вроде, – без особой уверенности ответил Котов. Он спрятал пистолет и теперь утирал лицо грязным рукавом. «БМВ» развернулся и проехал мимо. Котов проводил его безумным взглядом.

– Трое, – сказал он. – Трое их там. Ужас…

– Откуда ты знаешь? Стекла тонированные.

– Знаю, и все, – отрезал Котов. Педали под его ногами издали протяжный скрип, «Волга» дернулась, затарахтела и покатилась вперед.

– Он тебя почти и не коснулся, – сказал Котов нарочито громко, чтобы перекрыть голосом фырканье и пуканье глушителя. – А вот меня…

– Жуткий тип, – согласился Зыков. – Кто это, а? Тоже «мастер»? Тогда почему днем?.. Как же он днем-то, Кот?

– Я не знаю, кто это. Ужас, летящий на крыльях ночи. Хозяин жизней.

– Хозяин жизни, – поправил Зыков.

– Не-ет, Терминатор, я не оговорился. Именно жизней. Вот наших с тобой, например.

– Тьфу! Водки хочется, – пожаловался Зыков. – Слышь, Кот, я понимаю, тебе хреново пришлось, но ты не мог бы побыстрее, а?

– Ничего ты не понимаешь. Мне не хреново пришлось. Он меня убил вообще. Ох, уеду я, уеду…

– Туда, откуда… эти? В Москву? Брось. Слушай, правда, давай газуй. Плечо на глазах пухнет.

– Держись там за что-нибудь, – сказал Котов. – Нет, ну какого же хрена?! Ведь напрасно все, напрасно… И зачем мы это делаем?!

Котов длинно выматерился и утопил педаль в пол. На заднем сиденье Зыкова принялось болтать, он бросил обрез и растопырил здоровые конечности во все стороны.

– «Дворники» опять едва шевелятся, – буркнул Котов. – Пусть моросит, вот только бы не дождь.

И пошел дождь.

Глава 2

Всю ночь Мишу одолевали кошмары. Раз за разом он пытался убежать на ватных ногах от каких-то неясных зловещих теней, которые, естественно, настигали его и принимались душить. Миша в ужасе просыпался, но оказывалось, что он лишь перепрыгнул из одного сна в другой, где все повторялось. Непослушное тело, обычно сильное и проворное ночью – о да, там, во сне, была ночь, – отказывалось повиноваться, руки преследователей сжимались на Мишином горле… И так до бесконечности. Закончилось все тем, что Миша, катаясь по постели в тщетной попытке вырваться из лап кошмара, навалился на Катю и почти разбудил ее. А Катя просто как следует двинула Мишу локтем под ребро. Отвернулась лицом к стене и засопела носом.

Миша лежал, мучительно хрипя пересохшим горлом, держась за ушибленный бок и стараясь не глядеть в сторону окна. Там занимался рассвет. Все было естественно и понятно – Миша забыл с вечера задернуть шторы. Точнее, не забыл, а просто вытеснил из памяти эту необходимость. С каждым новым циклом ему все меньше хотелось прятаться от солнца. Чем больше это было нужно, чем сильнее день обжигал сердце – тем меньше хотелось.

Но сейчас придется встать и зашторить в доме все окна. Иначе проснется Катя, и тогда держись. Настоящая Катя никогда не закатывает сцен. Она любит своего Мишу и скорее умрет, чем допустит ссору в доме. А вот эта, другая, измененная, которая сейчас так уютно спит…

Зубами к стенке.

Двигаясь рывками, как марионетка, Миша сел на кровати и зябко обхватил себя руками за плечи. Тело слушалось хуже, чем во сне. Там оно было просто как желе, а в реальности будто состояло из отдельных плохо сопряженных частей. На тупых корявых шарнирах. Примерно через пятнадцать часов это тело будет – вещь, но что толку? Какой во всем смысл, если другое тело, сейчас мирно лежащее рядом, красивое и гладкое, любимое, вдруг – каждый раз это словно плевок в глаза – проснется с душой озлобленной неудачницы?

А может, ну их, эти шторы?

Нет. Будет очень больно, и вскоре случится одно из двух. Либо инстинкт самосохранения погонит Мишу драпировать окно, либо поднимется Катя, сделает это сама, а потом обругает мужа последними словами. А то еще и ударит. Она пока что не пыталась это делать, но в прошлый раз было заметно – готова.

Когда Миша вставал, ему показалось, что у него скрипят все суставы. Шаркающей походкой он дополз до окна спальни, задернул наглухо толстые гардины и тяжело вздохнул. Предстояло еще топать в мастерскую и на кухню. И там делать то же самое одеревеневшими руками. Зато потом, на кухне, можно будет выпить стакан воды. Многократно удушенное врагами горло невыносимо саднило.

От воды Мишу чуть не вырвало. Он присел на край табурета, закурил – сигарета дважды выпадала из пальцев – и совсем расстроился. Сколько ночей на этот раз? В позапрошлый было две, а в прошлый уже три. Выдержит он три ночи? А если их окажется четыре?! Если бы Миша сейчас мог заплакать, он бы этому утешительному занятию предался. А так – глотал безвкусный дым и переживал.

Три ночи… Или четыре? Да даже три ночи рядом с этим ужасом, этим чудовищем, безжалостно пожравшим его возлюбленную, – невыносимо. Просто невыносимо. И никакого выхода. Никакого выбора. Ни-ка-ко-го.

– Сука… – прошептал Миша. Для затравки, попробовать, сможет ли он это произнести в адрес любимой женщины. А когда вышло, повторил уже уверенно, почти в полный голос: – Су-у-ка…

Тридцать лет всего, а жизнь кончена. Потому что без Кати – разве это будет жизнь? Это что-то такое будет, о чем и подумать страшно. Работать-то он точно не сможет.

А если все же подумать?

Миша честно постарался охватить умом тоскливую перспективу, но не смог. К тому же ему пришло в голову, что Катя без него влипнет в какую-нибудь жуткую историю. Нет, не выйдет ничего.

– Сука… – вздохнул Миша. Швырнул сигарету в набитую грязной посудой раковину. Кряхтя поднялся и с выражением полнейшей обреченности на лице пошел спать дальше. Примерно еще пятнадцать часов.

* * *

В кромешной тьме Катя стояла перед зеркалом и «рисовала» глаза. Миша сидел в мастерской и тупо разглядывал последнюю работу – портрет депутата городской думы. Сутки назад и при дневном освещении депутатская рожа Мишу никак не трогала, а вот сейчас его подташнивало. Сама-то картина чисто технически была ничего – крепкий средний уровень, не придерешься. Но в каждом мазке сквозило подсознательное отвращение художника к жертве…

Почему к жертве?

– Ты чего там притих? – спросила Катя. – На урода своего любуешься?

– Это не урод, а тысяча долларов, – хмуро возразил Миша.

– О чем и речь. Когда ты перестанешь на него пялиться и начнешь работать? Тебе осталось-то всего ничего.

– Он мне не нравится, – сказал Миша. Почти агрессивно сказал. Непонятно было, в чей адрес – депутата, его портрета или вообще собственной жены.

– Знаешь, Михаил… Я тебе вроде работать не мешаю. Я все делаю для того, чтобы тебе было в этом доме удобно. Да?

– Ну… – признал Миша, догадываясь, чего ждать дальше.

– Так вот! – в голосе Кати лязгнул металл. – Тебе не кажется, что должен быть хоть какой-то ответ с твоей стороны?

– У тебя косметика заканчивается? – поинтересовался Миша осторожно.

– Не в этом дело, Михаил. Не в этом дело.

– Понимаю… – вздохнул Миша.

– Да ничего ты не понимаешь.

– Куда уж мне…

– Тебе нужно всего-навсего быстро намалевать этого урода. Потом его жену. Потом дочь. Потом любовницу. Неужели трудно, Михаил, раз в месяц…

– Схалтурить, – подсказал Миша. – Во всех отношениях. Да, трудно. Раньше было нетрудно, а теперь – надоело. Я вообще-то художник.

– Художник, который не знает теории живописи? Хм.

– Знаю!

– Хорошо, – подозрительно легко согласилась Катя. – Значит, халтурить ты у нас больше не можешь. Угу. Но что тебе мешает рисовать их так, как ты считаешь нужным?

– Если я начну работать с этой шушерой в полную силу, – горько сказал Миша, – через месяц у нас не останется ни единого заказчика. И не будет уже никогда. Они просто разбегутся.

– Ха! А сейчас ты чего добиваешься? Того же самого. Ты не работаешь вообще, и они точно так же разбегаются.

– Да закончу я этого урода, закончу на следующей неделе!

– Ну-ну… Посмотрим. И угораздило же меня связаться с рохлей…

– Ты готова или нет?! За каким дьяволом мазаться, если тебя все равно никто не увидит…

– Уви-и-дит, – промурлыкала Катя. – Кое-кто непременно увидит. А ты заткнись. Не понимаешь, что нужно женщине, вот и заткнись.

– Извини, – вздохнул Миша. – Но… Ты не могла бы чуточку поторопиться, а?

– Куда спешить? Ночь дли-и-и-нная… Краси-и-и-вая… Вкус-с-с-ная… До чего же я люблю ночь!

– Это, конечно, замечательно, вот только у меня уже крыша едет, – пожаловался Миша.

– С чего бы это? – поинтересовалась Катя.

– Голодный, вот с чего, – признался Миша сквозь зубы. – Как-то очень быстро все на этот раз. Ощущение, будто каждого таракана в доме слышу…

– А ты скушай тараканчика, мой хороший, скушай…

– Катенька! – взмолился Миша. – Мне действительно плохо. Честное слово. Очень плохо. Давай уже пойдем? А то…

– А то что?

– Ничего, – отрезал Миша. Его рвало на улицу. Буквально выворачивало. Телесно он еще оставался здесь, но что-то главное – душа, наверное, – просочилось за стены и теперь множеством невидимых щупалец обследовало мир. Обостренное голодом восприятие стало невероятно тонким, и многое из происходящего вокруг причиняло Мише чуть ли не физическую боль. Соседние квартиры, двор, небо над крышей, земля под домом… Везде что-то творилось, и все это было отвратительно. Потревоженная ворона на дереве скрежещет когтями по ветке – будто по сердцу наждаком. Храпят соседи – кажется, от этого звука стошнит. Какая-то непонятная возня в кустах за аркой, ведущей из двора-колодца на улицу, – фу, до чего грубо!

Стоит утолить голод, и все станет на свои места. Ночь окажется волшебно красива. Можно будет жить ею, дышать, впитывать эту ночь в себя и радоваться ей. Стоит только утолить голод… Пока остался хоть какой-то минимальный контроль, пока еще не поздно…

Будто подпружиненный, Миша вскочил с табурета и вылетел в прихожую. Рванул дверную ручку. Пронзительный негодующий вопль жены почти остановил его. Почти.

Во дворе Мише сразу полегчало. Держась рукой за грудь, в которой бешено колотилось сердце, он несколько раз судорожно вздохнул и почувствовал себя человеком. То есть не совсем человеком, конечно. Хотя бы просто собой. Личностью довольно странной, но отчасти сохраняющей интеллект и какие-то эмоции того Миши, которого он знал по прежней жизни.

Теперь нужно эту личность подкормить, и сразу все наладится.

«Ну что, доволен? – подумала совсем рядом Катя. – Вые… нулся?»

Миша от неожиданности подпрыгнул и опять схватился за сердце.

– Господи… – пробормотал он. – Это ж надо так напугать… Чуть не до смерти.

«Да я б тебя и убила, будь моя воля», – подумала Катя брезгливо.

На всякий случай Миша решил не оборачиваться. Он знал, что Катя стоит за левым плечом. Одетая в черное, от этого еще более красивая и сексуальная, чем обычно. Он бы с наслаждением ее рассмотрел внимательно, тая от любви. Даже сейчас – с наслаждением. Вспомнил бы, что давно не рисовал ее… Но оборачиваться и пялиться на жену именно сейчас было глупо. Миша спиной чувствовал, какое у нее выражение лица.

«Нож не забыл?» – подумала Катя.

Тут Миша не выдержал и оглянулся. «Что со мной происходит? Неужели я действительно слышу ее мысли? Раньше ничего подобного не было. Боже, в кого я превращаюсь? В такой же ходячий злобный ужас, как она?.. Интересно, а Катя слышит, что именно сейчас думаю я? Ой!»

«Нож, – мысленно повторила Катя. – Забыл, да?!»

Миша таращился на жену, то ли подглядывая, то ли подслушивая, как именно она передает ему свои мысли. «И не только мысли, – догадался он. – Сейчас мне влепят пощечину. И она хочет, чтобы я это почувствовал раньше, чем последует удар. Ей не очень приятно меня бить. Но я ее постоянно раздражаю своей тупостью. Она слишком далеко ушла от меня, слишком изменилась. Ей, бедняжке, со мной тяжело». Миша не без труда вышел из оцепенения и сунул руку в карман.

«Вот он, твой нож, – подумал Миша внятно и отчетливо. – Я не забыл его».

«Наконец-то! – Глаза Кати немного потеплели. – Спящий проснулся. Ладно, пойдем… Чудо в перьях».

Она даже под руку его взяла.

Путь их лежал на улицу через ту самую арку, сразу за которой все продолжалось непонятное шевеление в кустах.

* * *

Катя любила делать это медленно.

Две черные тени бесшумно приблизились к костру. «Доброй ночи», – произнесла Катя вкрадчиво. Бродяга поднял голову и застыл, парализованный. Миша, с трудом удерживаясь от желания наброситься на добычу и порвать ее в куски, шагнул вперед. Не-ет, все должно выглядеть аккуратно и эстетично.

Он не отказал себе в удовольствии треснуть бомжа раскрытой ладонью в переносицу. Тело завалилось назад, Миша уселся на него сверху. В тишине раздались два щелчка – выскочило лезвие ножа и раскрылся складной стаканчик. Миша надрезал артерию. Катя подставила стакан под струю. Быстро, жадно выпила. Еще. И еще. Миша тихо застонал, но тут посуду наконец-то передали ему.

Уже полную.

На этот раз Миша от крови мгновенно опьянел. Когда-то, поначалу, его вообще тошнило, позже он с трудом перебарывал отвращение, глотая необходимую, но малоприятную живую влагу. Потом мешала омерзительная вонь немытого тела жертвы… Теперь все забивала кровь. Еще на подходе к цели Миша чувствовал ее запах сквозь кожу и одежду человека. Кровь манила и сводила с ума. А сейчас – горячей волной растеклась по желудку и вскружила голову.

Миша сделал еще несколько глотков и удовлетворенно отвалился от бездыханного тела. Вальяжно, будто насытившийся зверь, прилег у костра, подперев голову рукой и разглядывая в затухающем пламени какие-то потаенные вещи, недоступные человеческому зрению.

Катя, тихо мурлыча, смаковала очередную порцию. Отпивала по чуть-чуть, облизывала губы, снова отпивала. Приоткрыв рот, проводила кончиком языка по зубам, выгибалась, запрокидывала голову, оглаживала себя по груди и животу, будто сопровождая движение чужой крови по телу… Раньше Мише в этой манере чудилось нечто извращенно-сексуальное, неприятно отдававшееся в сердце. Но сейчас ему было просто хорошо, и он не обращал внимания на причуды жены.

Мише наконец-то стало по-настоящему комфортно в его новой ипостаси. Он упивался совершенной внутренней гармонией и хотел растянуть момент радости как можно дольше. Просто лежать и смотреть на огонь… Просто видеть и слышать, чувствовать мир вокруг до малейшей его тонкости. Просто быть…

«Здравствуй, Грэй! – подумала Катя. В мыслях ее звенели и переливались веселые, праздничные нотки. – Здравствуй, мой красавец! А где же твой хозяин? Игорь, ау!»

Миша очнулся от блаженного забытья и неприязненно скривился.

По другую сторону костра стоял, насторожив уши и опустив хвост, здоровенный серый овчар. А позади него, в кромешной тьме, угадывалась грузная человеческая фигура. Кого угодно из племени людского Миша сейчас разглядел бы во всех подробностях. А вот этого – не видел.

Там стоял и наблюдал еще один человек, одетый в черное. Глядел он на Катю, и только на нее.

– А-а… – с деланой ленцой произнес Миша вслух. – Вот и полиция нравов пожаловала. Ночной Позор. Больная совесть русского вампиризма. Здорово, Долинский. Выходи, чего прячешься.

– Я и не думал прятаться, – донеслось из темноты.

Пес на этот голос коротко оглянулся и снова обратил тяжелый немигающий взгляд к Мише. Морда у собаки была вся в шрамах.

– Я не хотел мешать. – Из тени к костру вышел крупный, но грузноватый для своего роста мужчина в легком черном плаще.

– Игорь, ты мне никогда не помешаешь, – проворковала Катя, выуживая из кармана пудреницу.

– Долинский, ты не умеешь не мешать, – говорил в это время Миша, отчего голоса мужа и жены слились в один невнятный гул.

Ночной гость присел на корточки рядом со своим псом, приобняв его за напряженные плечи. У Долинского было простое, чуть одутловатое лицо с неуловимым выражением, одновременно добродушным и жестким. Миша подумал, хватило бы ему умения нарисовать Долинского, какой тот есть на самом деле, и пришел к выводу, что работать пришлось бы ночью в полнолуние. Этой ночью или следующей, например. Задача показалась ему довольно интересной, но он знал – Долинский не согласится.

– Как дела? – спросил Долинский, наполнив этот невинный по сути вопрос содержанием, хорошо понятным им троим.

– Замечательно, – ответила Катя. Сидя на бревне спиной к мужчинам, она придирчиво изучала себя в зеркальце.

– Угу, – поддакнул Миша. – Если б не вы, господин Кайфоломов…

– А дальше? – Глядя в огонь, Долинский мягко оглаживал пса по холке. Грэй переступил с ноги на ногу. Садиться в этой компании он не хотел. Похоже, ему очень не нравились Миша и Катя, но опытный пес верно оценивал расклад сил. В свете костра заметно было: не одна морда, а вся серая шкура собаки расписана шрамами.

– Что – дальше? – Миша достал сигареты и обнюхал пачку. Теперь, утолив голод, можно было со вкусом закурить. С таким вкусом, которого ни один нормальный курильщик не вообразит.

– Через месяц… – Впервые Долинский поднял глаза на Мишу, и тот поразился, до чего же у этого симпатяги-увальня, типичного фольклорного русака, холодный взгляд. – Через год… Что будет, если вас поймают? А в особенности – если не поймают? Вы об этом не думаете совсем, а, ребята?..

Миша от изумления чуть не проглотил сигарету. А Долинский буравил его внимательным прозрачным глазом.

– Игорь, ты чё, а-ху-ел? – произнес Миша раздельно и очень медленно.

«Михаил!» – мысленно прикрикнула Катя.

– Ставишь московское произношение? – Долинский ухмыльнулся. – Получается. Но это без толку. В Москве тебя мигом вычислят и убьют. Там упырей-любителей и своих-то давят как клопов, а уж залетных… Тебе придется оказаться нужным, чтобы выжить в столице. Но что особенного ты можешь предложить?

Их разделяло метра три, и дай Мише волю, он бы на Долинского прыгнул. Легко, прямо из положения лежа. Одной рукой свернул бы шею собаке, а другой – этому провокатору. И в болото обоих.

Только вот никто Мише воли такой не давал.

– Да он и здесь ничего не может, – сообщила Катя. – Чтобы стать настоящим художником, ему не хватает образования. А уж настоящим мужчиной…

– Давай не будем обсуждать наши проблемы сейчас, а? – попросил Миша с угрозой в голосе.

– Наши?! Проблемы?!

– Не ссорьтесь, – попросил Долинский тихонько.

– С кем, с этим недоучкой? – возмутилась Катя. – Больно надо. Игорь, пошли гулять! Погляди, какая ночь!

– Тебе со мной будет скучно, – так же тихо промолвил Долинский, опуская глаза.

– Зато тебе со мной не будет, – пообещала Катя. – Гарантирую.

– Как-нибудь в другой раз, ладно? Извини, мне сейчас нужно с Михаилом поговорить.

– А-а… – Катя встала и уперла руки в бока. – Вот как… – в голосе ее звякнули льдышки. – А я думала, ты мужик, Долинский. Ну что ж, если тебе с этим… ничтожеством интереснее, чем со мной, – ради бога. Михаил, не забудь тут прибрать. Найдешь меня потом. Если сможешь!

С этими словами она канула в темноту. Единственным из мужчин, кто проводил ее заинтересованным взглядом, оказался Грэй.

Миша наконец-то закурил. Увы, сигарета уже не показалась ему такой вкусной, как могла бы.

– Зачем ты это, Игорь? – спросил он.

Долинский, кряхтя, поднялся с корточек, шагнул к бревну, критически его оглядел и уселся. Грэй с видимым облегчением отошел в сторонку и там прилег. Без Кати у костра – уже совсем погасшего – стало как-то уютнее.

– Ты не подумай, будто я хочу вас поссорить, – сказал Долинский, приглаживая рукой свои растрепанные светлые волосы. – Просто с тобой еще можно договориться, а с ней уже нет.

– Договориться? – Миша хмыкнул. – Почему бы тебе не прийти дней через пять? Отлично договоримся о чем угодно.

– Я уже пробовал. Но в прошлый раз ты ничего не помнил, Миша. А что будет в следующий, не представляю. Это очень индивидуальная штука, друг мой.

– В прошлый раз?!

– Да. Я приходил месяц назад, дня за два до того, как у тебя должен был начаться очередной кризис. Но ты оказался совершенно нормален и просто не понял моих намеков. А в этом цикле не получилось – были дела. Извини.

– Бред какой-то.

– Не без этого, – согласился Долинский. – Но ты поверь моему опыту, сегодня ночью время для разговора – лучше не придумаешь. Я вижу, до тебя наконец-то дошло, в какую ситуацию ты влип. Дошло в полном объеме. И теперь важно, чтобы ты решил, как жить дальше. Решил именно на нынешнем этапе. Потому что, боюсь, через месяц-другой разговаривать с тобой будет не о чем. Сегодня ты в состоянии все изменить. А за потом я не поручусь.

– Погоди. Но Катя? Она как же? – спросил Миша слабым голосом. Он вдруг сообразил: его склоняют к чему-то, очень похожему на предательство. «С тобой еще можно договориться, с ней уже нет». Постановка вопроса Мишу просто напугала. Он ждал нормального «мужского разговора», а вместо этого Долинский принялся чуть ли не вербовать старого приятеля. Друзья так не поступают.

– Нет. Я не буду ни о чем договариваться без нее! – почти выкрикнул Миша. – Мы ведь…

– Тебя отпустило уже? – перебил Долинский. – От первой крови?

– Что? А… Вроде да.

– Добавки хочется?

– Н-нет. Кажется… Точно нет.

– Ну давай еще пару минут тихо посидим, – предложил Долинский, доставая сигареты. – Покурим. Ночь послушаем. Ночка-то какая интересная, вкусная… Многогранная. Редкая ночь. Видишь эти структурки полупрозрачные в воздухе? Голубенькие? Ничего, еще увидишь. Если захочешь. Отдыхай пока. А когда совсем в норму придешь, тогда и побеседуем всерьез.

– Как скажешь, – кивнул Миша. – И чего я тебе верю так…

– Может, потому, что я – живой пример? – спросил Долинский вкрадчиво.

– Знаешь, ты… живой пример! – окрысился Миша. – У меня сейчас жена… Угадай, что делает?!

– Тебе правду сказать?

Миша прислушался и принюхался. Катя ушла далеко. Куда-то к автомобильной трассе. От нехорошего предчувствия у него засосало под ложечкой.

– Не надо правду, – отрезал он. – Я знаю, что через два-три дня это закончится. И Катерина снова будет такой, какой… Какой я ее встретил пять лет назад. Молодой, красивой, ласковой.

– Доброй, – подсказал Долинский. – К тебе доброй.

– Доброй… Я люблю ее, понимаешь? Дурак ты, Игорь. Если ты что-то предлагаешь мне одному… А она? Ведь так нельзя!

– Я делаю как можно, – Долинский закурил. – Как я знаю как можно. Сразу говорю, радикального выхода нет. Но облегчить свою участь, переменить роль ты пока еще в состоянии. А насчет Кати… Извини, дружище, боюсь, поздно. Насколько у нее раздвоено сознание? Ты сейчас помнишь себя нормального, обычного, верно? А что помнит она? И какая она в середине цикла, когда луны не видно?

– Я же сказал – добрая…

– Это я сказал, – сварливо заметил Долинский.

У Миши от напряжения заныли виски. Он не был готов к разговору о своем будущем. Ударившая в голову кровь настраивала его совсем на другое. Видеть ночь, гулять всю ночь до утра…

– Их двое, – хмуро сообщил он. – В смысле, ее две. Совершенно разных. И какая настоящая, я уже не понимаю. Знаешь, мне, наверное, себе признаться страшно… Но кажется, будто она от полнолуния до полнолуния живет будто во сне.

– Хреново, – то ли посочувствовал, то ли поставил диагноз Долинский.

– Ладно, давай рассказывай. Зачем пришел?

– Жить хочешь? – спросил Долинский просто. – Долго и, может быть, относительно счастливо?

– По твоему образу и подобию? Не хочу. Игорь, я понятия не имею, что ты над собой учудил, как превратился в… это. Но, извини за прямоту, ты, по-моему, сильно обокрал себя. А знаешь, почему? Из трусости. Из элементарной трусости. Структурки он голубенькие видит… А чем свобода пахнет, так и не узнал.

– Возможно. Возможно.

– У тебя ведь папа начальник, мама начальник – а ты же мог стать неплохим художником! Но не стал. Намеренно. Внял голосу разума. Решил, что талант рисовальщика – штука ненадежная, а вот умение контролировать других – очень востребованная профессия. Ну и вырос начальником. Думаешь, я забыл, как ты еще в школе лидерские качества вырабатывал? Ха-ха. О, да, начал ты, как порядочный человек, с себя. Собственное творческое начало затоптал. Но других-то зачем топчешь? Вот что ты делаешь со мной, например? То пробуешь давить и подходы ко мне ищешь, то ласково говоришь! А на самом деле купить пытаешься, чтобы потом запродать подороже! Менеджер хренов. Отцепись от меня, Игорь. Я художник. И останусь им, чего бы мне это ни стоило. Разница ясна?

Долинский молчал, опустив глаза.

Мише стало немного стыдно – он высказал приятелю в лицо то, что давно, много лет, рвалось наружу. Храбрости только этой ночью хватило, на кровяном драйве.

– Хорошо. Кто я такой, чтобы осуждать выбор художника? – сказал Долинский. – Но учти. Будете и дальше упиваться кровью – значит, вам с Катериной осталось всего ничего.

– Нам что-то угрожает? – бросил Миша небрежно. – Ты говорил – поймают, убьют… Прости, Игорь, я в этом очень сомневаюсь. Ты хоть представляешь, как тяжело меня убить сейчас?

– Зачем сейчас? Можно и подождать.

У Миши отвисла челюсть. Он и думать забыл о том, насколько беспомощен – по сравнению с нынешним состоянием – окажется в середине цикла. А ведь он будет просто человеком, обычным человеком, плоть которого податлива, а мышцы слабы.

Бери и ешь.

– И кто же?.. – с трудом выдавил он.

– Не одни, значит, другие.

– Объясни! – потребовал Миша, садясь к Долинскому лицом.

– Ты что сделаешь с этим?.. – Долинский мотнул головой в сторону бомжа, валявшегося без сознания.

– Хм… Как обычно. Спрячу тут в кустах. Катя ему шею зарастила, пролежит до завтра в коме, придем, доедим. Потом в болото отнесу и заброшу подальше. А что?

– А правильно, – похвалил Долинский. – Ты стараешься не привлекать внимания. Ловишь тех, кого никто не хватится, и заметаешь следы. Не трогаешь соседей. Но ты не единственный вампир в городе.

– Догадываюсь.

– Вряд ли. С тобой редкий случай, Михаил. Тебя инициировала жена, когда у нее самой этот механизм едва запустился. Катя не слишком обгоняет тебя по развитию – и поэтому вы сумели образовать маленькую стаю из вас двоих. Если не перегрызетесь, сможете продержаться в паре несколько лет. Но потом вас непременно поглотит стая побольше.

– Стая? – переспросил Миша.

– Естественно. Вампиры тупеют, друг мой. А глупому и ограниченному непременно требуется стая.

– И… И что?

– Да то, что стаю гораздо проще вычислить, чем одинокого упыря. Особенно если уметь охотиться на упырей. К поиску одиночек, случается, привлекают… э-э… «мастеров». Бывают, знаешь ли, осторожные экземпляры, которых нюхом приходится искать. А вот стаю всегда нейтрализуют специалисты из простых людей. Быстро и эффективно. Сугубо полицейскими методами. Отслеживают, локализуют, потом бац – и нет тебя.

– Кто-то из… обычных людей этим занимается? Здесь, у нас? Фу, Игорь. Сказки.

Долинский насмешливо щурился. Миша изо всех сил делал вид, что ни капельки не испуган. В действительности он сильно нервничал. Долинский заставил-таки его задуматься, и мысли в голову пришли неутешительные. Люди могли охотиться на вампиров. Не в том смысле, что горели желанием, – а имели шансы на успех. Выследить, поймать, убить. Трудно, но выполнимо.

– Ты, конечно, не обязан мне верить, Миша. Но я знаю, что говорю.

– Откуда знаешь-то?

– Ну, я вроде бы в городе не последний человек, правда?

– Понимаешь, как это важно для меня? Игорь, ты ведь рассказываешь о моем будущем. Если…

От недавнего Миши, с его задранным носом и обличительным пафосом, не осталось и следа. Он сам не заметил, как улетучился весь гонор.

– Ага, – кивнул Долинский. – Понимаю. Честное слово, мне не нужно что-то выдумывать, чтобы тебя напугать. Так вот… Зимой будет нечто вроде спячки – ты еще сможешь шевелиться и выполнять какую-то работу, самую примитивную. Извини за откровенность, вряд ли тебе удастся по-прежнему рисовать.

Миша отчетливо скрипнул зубами.

– В зимние полнолуния наступят жуткие ломки, – продолжал Долинский. – С болями по всему телу и осыпанием шифера.

– В смысле?

– В смысле крыша начнет съезжать. Тебе ведь не очень весело было вчера-позавчера? Ну вот, а зимой будешь впадать в такое состояние на верную неделю каждый месяц. И к весне окажешься от пережитого малость сумасшедшим. Миша, дорогой, это ты сейчас мыслишь как человек. Но когда переживешь то, что тебе предназначено… Вас же с Катериной страшное ждет. В промежутках между полнолуниями вы будете вести себя как сонные мухи, но это не главное. Вам потребуется все меньше еды. Значит, начнет усыхать, а потом и отмирать кишечник – это сопровождается жуткими болями. И именно в моменты самых острых мучений вы будете ненадолго приходить в сознание. Неминуемо сдвинется психика. А дальше… Пойми, вампир на пике формы – это два-три года максимум. Короткий период упоения ночью и своим неземным совершенством. Но вот подлость какая – ночная жизнь сжигает интеллект… Прямо мечта художника – ярко вспыхнуть и быстро сгореть. Да? Нет?

Миша озадаченно молчал.

– Со временем ты отупеешь. Найдешь стаю, впишешься в нее. После чего тебя отыщет специальная команда и уничтожит. Как перспектива?

– А если не уничтожит? – поинтересовался Миша довольно уныло.

– Сам помрешь. От старости. Которая наступит лет через пять-шесть, не больше. А ты думал?.. Кстати, отвратительное зрелище – старый упырь. Впрочем, и молодой не подарок. Сначала иссохнешь весь, потом зубы коренные выпадут за ненадобностью, кожа станет как пергамент… Фу. Ну а с возрастом станет трудно двигаться, и однажды ты не сможешь ни догнать жертву, ни подманить ее. Вот и загнешься полегоньку. Это если будешь вести себя тихо.

– А если громко…

– За громкими сразу приходят. Не люди. Люди и понять ничего не успевают – а проблему уже решили твои же… соплеменники. Чтобы ты их не засветил. Поверь, им этого совсем не надо.

– А эти, соплеменники, которые за мной придут, значит, не упыри? Что-то вы, батенька, загнули.

– Они не упыри, – сказал Долинский твердо. – Они просто другие.

– И как же стать таким… э-э… другим простому русскому вампиру? – саркастически вопросил Миша.

– Для этого вампиром должны заниматься опытные специалисты. «Мастера» и «старшие». Долго и упорно. Из тебя будут растить новое существо, уже не человеческое, но все-таки родственное людям по разуму. К сожалению, процесс занимает годы и очень дорого стоит. Ну и здесь его, конечно, не организуешь. А я уже спрашивал – что ты можешь предложить, чтобы тобой заинтересовались в Москве?

Миша отвернулся.

– Я хочу, чтобы ты уяснил одну простую истину, – сказал Долинский. – Послушай, это важно, жизненно важно для тебя. Вампиризм не болезнь. Не вирус, не паразит в организме, а что-то вообще другое. Иначе вампиры не умирали бы так быстро. И заражали бы всех подряд. Нет, дружище, вампирами становятся лишь те… как бы сказать – лишь те, кто может. Тот примитивный вампиризм, о котором люди знают из книжек и которым, собственно, ты страдаешь, – всего лишь ошибка развития некой скрытой возможности, спящей в отдельных людях. Повторяю, Катя тебя не заразила. Она тебя инициировала. А ее инициация произошла случайно, как я понимаю…

Миша опять скрипнул зубами.

Сразу подумал, что, если верить в обрисованные Долинским перспективы, скоро зубы выпадут, и мучительно скривился.

– В идеале мы все должны быть другими. А в реальности человечество делится на громадное большинство и крошечное меньшинство. Причем меньшинство это постоянно гробит себе подобных. Обидно, правда? Случайные инициации – знаешь, отчего? А тянет друг к другу товарищей меньшевиков! Непреодолимо тянет… И всем плевать, изменится после тесного контакта партнер или нет! Потому что отслеживать это все равно нет ни сил, ни средств. Да и как отследить, если потрахались и разбежались? Или куснул симпатичного человека в темном переулке, крови наглотался и отпустил. А кого именно укусил-то? Почему выбрал его, а не другого?

– Не верю, – в полном замешательстве Миша помотал головой.

– Да? Вот ты, например, час назад за девчонку заступился, рискуя себя выдать, – отчего? Кто она тебе, а?

– Отстань! Тебя не было там!

– Было, – сказал Долинский. – Только очень издали. Я бы не успел. А ты вмешался. Зачем?

– Захотел! – ответил Миша с вызовом.

* * *

… Через двор они тогда прошли, беззвучно переговариваясь, болтая о какой-то ерунде. Миша тренировался в ночной речи, а Катя вроде бы рада была его, оголодавшего, немного отвлечь, чтобы не напачкал у собственных дверей. Но все-таки Миша еще и обнюхивал пространство. Хотя открывающееся ему – травмировало. Увы, заслониться от вселенского уродства и безобразия у Миши не получалось, он был в режиме поиска еды и ничего не мог с собой поделать. Мир вонял, издавал гадкие звуки и всячески раздражал нечеловеческие органы чувств, которые Миша не смог бы описать словами. Единственную более-менее отрадную эмоцию приносило шевеление на выходе со двора – потому что там возились живые, налитые кровью люди. Больше ничего в них хорошего, кроме живости и крови, не было. То ли люди там, в кустах, делали что-то отвратительное, то ли отвратительно это делали.

Ох, зря они затеяли свою возню именно здесь. Темная арка, сквозь которую вышли на них Миша и Катя, для ночного зрения сработала как бленда на фотообъектив. Отсекла боковую засветку. Миша и так бы все разглядел, но тут он увидел это слишком ярко. Вплоть до чувств и мыслей копошащихся людишек. И Мишу заклинило.

«Вот гады, – подумал он. – Ты видишь? Ну, молитесь…»

Катя пригляделась, и ее переменило с ног до головы. То есть, как это воспринял Миша, – будто по жене прокатилась наведенная извне волна, разительно поменявшая ее облик. В свою очередь, Катю заклинило тоже. Слишком легко было догадаться, что сейчас предпримет Миша.

«Не вздумай здесь! Не смей!»

Несколько секунд они препирались, затем сцепились. Миша рвался на волю, отталкивал жену и почти уже готов был ей врезать. Потом разум возобладал, и Миша демонстративно расслабился.

«Катя, отпусти, – подумал он. – Я еще не настолько сошел с ума, чтобы упиваться кровью в сотне шагов от своего подъезда. Клянусь. Но я просто обязан прекратить то, что они творят. Да оставь ты в покое мои карманы, нож – вот. Забирай».

«Ну, дурак! – подумала Катя ему вслед. – Рыцарь х… ев. Сопли розовые подбери!»

Миша вломился в кусты с грацией медведя, идущего по малину. Нарочно. «Рыцарь, говоришь? Ну, вот он я, с открытым забралом».

За кустами обнаружился вкопанный в землю стол – конечно же, стол, как он мог забыть. Раньше тут «забивали козла» и пили водку, хохоча и матерясь. А теперь – насиловали, шумно пыхтя.

Парня, сидевшего у девчонки на голове, Миша просто тюкнул по затылку – тот упал на бок. Второго, отиравшегося рядом в ожидании своей очереди, коротко ткнул кулаком в живот. А вот третьего, который был слишком занят, чтобы почуять опасность, он снял с девчонки очень аккуратно – одной рукой за глотку, другой за яйца.

Какие-то незнакомые, видимо из другого района, молодые козлы. Успели уже, как это у них говорится, «пройтись по разу» и теперь хотели еще.

«Тебе помочь кончить, дорогой?» – ласково подумал Миша. Сообразил, что его не слышат, нужно не думать, а говорить, но повторять фразу вслух было лень. Не отпуская горла парня, он поставил насильника перед собой и крепко взял его за осклизлый член. И сжал.

«Что ты делаешь, он же сдохнет…» – брезгливо подумала Катя. Она уже была рядом.

Миша сжал еще сильнее. Парень сначала извивался и хрипел, а потом как-то резко обмяк. «Не до крови, – подумал Миша. – Почую запах – с собой не справлюсь».

Он выбросил – именно выбросил – парня и поднял с земли следующего. Запустил руку ему в ширинку.

«Кать, а у тебя носовой платок есть?»

«Хрен тебе, а не платок. Там дальше по улице колонка, отмоешься».

«Хм… Большое спасибо. Девчонку узнаешь? Кажется, из шестого дома».

Миша изуродовал второго парня и перешел к третьему. Тот вяло сопротивлялся и за это получил для начала в лоб. Потом его стали избивать. Сладострастно и изобретательно. А потом так защемили гениталии, чтобы не смог ими пользоваться очень долго.

Или вообще больше не смог. Неважно.

Катя склонилась над девчонкой, перевернула ее на столе лицом вверх и теперь неодобрительно разглядывала.

…Они на выходе с дискотеки подстерегли того, который им задолжал. Тот был с какой-то соской. Сказал, денег нет. Они сказали – а так? Тот подумал и сказал – ладно, но тогда прощаете все, и проценты тоже. Они сказали: нормально.

Девчонка что-то почувствовала, занервничала, порывалась уйти, не хотела пить, но тот ей сказал – в городе ночами знаешь как опасно стало? Не слышала, опять предупреждение было по радио про бешеных собак, как прошлым летом? Побудь с нами, потом я тебя провожу… Девчонка водки отпила чуть-чуть, поперхнулась, все смеялись. Уговорили выпить еще. Слегка одурела, улыбаться начала. Тот потихоньку смылся. А обещал ведь, держать ее будет, если что. Удрал, слабак… Один девчонку поцеловал, она почему-то вырвалась. И другого оттолкнула. Ей сказали – ты чего? Она: а вы чего? Ей: давай, хорошо же будет. Она: ну-ка отстаньте, я ухожу. Ее за руки – она драться. Ей говорят: ты глупая, не суетись, все по уговору, твой красавец с нами тобой расплатился, давай же! Она в крик.

Тогда все чего-то озверели как-то сразу – выпили уже много – и платье ей разорвали в клочья. А она вместо того, чтобы все понять и успокоиться, на помощь звать принялась. Ну, они трусы с нее сняли и в глотку забили. А с другого конца – водочную бутылку горлышком. Чисто в шутку. Для симметрии. Знали это слово, в школе проходили.

Очень потом расстроились, потому что бутылкой сломали целку. А целок у них ни у кого еще не было. Да и не предвиделось. Целок всех поимели кто с деньгами.

Могли бы вообще сообразить, чего она кочевряжится, и не устраивать театр, а всего-то придушить малость. Хотя кому нужна баба в обмороке. Когда дрыгается – самый кайф.

Вот такая история…

Вламываясь в кусты, Миша уже ее знал приблизительно. А роняя на землю третьего – во всех подробностях.

Катя хлопала девчонку по щекам и что-то ей говорила. Девчонка тяжело дышала, будто выброшенная на берег рыба, и смотрела в черное небо пустыми глазами.

Миша оглядел пострадавшую – голую, с разбитым лицом, всю в синяках, царапинах, крови и сперме, и ему ужасно захотелось помыть руки. Для начала он их вытер о рубашку одного из парней. Секунду поразмыслил, оглядел насильников, выбрал поменьше ростом и принялся вытряхивать его из одежды. Тот был как ватный и на раздевание не реагировал. Хотя вроде бы дышал.

«Интересно, когда они очнутся?» – подумал Миша.

«А я тебе говорила! – отозвалась Катя. – Когда-нибудь очнутся. Может быть. Давай шмотки и тоже сюда иди, помоги мне одеть эту… Эту».

Кое-как им удалось задрапировать девчонку – зрелище оказалось тяжкое, но все лучше, чем ничего, – и поставить на ноги.

«Зомби», – оценил Миша.

«Тебя бы так оттрахали. Спасибо, мне хоть настолько удалось ее в чувство привести».

– Ты сейчас пойдешь домой и ляжешь спать, – сказала Катя девчонке. – И сразу крепко заснешь. А когда проснешься, ничего не будешь помнить. Ладно, топай.

Что интересно, девчонка повернулась и, спотыкаясь, пошла. Действительно к шестому дому, как Миша и предполагал.

«Вроде бы немного по-другому надо это все говорить, – подумала Катя. – Но мне, собственно, по хер. Главное, посыл я ей дала нужный, а на остальное уже насрать».

«Спасибо, что помогла».

«Вот девка утром обалдеет!» – И Катя засмеялась в голос.

Мише от ее веселья стало просто страшно, и он быстрым шагом направился к колонке мыть руки.

Катя позади громко хохотала…

* * *

Долинский молча смотрел на луну – белую, круглую, яркую.

– Ни одному твоему слову не верю, – заявил Миша с твердокаменной убежденностью. – Ни одному. Вот. И что ты предлагаешь?

– Достань наручники. Это сейчас не проблема. И в следующий раз, едва почувствуешь, что началось, пристегни себя к чему-нибудь. К батарее, допустим. Ключ отдай надежному человеку. Хотя бы мне.

– И чего? – спросил Миша недоверчиво. Как-то все у Долинского получалось очень примитивно.

– Когда начнешь отгрызать зубами руку – может, увидишь себя со стороны и очнешься. Выскочишь в реальность. И за недельку переломаешься. Это страшно, не буду скрывать. Других слов нет – просто страшно. Но зато дальше легче раз от разу. Через годик станешь таким, как я.

– А если не очнусь и не переломаюсь, тогда что? – спросил Миша с истерическим оттенком в голосе.

– Ну… Бывают однорукие бандиты, а ты у нас будешь однорукий вампир, – ответил Долинский безмятежно.

– Да пош-шел ты!

– Пойду. – Долинский сделал вид, будто встает с бревна.

Миша дернулся было, чтобы остановить его, но словно ударился головой о невидимую стену и негромко охнул.

Грэй вскочил и угрожающе зарычал.

Долинский уселся опять.

– Нормально? – спросил он.

– Однако… – пробормотал Миша, потирая рукой лоб. – Будто по башке палкой. Слушай, я ничего плохого не хотел, это случайно. Не уходи. Вот, значит, как… То-то, думаю, отчего я тебя не вижу и не слышу. Ты, выходит, только наполовину человек теперь.

– Но мне не нужна кровь, – заметил Долинский.

– А что тебе нужно? – моментально среагировал Миша – видимо, уже бессознательно примеряя на себя шкуру Долинского.

– Ну… По-моему, обычные люди меня теперь не особенно жалуют. Странный я, наверное, стал.

– Да нет, я спрашиваю – что тебе нужно?

– Ничего… – сказал Долинский. Не очень уверенно сказал.

– Совсем ничего?

– Пить стал меньше. То есть больше, но почти не пьянею. Зато полюбил гулять по ночам. Любоваться природой. Такой мир вокруг невероятно красивый – я же его, дурак, совершенно не понимал! Кино, живопись, книги – помнишь, как мне нравилось раньше искусство? Разочаровался полностью. Все фуфло, даже признанные шедевры. Поверхностно очень, видение не то у авторов. Вот, может, если ты нарисуешь…

– Значит, наручники… – пробормотал Миша задумчиво. Он посмотрел на свою правую руку. – Оторву я батарею-то. Прямо с ней на улицу и побегу.

– Сейчас еще не оторвешь. Через полгодика – да.

– А я говорю – оторву.

– Миш, хватит торговаться. Хочешь, ко мне приходи. Есть хорошая веревка. Надежная, проверенная. Скручу – и в подвал.

– На тебе проверенная?

– Да. – Долинский невесело кивнул.

– А тебя кто вязал?

– Жена. То ли три, то ли четыре полнолуния со мной, бедная, промучилась. Я кричал ведь. А когда не кричал – уговаривал.

– Не знал, что ты женат. Кольцо-то не носишь.

– Может, еще серьгу в ухо? Потом на мои сосиски, – Долинский неуклюже потряс в воздухе растопыренными пальцами, – не всякое налезет. Да и незачем теперь.

– Что-то случилось? – спросил Миша участливо.

– Купил ей квартиру в Москве, вот что случилось. Думаешь, я просто так, от природной жадности расценки на полиграфию задрал? Или бумага сильно подорожала? Ха! Я, Миш, все рассчитал тогда. Кроме одного – что у жены тоже нервы есть. Она меня вытянула, спасла. А я теперь думаю иногда – зачем? Чтобы я ее потерял? Может, лучше уж в подвале собственного дома подохнуть.

– М-да… Ладно, хоть ты ее не заразил. То есть не инициировал.

– Еще как инициировал.

Миша захлопал глазами.

– Подобное тянется к подобному, – сказал Долинский горько. – Жили не тужили, и вот. Совершили открытие.

– И… И что же?! Она не смогла переломаться, как ты?

– Она и не пробовала, Миш. Ее просто некому было держать. Сначала возилась со мной, потом стало уже поздно. Если человеку комфортно в вампирской шкуре, ему переломаться вряд ли удастся. Я-то не ходил по ночам на улицу, мне вкус крови вообще неизвестен. Хотя уже был на грани, но повезло, луна убывала. Как только понял, что в полнолуние безумцем становлюсь, испугался, и тут же в подвал. Каждый месяц – туда, обратно, туда, обратно. Когда отпускало, подолгу валялся трупом, ничего не мог делать. А жена ведь осталась, по сути, одна совсем. Поддалась этому проклятому зову и успела пару раз прогуляться ночью. Ей понравилось. Вот как твоей Катерине. Посмотрю на Катю – и плакать хочется, до того знакомо. Может, мы неправильно с ними обращаемся, а? Прости. Ну и все, что я смог для нее сделать в благодарность, – отправить в Москву к нужным… специалистам.

– Значит, ты смог что-то им предложить, да? Что?! Скажи, что?!

– Значит, смог, – вздохнул Долинский. – Но тебя это не касается.

– Да почему?!

– Потому что на ближайшие годы квота закрыта. У них хлопот полно с теми кандидатами, что уже есть.

– Ох, проклятье! – Миша упал спиной в траву и закрыл глаза. – Зачем, ну зачем же они тогда допускают вот это… Вот как с Катей.

– Вот именно потому, что их мало, и они не в состоянии все контролировать. Недаром столько работы делается руками людей или таких, как я.

– И много их? Таких, как ты?

– Пока что немного. Хочешь, станет больше? – не спросил, а вроде бы попросил Долинский.

– Сколько?

– Миш, какая разница?

– Я хочу знать. Я имею право знать. Неужели ты не понимаешь, Игорь, зачем мне это нужно? Да я бы с собой покончил еще месяц назад, если б не тот урод, который Катьку… – Миша совсем по-человечески всхлипнул. – Вон, в болоте утопился бы.

– Это вряд ли, – покачал головой Долинский. – В твоем нынешнем состоянии не особенно утопишься. И не повесишься. И в окно не прыгнешь. Разве из моего кабинета, с десятого этажа, и обязательно об асфальт головой… Значит, ты надеешься достать его?

– Я не надеюсь, Игорь. Просто найду и убью. А потом, может, попрошусь к тебе в подвал. Не раньше.

– Ох-хо-хонюшки… – Долинский низко опустил голову. – Миш, подумай, сколько твои поиски могут продлиться и как сильно ты изменишься за это время. В подвал уже не захочется.

– Плевать, – сказал Миша убежденно.

– Миш, я предлагаю тебе реальный шанс. Остаться более или менее человеком. Приобрести кое-какие очень интересные новые качества. И с их помощью сделать то же самое – поймать гада. Когда ты переломаешься, он не сможет на тебя воздействовать ментально, ему придется драться, просто драться. А они терпеть не могут драки и очень боятся тех, кто не боится их, – да, да, поверь. Мы отловим его вместе, я помогу.

– Отловим – и что? – спросил Миша саркастически. – Ты, Долинский, конечно, несъедобный тип, подтверждаю. Но по сравнению со мной слабый. И я буду слабый. Загоним мы ублюдка в тесный угол. А дальше? Осиновый кол ему в жопу? Что-то я осины совсем не опасаюсь. Или, может, вилкой серебряной в нем поковыряться?

– Экий ты… художник, – усмехнулся Долинский. – Есть методы.

– Какие? – тут же встрепенулся Миша.

– Ну, пока ты на другой стороне, тебе о них знать не следует, извини. А если простыми народными средствами обойтись – выгнать его под открытое солнце хотя бы. Не дать спрятаться. Чем опытнее вампир, тем хуже ему на свету.

– А искать как? – Судя по всему, Миша не хотел лезть к Долинскому в подвал. Да и на потенциального самоубийцу он не был похож. А походил он на человека, старающегося добыть как можно больше информации и с ней уйти восвояси. Реализовывать собственный план и жить своей жизнью. Долинский глядел на Мишу сквозь ночь бесцветными прозрачными глазами, и взгляд у него был тоскливый.

– Нюх у меня не хуже, чем у тебя. Ночное зрение тоже, – сказал он. – Ладно, Мишка, я вижу, тебе все это не интересно. Пойду-ка домой. Грэй! Пошли баиньки.

– Я все обдумаю, – пообещал Миша.

– Хорошо бы, – безразличным тоном отозвался Долинский.

– Я, может быть, приду.

– Ага… Приходи.

– Ты не ответил, сколько вас. Таких, как ты.

– Мало, – бросил через плечо Долинский, уходя в ночь.

– Я так и думал, – пробормотал Миша себе под нос. – Эй! Игорь!

– Ну, чего еще?

– Я тут визитку себе нарисовал красивую, полноцветную. Забацаешь тиражик по старой дружбе? За деньги, естественно.

– А там написано: «Михаил Ефимов, художник-кровосос»? – донеслось из-за кустов.

– Шутить изволите…

– Тогда пошел на х…й со своими визитками, – заключил Долинский совсем уже издали.

И сколько Миша ни кричал ему вслед: «Ну же, Игорь! Не валяй дурака! У нас ведь нет другой типографии!» – больше не отозвался.

* * *

Катя, возбужденно притопывая, стояла у дороги и высматривала подходящую машину. Хотелось большую, с широким и удобным задним сиденьем. Глаза Катя закрыла, чтобы не слепило фарами. Ей и так было отлично видно, кто едет, куда и зачем. А вот Катю водители разглядеть не могли. Безразлично скользили взглядом по гибкой фигурке, пританцовывающей на обочине трассы, и пылили себе дальше.

Сначала прошло несколько дальнобойщиков. Потом сразу три битком набитых машины колонной – пьяная «золотая» молодежь, дети городских властей и ментовского начальства, покатили нажираться до полной отключки в загородный ресторан. За ними местные же бандиты, и по тому же адресу. На бандитов Катя было облизнулась, но в последний момент решила не связываться. Она ведь еще не знает, как поступит с ними после. Мало ли чего ей захочется потом.

Катя уже начала испытывать раздражение, переходящее в злобу, – дурное и опасное состояние, провоцирующее на глупые выходки, когда ей повезло. Вдалеке показался большой красивый автомобиль с двумя мужчинами в салоне. Перегонщики. Вдвоем, поэтому не боятся ехать ночью. Перегонщики опасаются засад, нервно реагируют на любую неожиданность – и эти не были исключением, но Катя очень-очень захотела, чтобы машина не проехала мимо. И та действительно сбавила ход.

Именно такая, как ей надо, – здоровая длинная американская тачка.

Машина встала, опустилось стекло.

– Сколько за отсос, красавица?

Катя наклонилась, оперлась локтями на подоконник и заглянула мужчине в глаза. Тот в ответ глупо улыбнулся. Водитель нервничал. Катя и на него посмотрела. Он успокоился.

– Какой, в жопу, отсос… – произнесла Катя с неповторимой хищной ленцой в голосе. – Трахаться хочу – аж зубы сводит.

Мужчина, как загипнотизированный – отчасти это и было так, – полез из машины. Катя царственно подождала, чтобы открыли заднюю дверцу, и проскользнула внутрь. Сиденье ей понравилось очень.

– А ты рули, не оглядывайся, – небрежно бросила она водителю. – Потом местами поменяетесь.

На Кате была кожаная юбка с «молнией» по боку. Лучше не придумаешь – вжик, и нету юбки. Она знала, что надевать на эту ночь.

– Ух! – только и сказал мужчина, когда застежка вжикнула и юбки не стало.

Машина тронулась.

* * *

Миша волоком затащил бродягу в кусты. Он легко взвалил бы тело на плечо, но уж больно неудобная для переноски вещь – человек без сознания.

Голод был утолен, следы заметены, пища на завтра припасена, настало время заняться серьезным делом. Миша вышел обратно к жилому массиву, прикрыл глаза и потянул носом воздух.

Не один воздух, и не одним носом, конечно. Просто Миша ощущал это словно принюхивание. Человек – пока он еще человек – не может обойтись без аналогий, чтобы поскорее уяснить для себя нечто совершенно новое. Он все сравнивает с известным ему опытом. Да и ладно. Важен не метод, важен результат… Миша принюхался.

И ничего не почувствовал.

Нет, на самом-то деле он узнал об окружающем мире очень много. Только не ощутил в нем присутствия кого бы то ни было, похожего на себя. В радиусе нескольких километров оказались сплошь люди. Некоторые из них мирно спали, другие употребляли алкоголь и наркотики, кое-кто совокуплялся… «А где же Катя?» – промелькнуло вдруг. Кати не было.

Миша тихонько зарычал от досады. Когда Долинский намекнул, что Катя отнюдь не за невинными развлечениями ушла в ночь, Миша его отлично понял. Сам мог бы догадаться, увидев на жене юбку, которую подарил несколько лет назад специально для эротических забав, восхищенный и возбужденный тем, как эта штука вмиг сдергивается… И догадался, собственно говоря. Но верить в свою догадку не хотел.

Миша «принюхался» снова. Никого. Глухо. Он закурил и медленно двинулся в глубь жилой зоны. В какой-то момент ему послышалось далеко-далеко, на самой границе восприятия, слабое шуршание, и он, бросив сигарету, метнулся в ту сторону. Ничего.

Из головы не шла Катя – как в своей блядской юбке, так и без нее. Яркая, красивая, любимая женщина, ежемесячно превращающаяся волшебным образом в смертельно опасную голодную суку.

Суку, которая его, своего избранника – столько вместе прожито и пережито! – всего лишь терпит.

Ужасная несправедливость – именно в те дни, когда новое восприятие мира позволяло раствориться в любимом человеке, душу его в ладони взять и расцеловать, Катя мужа отталкивала. Месяц назад, в предыдущем своем перевоплощении, Миша впервые остро и глубоко почувствовал, как много дает человеку это измененное состояние. Ощущения и эмоции обострились до безумия, к ним прибавились другие, неведомые ранее. Прежний Миша, когда ему чего-то хотелось, не терял над собой контроль и не шел к цели напролом всего лишь потому, что не умел по-настоящему хотеть. Миша нынешний мог убить, чтобы отнять понравившуюся ему вещь – и получить дикое, зверское наслаждение от обладания этой вещью…

Миша остановился, задумчиво глядя под ноги. Снова достал сигареты, закурил. Что-то с ним происходило. «Убить? Отнять? Насладиться? Да, можно попробовать. А можно еще попытаться убить бесцельно – и посмотреть, каково это. А можно… Все, что раньше было запрещено. Все, что тебе запретили другие, или ты сам – из-за того, что хотел быть как другие. Нарушение табу наверняка доставит огромное удовольствие. Смысл не в том, что новые возможности позволяют тебе совершать любые поступки и оставаться безнаказанным. Нет, главное – исчез моральный запрет. Я и правда – могу. Все могу.

И ничего не хочу. Мне нужно большее. Другое».

Наконец-то он понял, что происходило с Катей. Ощутив себя не только способной на все, но и достаточно сильной, чтобы реализовать это, она не устояла перед соблазном. Красивая девочка из интеллигентной, но бедной семьи, Катя выросла с ощущением, будто ей чего-то в жизни недодали. Теперь она хотела получить все и сразу, пользуясь своими новыми возможностями. И хватала то, что попадается под руку. В первую очередь – свободу. Волю.

Мише стало уже не так горько. Просто немножко грустно. Но теперь он, кажется, знал, что будет дальше. Он довольно скоро в своем развитии догонит Катю. А когда они окажутся на одном уровне, Миша наверняка снова Кате понравится. И все у них сложится очень хорошо. Надо пока немножко потерпеть. Все само получится.

Ждать и не сопротивляться тому, что происходит с тобой. И ты станешь таким, какого она уже не оттолкнет. Напротив, захочет. Пока что даже этот увалень Долинский, кастрат несчастный, ей интереснее, чем ты…

Миша хихикнул. Сравнение Долинского с кастратом ему показалось очень метким. Недовампир-перечеловек. Никто. Единственный представитель нового вида, по умолчанию обреченного на вымирание. Бедняга, тяжко страдающий от одиночества, и изо всех сил пытающийся обратить кого-нибудь в свою веру. Чтобы была хоть малейшая надежда. «Вот что есть у меня и чего нет у Долинского – надежда». Миша представил себе оглушительную пустоту, окружающую бывшего приятеля, и от души пожалел его. «Нужно будет с ним как-то поласковее, что ли. Чутче. Ладно, при случае зайду, поговорю. Заодно разузнаю побольше об этих… охотниках на вампиров. Что за дурацкое слово – вампир? Придумать бы русское». Миша принюхался снова, ничего интересного не заметил и на секунду Долинскому позавидовал – возможно, тот стоял от Миши в сотне шагов и тоже «нюхал» пространство, но засечь его Миша не сумел бы. Хотя невидимость не могла даже приблизительно компенсировать понесенную Долинским утрату. «Вот ведь не повезло мужику… Всего лишь переспал с какой-то московской бабой – и нате. Совсем один на це-елом свете! Вообще – один! Жуть. Впрочем, он ведь сам устроил себе такую судьбу. Мог бы не сопротивляться. А почему он сопротивлялся? Да струсил! Струсил, да. Верно. Кстати, Долинский всегда был трусоват. Недаром «крыша» у него не ментовская и не бандитская, а от ФСБ. Отец был из Комитета, оставил сыночку в наследство связи. И паскудные наши кагэбэшники Долинскому ближе, чем зверообразные братки в погонах и без. Что ж, понимаю. Только на какую гнусь подпишут его однажды покровители в штатском, это ж невообразимо. Жилой дом взорвать, например! Не слабо, а, Долинский?» Тут Миша сообразил, что в нынешнем состоянии Долинский идеальный террорист – да и сам он, в общем, тоже, – и призадумался.

«Дано: есть люди, которые охотятся на вампиров – тьфу, надо обязательно придумать нормальное слово, – и Долинский с этими людьми связан. Плюс: Долинский внештатный сотрудник госбезопасности. Выводы?.. Да какие угодно. Нужно смотреть в корень – не как чего делается, а кому и зачем оно понадобилось. Тогда будет ясно, что за процессы идут в городе и можно ли в них поучаствовать или, напротив, отмазаться. Поэтому вывод пока один – с Долинским придется дружить и набираться от него знаний».

Стало немножко холодно. Потому что немножко голодно. И вообще чего-то было надо… Эдакого. Миша не предполагал, что ему этой ночью снова захочется крови, а вдобавок еще и… и… Развлечения? Он думал провести время до рассвета в поисках урода, который погубил Катю («Погубил? Да, да…»). Но, во-первых, никого из ночных – вот это слово! – он не заметил. Во-вторых, навалилось мрачно-задумчивое настроение. Может, всю злобу и ярость он уже выплеснул там, возле дома, за кустами? Пока был до одури голоден? «Надо запомнить: голодный – злой – активный. Значит, планировать важные дела следует на период до еды». А сейчас Миша от нехватки чужой крови в организме почти не страдал. Так, не отказался бы добавить. Прямо как с выпивкой.

А тех троих насильников возле дома он просто съел бы, порвал на мясо и сожрал, если бы не Катя и остатки разума.

Тут Миша совершил второе за ночь открытие. Он сообразил, что имел в виду Долинский, описывая поведение ночного, прожившего в этом состоянии несколько лет. «Большинство вампиров тупеет, Миша…»

Поднявшись над человеческим восприятием бытия, ты оторвешься от человеческих страхов. А значит, совсем иначе будешь оценивать возможные последствия своих решений и поступков.

«Тебе это недоступно, Игорь, – сказал Миша про себя теми же словами и тем же тоном, которым сейчас, во всеоружии знания, мог бы бросить это Долинскому в лицо. – Ты не знаешь, что такое по-настоящему видеть, слышать, ощущать, понимать, хотеть, любить. Ночные вовсе не тупеют с годами. Просто они обретают по-настоящему мощные чувства. И тебе, домашней скотинке, с твоими обточенными когтями и обрезанными крыльями, никогда их не понять».

А Миша уже понимал. Или как минимум был готов к пониманию. Он ощутил, какова сила высшего существа и что она с этим существом вытворяет.

* * *

Он немного удивился, когда обнаружил, что ноги сами привели его назад, на свою улицу, к шестому дому. Миша бродил по затихшему, прямо вымершему ночному городу, размышлял, время от времени «принюхивался» – скорее уже машинально… И вот, пришел.

Здесь жила та девчонка.

«Как это Долинский спросил… Кто она мне? Да никто! Игорь, дурак, по-прежнему делит мир на белых и черных, хороших и плохих, своих и чужих. Остался ксенофобом, как все люди. Не верит, что можно заступиться за того, кто тебе – никто. А я стал уже настолько другим, что могу выручить человека, не задумываясь, почему и зачем. У меня теперь мораль другого порядка. Я – ночной».

От осознания своего нравственного превосходства над людьми у Миши чуть слезы на глаза не навернулись.

Главное, он не искал себе оправданий. Просто был таким, каким стал. Наконец-то гармоничным и свободным.

Во дворе необычно пахло – именно пахло. Легонько несло медициной. И довольно сильно – комбинированным запахом оружия, кожаных ремней и мужского пота. Когда они уехали, «Скорая» и милиция, Миша точно определить не смог, да его это и не особенно интересовало.

Бедная девчонка крепко спала. Если даже Катин гипноз не сработал, так наверняка ее чем-нибудь укололи. Третий этаж, окно спальни распахнуто настежь. В соседней комнате храпит мать. С горя напилась, понять можно. А отца нет, его у девочки отродясь не было.

Дом кирпичный, на растворе экономили, он весь осыпался, между кирпичами глубокие удобные щели. Миша оглядел стену и мгновенно увидел путь. Поднес к глазам руки. Ну что же, крепкие, сильные, отличные пальцы – если нужно, он на одних руках по стене поднимется.

И Миша полез. Наслаждаясь каждым движением. Приятно открывать в себе дремлющие таланты. Он, конечно, с непривычки осторожничал, и, чтобы оказаться в спальне, ему понадобилось минуты три.

Убогая обстановка, портреты киногероев на стенах. Девчонка лежала, вытянувшись в струнку на узкой кровати, и лишь очень внимательный человек – или ночной – заметил бы ее дыхание. Миша присел на корточки и заглянул девчонке в лицо. Почувствовал, как от жалости заныло сердце. Он ведь ее там, в кустах, не разглядел толком. Лет пятнадцать-шестнадцать. Хорошенькая. Наверняка берегла себя для сказочного принца – и вот.

Миша насторожился, принюхался, внимательно оглядел комнату, и ему стало еще горше. Он ошибся. Никто девчонку ничем не колол. Не было здесь ни врачей, ни милиции. Это в Мише наивный романтизм взыграл, наверное. Приезжала братия на поножовщину, что случилась этажом ниже – муж с женой отношения выясняли. А девчонка… Кому она нужна. К ней вообще не поехали бы. Эка невидаль – трахнули. Дай бог разобраться с теми, кого порезали. А потом, в небольшом провинциальном городе заявить об изнасиловании – значит лишь навлечь на себя позор.

Она тихо пришла домой, и тут перестал действовать заданный Катей посыл. Девчонка очнулась, все вспомнила, приняла душ, переоделась в чистое, потом немного поплакала, наглоталась таблеток из аптечки и легла умирать.

Миша прислушался к дыханию самоубийцы и понял: девушка на грани. Может уйти, может и остаться. Как ляжет карта.

Что делать, Миша не знал. Но и спокойно проститься с девушкой почему-то не мог. Как все началось с совершенно иррационального позыва выручить человека, так до сих пор и не закончилось. Он чувствовал себя по отношению к этой девушке… Не ответственным, нет. Но заинтересованным.

Миша осторожно взял девушку за руку. Закрыл глаза. Выпустил из-под контроля себя-ночного. Погрузился в человека, растворился в нем. Чем-то с ним поделился, мягко, ласково, дружески.

Он просидел у кровати неподвижно около получаса. И когда вынырнул обратно в прежнее свое получеловеческое состояние, знал твердо: девушка выживет. Что он с ней сделал, Миша не понимал. Что-то сделал.

Миша поднялся на ноги и сдернул с девушки одеяло. «А ведь действительно хороша. Это не просто очарование молодости, а уже неплохо очерченная красота. Написать бы тебя маслом… Надо же, почти забыл, что я художник».

Он разглядывал ее как свое произведение. Отчасти так и было. Миша только что переписал линию судьбы этой девушки. Этого… просто человека. Всего лишь человека.

«Почему меня тянет к тебе?»

Наверное, припомни Миша, что говорил ему Долинский пару часов назад, он бы нашел однозначный и четкий ответ.

«Стань ты такой же, как я, тебе никто не смог бы причинить боль. А еще, ты никого бы и ничего не боялась. Свободная от страхов, уверенная в себе, любого человечишку видящая насквозь. Ты была бы счастлива».

Девушка лежала перед ним почти обнаженная, в одних лишь трусиках, оттопыренных толстой прокладкой, и Мишу будто невидимая рука схватила за горло от ненависти к подонкам, осквернившим красивое тело. Оказалось, что ни капельки он их не наказал, не казнил. Не было на свете подходящей казни. Да ведь он и не с ними расправлялся. Он в лице этих уродов совсем другого урода искалечить хотел. Не получилось.

«Что же мне еще сделать, девочка? Я опоздал к тебе на выручку этой ночью. Прости. Конечно, я вытянул тебя из смерти, к которой ты себя приговорила, но это, по сути, мелочь. А может, я могу оградить тебя от будущих несчастий?»

Миша отбросил в сторону одеяло, присел на кровать, протянул руку и осторожно погладил девушку по волосам. Заговорил с ней на своем ночном языке. И она – о, чудо! – почти ответила, почти улыбнулась сквозь полусон-полусмерть. Она понимала, что Миша друг.

«Ты прелесть. Меня не обманут эти синяки, царапины и ссадины, я прекрасно вижу, как ты хороша. Я и сейчас мог бы по памяти написать твой портрет…» Миша склонился к девчонке и легко-легко, чтобы не побеспокоить, символически, поцеловал ее в распухшие губы. Потом еще, чуть крепче. То ли она совсем не чувствовала боли, то ли ей действительно было приятно внимание Миши, но она, не просыпаясь, несмело ответила. Или Мише это показалось? Он снова встал и оглядел девчонку с ног до головы. И понял, как портят картину дурацкие эти трусы с прокладкой. Ломают, разбивают линию.

Миша сам был словно завороженный. Нет, он понимал, что творит, более того, каждое движение старательно разъяснял себе – зачем и почему именно так. Но вздумай кто-то остановить Мишу или хотя бы попробовать отговорить – его убили бы.

Миша раздел девушку. Запахло кровью. Пришлось стиснуть челюсти. Не надо кусаться. Совершенно ни к чему. Катю, например, не кусали. И он не будет. Он просто сделает для бедной девочки все, что в его силах. И самым уважительным для нее образом.

Бесшумно скинув одежду, он лег на девушку, точнее, встал над ней на колени и локти – так ловко, что кровать не скрипнула. Закрыл глаза, чтобы не замечать ими синяков, царапин и ссадин – и ночному зрению приказал не видеть этого. Девушка под Мишей слегка шевельнулась, и только. Он и правда был друг, она доверяла ему. Миша обрадовался и ласково, нежно, осторожно принялся целовать ее маленькие, восхитительно круглые грудки. Поднялся выше – о-о, какая нежная длинная шея, – добрался до губ. Девушка опять едва заметно ответила на его поцелуй. И, кажется, чуть-чуть раздвинула ноги. Миша помог ей коленом, она не сопротивлялась, и тогда он всем весом опустился на нее, подмял под себя, почувствовал, какая она чудесно упругая и юная. Закинул ей руки за голову, чтобы грудь еще чуточку приподнялась. Открыл глаза, взглянул, задохнулся от восторга.

Легонько куснул. Просто так. Для удовольствия.

Когда он вошел в нее, грубо и резко, она почти очнулась. И что-то вроде бы простонала – это Миша и ночным своим видением схватил, и почувствовал по движению губ, в которые впивался. «Нет» или «не надо» она хотела сказать. От непонимания. Все-таки в последний момент она передумала доверять Мише. А потом даже попыталась, сдвигая ноги, вытолкнуть его из себя. И вообще – оттолкнуть. Может, ей казалось, будто это кошмар. А может, и нет. В любом случае Миша, грубо истязавший ее тело – уже рвущееся из-под него, но такое беспомощное перед нечеловеческой силой ночного, – лучше девушки знал, что именно ей нужно.

Ну да, она немножко заплатит за это.

Глава 3

День рождения генерала праздновали долго и старательно. Начали операцию в стенах управления, развили успех в ресторане, а точку ставить отправились в генеральский загородный дом – теплой компанией, без случайных людей. Пили только водку, разговаривали исключительно о работе и были счастливы.

Поэтому когда через бильярдную прошел смурной и трезвый незнакомый мужик, один поддатый майор – как раз была его очередь бить по шарам – даже кий отложил в изумлении.

– Это что еще за хрен? – спросил поддатый майор.

– Да вроде Котов, – ответил его соперник, нетрезвый подполковник. – Ты давай, лупи.

– Какой еще Котов?

– Ну, Евгений Котов. Не помнишь, что ли, Жеку-Потрошителя?

– Я думал, его посадили… – неуверенно пробормотал майор, провожая взглядом длинную сутулую фигуру, скрывшуюся за дверью. – Не помню. Года три назад это было.

– Ага, посадили. Щас. Играть собираешься? Или сдавай партию. Ты все равно ее просрал.

– А чего он Потрошитель? – спросили из угла, где курили сигары и по такому случаю пытались с водки перейти на коньяк.

– Здрасте, пожалуйста! Расчлененка за ним. Топором жену разделал.

– И вовсе не жену, просто бабу какую-то…

– А чего он сейчас без топора?

Повисла напряженная пауза. Товарищи офицеры пытались вникнуть в смысл вопроса.

– Ну, мужик, ты гонишь… – нашелся кто-то наконец.

– М-да? Точно. Извините, гоню…

– Может, коньяк не в то горло пошел. Вот мы сейчас водочки…

– А чего этот Котов вообще тут? – не унимался любопытный.

– Чего тут?

– Ходит чего? Если без топора.

Товарищи офицеры снова ненадолго задумались.

– А чего ему тут ходить с топором?

– Логично. Нет. Нелогично. С топором он хотя бы за бабой побегать может. А без топора он как-то… Не впечатляет.

– Молчи, дурак, а то и водки не нальем!

– Котов ведь был сыскарь, кажется, – вспомнил поддатый майор. – Или нет? Черт, много времени прошло. Да я и не знал его почти.

Из угла к бильярду выкарабкался тот самый любопытный. Старший лейтенант по званию, младший из приглашенных по всем статьям.

– Вообще странно это, – заявил старлей. – Зачем он тут лазает?

– Ну догони его и спроси – типа, как дела, уважаемый маньяк? Чему обязаны вашим посещением, а?..

– А вот пойду и спрошу! – старлей заметно качнулся из стороны в сторону.

– На воротах-то его пропустили.

– Это потому, что без топора ваш маньяк Котов почти не виден, – он просочился, гад. Пойду и спрошу! Каково это – расчленить и не сесть? Пусть опытом поделится, а то у меня теща зажилась!

И, шагая с преувеличенной четкостью, старший лейтенант вышел из бильярдной.

– Сходить посмотреть, а?.. – буркнул подполковник.

– Что он сделает, этот Котов, без топора-то? – майор снова взял кий.

– Успокойся, да?.. Ничего не сделает. Только Котов при нашем папе как бы офицер по особым поручениям. Нельзя ему для развлечения по морде шваркать, папа обидится.

– Ты серьезно?! – встрепенулись в углу. – Он все еще в погонах?!

– Я очень серьезно. Вы просто Котова не видите, он в управлении бывает очень редко. И, как правило, рано утром или поздно вечером. Вы, товарищи старшие офицеры, давно отвыкли в такое время на работу ходить.

– Неправда ваша. Я его днем однажды встретил. Не знал, что он тот самый Котов, а то бы документы спросил.

– А он тебе ксиву.

– Ну, я бы и посмотрел, где он сейчас.

– В старом архиве.

– Ты-то откуда знаешь?!

– Да я через этого Котова чуть инфаркт не заработал. Помните, к проверке готовились? Я до ночи засиделся, и еще с утра кучу бумажек на подпись. Выхожу, с дежурным парой слов перекинулся, и он мне – а папа-то до сих пор на месте. Я бумажки хвать, бегу к папе в кабинет. Влетаю в приемную, и тут дверь открывается, а из нее мне навстречу… Блин, наемные убийцы из старого кино. Два урода в длинных серых плащах, и у одного в руке – помповуха спиленная! Прямо, бля, шотган! Да еще урод этот, на хер, – в шляпе! А другой с портфелем! И ка-ак шибанет от этой парочки мне прямо в нос свежей кровищей! И вижу я – пятна едва замытые у обоих на плащах! Это посреди управления, время полночь. Ну, думаю, почти сорок лет я прожил. Криво-косо, однако прожил. Детишек жалко, не успел на ноги поднять… А тот, который с портфелем, глядит на меня и, видно, всю эту херню с физиономии моей, как с листа, читает. Достает не спеша ксиву: здрасте, говорит, товарищ подполковник, давно не виделись, капитан Котов! Я: ка-ка-ка-кой ка-ка-ка… Ко-ко-котов?!.. Чего ржете?! Вас бы туда! Кровью ведь пахнет, кровью – что я, запаха этого не знаю? А Котов, сука, улыбается мне ласково и говорит: тот самый, товарищ подполковник, тот самый! И глаза у него… Ух, глаза. Кто не знает, что такое настоящий психопат, тому не объяснишь.

– Вот как у меня глаза! – обрадовались в углу. – Вот посмотрите!

– У тебя сейчас не те. У тебя сейчас глаза как у вареного порося… Ну, короче, я стою и думаю – он ведь прошел в здание? Прошел. Трупов на входе что-то не видать – сами пустили. И на второй этаж пустили тоже. Прямо с шотганом, портфелем и в шляпе. Выстрелов я не слышал. Если, конечно, у него топор в портфеле и он этим топором папу ухайдакал…

– И портфеля сейчас нету! – сообщили из угла.

– Спасибо, утешил. В общем, я бы тогда долго еще соображал, что к чему. И тут из кабинета папин голос: кто там? А я молчу. А Котов оборачивается к двери и говорит: это подполковник Туровский к вам. Помнит ведь, зараза! Папа ему: скажи, пусть заходит. И Котов мне: заходите. Типа разрешил. Вот.

– Ну а ты чего?

– Ну я и зашел.

– А папа?

– А папа говорит: не ссы, это мой офицер по особым поручениям. Числится в архиве, чтобы не отсвечивал. Ясно? Я ему: извините, товарищ генерал, но как же та знаменитая расчлененка – она имела место или нет? А папа мне спокойно отвечает: та расчлененка, она кого надо расчлененка, понял?

– Ни хрена себе! – восхитились в углу. – Ну-у… Водки подполковнику Туровскому! И еще раз водки.

Открылась дверь, вошел старший лейтенант. Практически трезвый. Твердым шагом промаршировал в угол, сцапал налитую для подполковника рюмку и одним махом ее опрокинул.

– Ну? – спросили его. – Поговорил с маньяком?

– Не сложилось… – помотал головой старлей. – Но вообще… Хорошо, что он сегодня без топора. Ну и глаза у мужика, бля!

* * *

Котов старлея почти не заметил. Он и собравшихся в бильярдной нетрезвых товарищей офицеров толком не разглядел – прошмыгнул мимо, стараясь не привлекать внимания. Через столовую он бы легко не проскочил, там как раз орали хором «Наша служба и опасна, и трудна». А пьяный сотрудник органов, когда поет эту песню, только кажется расслабленным. На самом деле у него из всех клапанов сифонит боевой дух. Ну его на фиг, пьяного сотрудника органов, в таком состоянии.

Поэтому Котов прошел через бильярдную. И едва свернул к лестнице, ведущей на второй этаж, как его с неженской силой ухватили за рукав.

– Котик, ты редкая скотина! – произнес осипший от выпивки ангельский голосок.

– Ой, – сказал Котов, оборачиваясь. – Ой, Наташка, какая ты смешная!

– Это шампанское, товарищ капитан. Вкусное шампанское. Ты где был?

– Где был… Пиво пил!

– Ну и дурак!

– Наташа… – Котов шагнул к девушке вплотную. – Я же говорил, не могу. Ты хоть отца спроси, он подтвердит – нельзя мне на люди.

– А мне с какими-то дебилами танцевать – можно, да? Все платье в слюнях. Эх, Котик…

– Красивое платье, – сказал Котов. – И чистое, по-моему.

– А давай его испачкаем!

– Ой, – опять сказал Котов.

Он словно вывернулся наизнанку, весь переродился, встав рядом с этой девушкой. И худоба его уже выглядела не болезненной, а элегантной. Расправились плечи, оказавшиеся неожиданно широкими. А запавшие щеки говорили скорее об аристократизме, чем алкоголизме. Да, было в нем по-прежнему много от хищной птицы. Но сейчас эта птица смотрелась довольно гордо и почти благородно.

Девушка, стоя на высоких каблуках, была с Котовым одного роста. Очень белая кожа и вьющиеся черные волосы до плеч, милое юное личико. Черное с отливом платье.

Даже нетрезвая улыбка ничего не могла испортить в этом совершенном ансамбле.

– Наташка, ты прямо королева ночи.

– Знаю, я тебе всегда нравилась, – кивнула девушка. – А ты – мне. Но ты скотина, потому что не пришел. Испортил праздник. Они меня всю обслюнявили. Сверху донизу! Все платье…

– А ты бы его сняла, прежде чем танцевать, – предложил Котов.

– Сняла? – Девушка задумалась. – Тьфу, дурак! Издеваешься над бедной нетрезвой женщиной.

– Как можно!

Дверь бильярдной открылась, и к лестнице вышел какой-то пьяный молодой человек.

– О! – обрадовалась девушка, тыча пальцем. – И этот тоже!

– Да? – Котов обернулся.

– М-м-м… – сообщил молодой человек, отрицательно мотая головой.

– Желаю вам счастливого полета, – сказал Котов.

– М-м-м!.. – кивнул тот и поспешно удалился в сторону туалета.

– А что он? – спросил Котов у девушки.

– Что – он?

– Ну, ты сказала – и этот тоже.

– Ай, да все они козлы! У папика одни козлы в подчиненных.

– И я? – притворно расстроился Котов.

– Не-ет, Котик, ну что ты. Ты не козел. Ты – котик. Ну, пошли!

– Наташ, я ведь по делу. Подожди немного, а?

– Это ты подожди. Не дергай папика, он устал. В кабинете спрятался и виски пьет. Как лекарство, говорит. Дай ему продохнуть хоть полчасика. А мы с тобой пока… – она уставилась на Котова жадными блестящими глазами. – Потанцуем!

Котов опять ссутулился и бросил настороженный взгляд на дверь столовой. Там уже притомились распевать и теперь, похоже, выкаблучивали. Музыка сквозь грохот разудалой пляски едва прослушивалась.

В этот момент Котова поцеловали. Губы у Наташи были мягкие, влажные, от нее одуряюще пахло шампанским. И водкой тоже немножко пахло. Котов сомлел и временно утратил чувство реальности. Крепко обнял девушку и буквально впился в нее.

– Только потанцуем, – сказал он примерно через полминуты.

– У меня потанцуем! – воскликнула девушка и почти волоком потащила Котова по лестнице наверх.

Напротив генеральского кабинета Котов попытался затормозить, но его бесцеремонно толкнули вперед.

– Здоровая ты стала… – заметил Котов.

– У влюбленной женщины скрытые резервы включаются, – сообщили ему. – Что ты вообще знаешь о женщинах, Котик?

– Наташ, а, Наташ…

– Ты их вообще любишь, женщин?

– Не очень. Я плохо умею их готовить, – признался Котов.

– Ха! Рассмешил! Какой ты милый, Котик!

– Угу, – согласился Котов безрадостно.

Его впихнули в незнакомую полутемную комнату, освещавшуюся через распахнутую настежь балконную дверь. Котов машинально отметил, что луна все еще очень яркая, но на самом деле уже никакая. Ерундовая луна – для тех, кто понимает. Кончился цикл. Почти месяц более или менее нормальной жизни впереди. Не очень спокойной, конечно, но хотя бы не смертельно опасной.

Не смертельно опасной – всем. Его городу. А может, и всей стране.

Если, конечно, не принимать в расчет чудовище, разъезжающее на длинном черном «БМВ» с московскими номерами. И черт еще знает, сколько таких чудовищ. Котов тихонько вздохнул.

Наташа протянула руку и достала откуда-то из темноты бутылку.

– Выпей, милый, – сказала она тихонько.

Котов покорно глотнул. Это было виски, на вкус – очень дорогое, Котов ничего подобного раньше не пробовал.

Они снова поцеловались, и Котову стало как-то легче. Свободнее. Он глотнул еще, на этот раз от души. «И мне», – попросила девушка. Выпила и поцеловала его. Прошло минут пять. Котов сбросил пиджак и распустил галстук. Расстегнул Наташе «молнию» на платье.

– Погоди, сейчас я тебе на самом деле станцую, – сказала она.

Девушка подошла к балкону и встала в дверном проеме, под серебристо-белым сиянием. Котов подумал, что в полнолуние это выглядело бы гораздо эффектнее, но тогда он просто не мог оказаться здесь.

Наташа, пританцовывая и извиваясь, медленно стягивала платье через голову. У нее оказались удивительно красивые бедра, просто замечательные, и их с каждой секундой перед глазами Котова становилось все больше.

Котов поглядел на бутылку у себя в руке, потом на раздевающуюся девушку, сделал еще глоток, поставил бутылку на пол и пробормотал под нос: «А-а, да пошло оно все!.. Пое… ать!»

Платье куда-то улетело. Девушка мурлыкала: «Котик, иди ко мне, Котик…» Она стояла к нему спиной, упираясь руками в дверной косяк. Чуть прогнувшись, слегка раздвинув стройные мускулистые ноги и приподняв навстречу мужчине прекрасные юные ягодицы.

Котов охватил взглядом открывшееся ему великолепие и решительно шагнул вперед.

Еще через секунду, не менее решительно, – назад.

Он не снял плечевую кобуру – это подтверждал «макаров», непонятным образом прыгнувший в руку. Будто по собственной инициативе.

«Котик, а, Котик…» – ворковала Наташа. Она, наверное, думала, что Котов все никак не может налюбоваться ею. Или штаны расстегивает.

Котов в это время уже нащупал лопатками дверь. Глазами он пожирал скульптурно вылепленную попку девушки.

В коридоре стоял генерал, бледный и напряженный. Котов прикрыл дверь, повернулся и толкнул его.

– Ой, – в который раз за вечер сказал Котов.

– Она в порядке? – быстро спросил генерал.

Котов утвердительно махнул рукой, увидел в ней пистолет и принялся запихивать его в кобуру. Пистолет упирался.

– Пойдем ко мне, – сказал генерал.

За дверью Наташа длинно и умело выматерилась.

* * *

В кабинете генерал протянул Котову бутылку. Котов хлебнул, утерся и, не спрашивая разрешения, упал в глубокое кресло.

– Хорошо, что ты сегодня без топора, – сказал генерал сухо.

– Зачем вы так? – выдавил Котов. – Не надо. Она же мне как родная.

– Вы… бать ты ее тоже как родную хотел?

– Ой, не знаю я, не знаю… Простите.

Генерал уселся на кушетку и, по примеру Котова, выпил прямо из горлышка.

– А что, – сказал он. – Я не против. Для хорошего человека не жалко. Гондон только надень. И целуйся осторожно.

Котов закрыл лицо руками и принялся раскачиваться в кресле вперед-назад.

– Как ты догадался?

– Это просто ужас какой-то… Ну за что мне такое, за что?!

– Хватит ныть, капитан. Отвечай.

– Мы… Мы с Зыковым засекли похожую в этом цикле. Видели со спины, – почти не соврал Котов. – Но сейчас в лунном свете я узнал ее. Она красивая, ее нельзя не узнать.

– Повезло девчонке, что ты ее не накрыл, – генерал тяжело вздохнул и снова приложился к бутылке. – Повезло, да. С красотой, правда, не повезло.

– Давно?.. – только и спросил Котов.

– Ты не поверишь. Четвертый год.

– Не… Не может быть!

– Может, если постараться. Но все старания без толку оказались. Заметил, как она разговаривает? Она же полная дура. Идиотка, – генерал бросал слова куда-то мимо Котова, в стену, но от этого они еще больнее ударяли.

– Как-то внимания не обратил…

– Ты часто с ней виделся, но мало говорил. Вы больше глазки один другому строили.

– Да ну…

– Ладно, оставь. Ты ей всегда нравился. Правильно, я считаю. Ты мужик. Она мужика за версту чует.

– И что же теперь? – спросил Котов тоскливо. – Что-то ведь можно придумать?

– Поздно уже думать. Вешаться пора. Ее нужно было сразу отправлять в Москву или Питер. Но я тогда не знал, как это делается. Теперь знаю – а толку? Вырастить из нее сверхчеловека уже не получится, в человека обратно переломаться она не может. А обычным уличным кровососом… – Генерал то ли вздохнул, то ли всхлипнул. – Два-три раза в год я ее выпускаю. Это поможет ей протянуть еще несколько лет в более-менее нормальном состоянии. А что дальше будет, мне и думать страшно, веришь – нет, Котов?

– Уж я-то верю, – кивнул Котов. – Но как вам удалось так долго?..

– На транквилизаторах. Дня за два до начала каждого цикла ко мне переселяется доктор и начинает глушить бедную.

– Смелый доктор, – заметил Котов.

– Твой психиатр.

– А-а… – Услышав это, Котов в один миг столько всего узнал и понял разом, что временно утратил способность изъясняться.

– Не из болтливых мужик, да? Все мы тут одной кровью повязаны, дорогой товарищ. И не болтаем. Нельзя.

– Уфф… Я еще выпью?

– Выпей, конечно. Хоть весь бар выпей. Мне как-то уже насрать.

Котов хлебнул изо всех сил, чтобы оглушило.

– А что Марья Михайловна? – спросил он, утираясь.

– А что она? Она мать. Это ее дочь. Тут все просто. Сложности начнутся, когда ты девке серебра вкатишь.

– Не надо… – попросил Котов.

– Знаешь, ты ее действительно трахни, – сказал генерал. – Не пропадать же добру. Тем более тебе не впервой.

– Разрешите идти? – спросил Котов казенным голосом.

– Ах, оно на меня обиделось! – всплеснул руками генерал. – Доложи и топай.

Котов докладывать не собирался. Он сидел, глядя в пол, и скрипел зубами от тоски и безысходности. Генерал встал, подошел к окну, уткнулся лбом в стекло.

– Извини меня, пожалуйста, – сказал он негромко. – Черт, даже плакать уже не получается. Кончились слезы, наверное. И сострадание, похоже, кончилось. Сил нет жалеть ни себя, ни других. Одна злоба осталась. Хочется делать больно. Вот и делаю всем, кто подвернется. Извини, ладно? Так что там у вас?

– У Зыкова вывих тяжелый, с растяжением. К следующему циклу работать сможет, но не в полную силу.

– Зыков не проблема. Пусть себе лечится. «Мастер» – вот проблема.

– Это все-таки был «мастер»?

– Не «был».

– Они… Москвичи его упустили?!

– Хорошее слово – «москвичи»! – генерал коротко хохотнул. – Все они кровососы. Империю досуха выдоили, теперь из России последние соки выжимают. Москвичи… Упустили. Он стену проломил и на завод убежал. Говорят, пока бежал, аж дымился. На заводе они его потеряли. Залез, наверное, в канализацию, а по ней куда угодно выползти можно. Вы тоже молодцы. С «мастера» надо было начинать.

– Он дышал еще. Я сразу понял – клиент серьезный, не простой вожак – и ждал, пока его придавит.

– Придавит… А то, что он проснется, когда ты давить начнешь – группу его кровную давить, – тебе в голову не приходило? Они же все ему… как родные, бля. Как родные.

– Я никогда раньше не видел «мастера», – сказал Котов просто.

– Он хоть на что похож-то? Словесный портрет сможешь?

– Да ну… Там лица нет. Вот если собачью морду ободрать… Типа ротвейлера…

– Все на борьбу с бродячими собаками… – вздохнул генерал. – Как надоело врать-то, го-ос-по-ди… Своих же людей обманываем, которых защищать клялись. Тьфу! Собаки, бля. И волки. Позорные. Слышал, опять под Филином волк бабу загрыз? Местные облаву готовят. И не помешаешь никак. А хор-рошенького волка они бы там словили, если б на день раньше занялись! Килограмм на девяносто. Сорок третьего размера сапогами вокруг трупа натоптано. Одна радость, у тамошних мужиков давно мозги самогоном заплыли. Да и покусы типично волчьи… Ох, надоело врать.

– А может… того? – осторожно спросил Котов.

– Чего того?

– Ну, рассказать. Людям. Сначала нескольким, понадежнее отобрать. А там, глядишь…

– А там, глядишь, московская психушка, – сказал генерал, придвигая к себе бутылку. – А потом убьют тихонечко.

– Тогда сразу всему городу. Раскрыть всю эту липовую статистику по волкам и собакам. Про бомжей тоже. Город поднять, чтобы Москва уже не смогла замять это дело.

– Не поднять, а взбунтовать.

– А вы этот бунт возглавьте.

– Эх, Котов… – Генерал выпил. Закурил. – Эх, Котов. Простая душа. Храброе сердце. Ладно, сделаем вид, что я твоих противозаконных речей не слышал. Давай побеседуем без протокола, по-мужски. Ты хотя бы разок думал, как глубоко эта зараза въелась? Ты можешь представить, кого именно я просил, чтобы сюда ликвидаторов прислали?

– Не представляю, и не хочу. Да хоть министра нашего. Что они сделают, когда целый город поднимется?

– Химкомбинат взорвут. Город как поднимется, так и ляжет. Простой выход, да? Самим же проблем меньше. Их этот «мастер» отмороженный давно беспокоит. Статистику, видишь ли, портит.

Котов задумался.

– Не сомневайся, взорвут, – пообещал генерал. – Были уже пре-це-ден-ты. Думаешь, на Чернобыльской атомной станции технику безопасности из спортивного интереса нарушили? Типа посмотреть, е… анет или нет? Эта Припять… Что надо была Припять. Вообще тот регион. Там они слишком активно промышляли.

– Не верю, – отмахнулся Котов.

– Это правильно. Чем меньше веришь, тем здоровее психика.

– Вам к гостям не пора?

– Им без меня веселее. Ну давай спрашивай!

– Что спрашивать?

– За каким хреном я ликвидаторов вызвал.

– Вызвали, значит, надо было. – Котов опустил глаза.

– Это точно. Я ее когда отпускаю, за ней ходит один… человечек. Смотрит, чтобы в неприятности не вляпалась. Он и засек «мастера».

– Хороший, наверное, человечек… – предположил Котов ревниво.

– Нормальный, – заверил генерал.

– Случаем не тот, который нас на вампирские лежки наводит?..

– Хм-м-м… Так вот, он сказал, что вожак стаи, к которой она прибилась, судя по всему, не просто упырь, а «мастер». Ее «мастер». И точно – она утром не пришла, загуляла всерьез. Извини, капитан, не мог я не вмешаться. Слишком большие проценты по этому долгу накапали.

Котов молча сделал жест – все понимаю, без обид – и потянулся к бутылке.

– Я же тогда весь город перетряхнул и наизнанку вывернул, – произнес генерал очень тихо. – Красивая была операция, хоть медаль себе давай. Помнишь? Очистимся от нежелательного элемента, и все такое прочее… А это я искал насильника.

Котов поперхнулся выпивкой.

– …думал, сначала в камеру к пидарасам его, а потом застрелю при попытке к бегству. Ага. Застрелил.

Котов с трудом сглотнул и отставил бутылку подальше.

– Они говорят, сейчас у него уже не стоит. – Генерал откинулся на спинку дивана и смотрел в потолок. – Сейчас он вообще ничто и никто, просто такой… Робот-убийца. Не личность. Но тогда у него стоял, и еще как. И любил он это дело.

– Он ее… – Котов заметил, что генерал не называет дочь по имени, и тоже не стал. – Он ее…

– Да. Обычное дело. С твоей ведь что-то похожее в Москве случилось.

– Она мне потом сказала. Не сказала, намекнула. Ну… Перед самым концом. Перед тем, как убить меня решила.

– Ненавижу москвичей!!!

– Что такое? – прошептал Котов.

– Они принесли мне извинения, представляешь? Извинились за то, что развели срач на моей территории. Они этого урода сюда прислали ночным смотрящим. Узнали, что здесь кто-то промышляет по мелочи, и отправили своего, чтобы навел порядок. А он свободу почуял и сам начал бедокурить. От вседозволенности крыша поехала. Оказывается, они тоже с ума сходят, если за собой не следят. У них все на перекрестном контроле построено. Система, бля. Структура. В Москве они тихие, друг дружке разгуляться не дают. А у нас – тьфу! Один упырь приехал чистить город и сам его засрал! А я думал, почему люди пропадают.

– То есть… Вы раньше не знали? Ну, до.

– До… нее? Нет. Я – не знал. А некоторые из соседей, например, знали. У нас место относительно тихое, спокойное, а допустим, южнее – путь сезонной миграции бомжей. Представляешь, какая отличная кормушка для кровососов? На северо-запад – большие города, где им и прятаться легче, и выедать население втихаря тоже проще. Вот там уже целые ликвидационные бригады трудятся на постоянной основе. В тесном, блин, контакте с нашими… Такие дела, капитан. Знаешь, просьба у меня к тебе будет.

– Слушаю. – Котов сел прямее.

– Как ты должен теперь понимать, за тобой должок небольшой перед ней… – Генерал забрал у Котова бутылку и коротко приложился к горлышку.

– Еще какой должок! – подтвердил Котов, вкладывая в эти слова куда больше смысла, чем мог бы предположить генерал.

– Не случись с ней этого, не окажись я в курсе…

– …вам бы и в голову не пришло выслушать меня, когда я сам влип, – за генерала закончил Котов.

– Естественно. Но я уже знал о вампирах в городе. Знал из-за нее. И был готов услышать от тебя правду. Спасибо, что не удрал тогда, капитан. Спасибо еще раз.

– Пожалуйста, – сказал Котов просто.

– Так вот, капитан. Вдруг случится, что однажды вы с ней столкнетесь ночью вплотную. Да не вдруг, случится наверняка… Рано или поздно тут начнется п… дец! – неожиданно рявкнул генерал. – В общем, если сможешь – не убивай ее. А?

Котов одну руку прижал к сердцу, а другой обозначил какой-то многозначительный жест.

– Я подчеркиваю – если сможешь.

Котов в ответ вздохнул.

– Пусть это будет кто-нибудь другой, – сказал генерал тоскливо. – Совсем другой. Не наш. Чужой.

– Их нужно херачить всем миром, – не очень-то к месту сообщил Котов. – Поднимать народ и бить.

Теперь вздохнул генерал.

– Или найти противоядие. Вакцину.

– На, – генерал протянул Котову бутылку, в которой едва-едва плескалось на самом донышке. – Хлопни… Вакцины. Думаешь, я не хочу устроить им последний день Помпеи? Я – и не хочу?! Но ты сам видел этих… Москвичей. Скажи мне – как? Забудь о том, что они повсюду и буквально все на свете контролируют. Представь, как бы ты справился с одним-единственным таким. Ну?

– Должен быть способ, – твердо сказал Котов и выпил.

* * *

…Котов на ней жениться хотел. Молодая, привлекательная, энергичная. Работала в представительстве крупной торговой сети. Каждый месяц уезжала в Москву на несколько дней. Котову это нравилось. Он и сам бы не отказался выбираться почаще в мир. Нужно видеть, чем живут люди там, за границей маленького городка. Иначе не чувствуешь перспективы. Не понимаешь, какой смысл двигаться вперед, развиваться – ведь у тебя все есть, и ничего уже не надо. Котов свой город искренне любил, но знал за ним гадкое свойство размягчать мозги и доводить до освинения. «Вследствие духовного кризиса и отсутствия мотиваций». Эту роскошную фразу Котов подслушал из телевизора – так объяснял свое нежелание участвовать в Олимпиаде какой-то заграничный «летающий лыжник». Котов долго прикидывал, что же это за кризис может быть у человека, добровольно прыгающего с трамплина, и ответа не нашел. Но само выражение запало ему в память. Его даже коллеги некоторое время дразнили Духовным Кризисом. Надо сказать, молодой Котов, с его внешностью чахоточного провинциального аристократа, на ходячий духовный кризис весьма смахивал. Пока рот не раскрывал. Или не брал в руки пистолет. Язык у Котова от рождения был подвешен что надо, да и стрелял опер будь здоров. Языком он неплохо убалтывал начальство, а стрельбой заработал почетную грамоту за подписью знаменитого полковника Попова.

Впрочем, с той же легкостью Котов дотрепался до строгого выговора с занесением. А метким выстрелом едва не ухлопал сержанта Зыкова, не вовремя высунувшегося. Правда, строгача потом сняли, а Зыкову всего лишь отстрелило погон, разорвало портупею и чуть оцарапало плечо. Зыков пообещал затаить на Котова злобу и разобраться с ним, когда тот уволится из органов. Котов обозвал Зыкова тормозящим робокопом и заржавевшим терминатором.

В общем, Котова все любили.

А он почти любил свою Ленку. То есть любил ее очень, но не мог себе признаться в этом. Хотел быть с ней рядом как можно чаще и больше, ее хотел постоянно, без нее впадал в глухую тоску и становился раздражителен. Однако у самого Котова, в его умной и быстро соображающей голове, эти частички мозаики отчего-то не складывались в простое слово «любовь». Может, работа влияла. В милиции не было принято распространяться о чувствах и говорить о женщине в возвышенных тонах. Трудовая жизнь мента к этому не располагала. Начальник отдела, где Котов служил, жену и дочь называл ласково – «мои бляди». Менты, если их послушать, не любили, они трахали. И вот про трах болтали часто, помногу, с картинками.

Еще они очень хотели быть хорошими ментами. Но временами уходили в запои, не упускали шанса настричь капусты, иногда брали натурой (и жестоко мстили, если потом случалось лечиться), старательно избегали лишней работы. И втайне ужасно боялись, что им когда-нибудь за такое поведение чего-нибудь будет. Страх этот (совершенно беспочвенный, ведь никому ни разу не было ничего) раздражал ментов неимоверно, но избавиться от него они не могли. Во всей городской ментовке водилось, наверное, от силы особей десять, свободных от подобного страха. Но то были товарищи конченые, даже тени особой не бросающие на органы, потому что их уже ни свои, ни чужие не считали за ментов.

Котову этот страх – в его конкретном случае так, страшок мелкий – был отлично знаком. И опять-таки, чего-то в жизни Котова не хватало, чтобы обозначить возникающее иногда сосущее ощущение под ложечкой термином «стыдно».

А вообще городская милиция работала хорошо. Ну, то есть нормально. Как всё в городе, да и в стране, наверное.

Когда живешь без любви и стыда, по-другому и не получится.

Видимо, у них свойство такое, у любви и стыда. Они могут в тебе жить, но пока сам для себя не продекларируешь их, не проговоришь эти слова, не признаешься, что известны тебе эти чувства, – механизм не включится. Они не будут отравлять тебе существование – о, как мешают жить любовь и стыд! – но пока они не проснутся, ты всего лишь полуфабрикат человека.

У Котова – однажды проснулись все-таки. Правда, при столь печальных обстоятельствах, что и врагу не пожелаешь.

* * *

… Лена из очередной поездки в Москву вернулась хворая. Котов ждал ее, а она больным голосом по телефону умоляла его не приходить. Говорила, она сейчас некрасивая и может заразить его гриппом. Бывает такой дурацкий грипп – летний. Хуже не придумаешь. Котов в трубку искренне ныл, а сам уже смирился с мыслью, что придется обождать несколько дней, у него как раз квартальная проверка накатила – вздохнуть было некогда.

И вышло, что встретились они вообще через неделю. И у Котова сложилось впечатление, что ему не особенно рады. Осунувшаяся, бледная, вся какая-то словно выжатая и скомканная, Лена будто не ерундовую инфекцию перенесла, а серьезную болезнь. Вялая, заторможенная, не реагирующая на шутки и теряющая нить разговора, она сначала просто напугала Котова. Постепенно ему удалось немного расшевелить ее, но…

Она не понимала его. Едва видела. Почти не слышала. И еще – не хотела его совершенно. Между ними, столь близкими совсем недавно, теперь как стена выросла, и стену эту возвела женщина.

Котов терялся в догадках. То немногое, что приходило ему на ум – беременность, последствия тяжелого аборта, всякие там «ломки», – все это к Лене не относилось. Тем более что про первое и второе он ее сразу в лоб спросил и очень внимательно проследил за ответной реакцией, а уж наркоманов-то Котов навидался достаточно. И не только их. Наркомана, сумасшедшего и человека, опасающегося, что его сейчас за дело менты повяжут, Котов навскидку замечал даже в плотной толпе. Опыт сказывался. Нет, с Леной было что-то другое. Вообще другое.

Она взяла отпуск и дни напролет спала. А когда не спала – преимущественно ночью – тупо бродила по дому или сидела у окна, глядя в темноту. Котов забеспокоился. И еще – ему стало плохо. Как в жизни до этого не было. Он ощущал утрату, и она была вдвойне страшна, ведь переживал Котов ее медленно, постепенно. У него на глазах дорогой и любимый человек превращался во что-то, лишь внешне напоминающее человека.

Самое логичное, что мог сделать Котов, – обратиться к специалисту. Был у него доктор на примете. Однажды Котов со своим зорким глазом крупно пролетел: тормознул сумасшедшего наркомана, топающего рано утром по улице с громадным водопроводным ключом в руке. Асоциальный тип оказался психиатром, возвращавшимся домой после ночного дежурства. Так и познакомились. Кстати, профессиональное чутье все-таки не подвело Котова – психиатр уже много позже сознался ему, что полезный в хозяйстве ключ стырил у пьяного сантехника, лежавшего поперек тротуара неподалеку от больницы… Теперь открылся несчастливый повод знакомство освежить.

Котов вкратце описал симптомы, и психиатр как-то нехорошо заморгал. А потом учинил ему настоящий допрос, особенно нажимая на внезапный характер недуга и еще почему-то на факт поездки девушки в Москву. Котов понимал: столица питается душами провинциалов. Достаточно рассмотреть повнимательней телевизионные лица музыкантов, политиков и актеров, перебравшихся на московские хлеба, чтобы сделать вывод – Москва людей сжирает. Но не так же резко, в один укус…

– Может, ты придешь и осмотришь ее, а? – спросил Котов, вконец утомившись отвечать на вопросы. Оказалось, что он больше привык задавать их сам.

– Да чего там смотреть… – психиатр опустил глаза. – Значит, говоришь, родственников нет?

– Бабушка старенькая.

– Адрес знаешь?

– Ну, допустим. Погоди, погоди… Зачем тебе бабушка? Ты что, Ленку класть будешь? – Котов испытал нечто вроде облегчения, но и новый, ранее неведомый страх кольнул сердце. Близкий человек вдруг сошел с ума. Настолько, что нужна госпитализация. Это означало расставание уже насовсем. – Все-таки что с ней?

– Тяжелая депрессия, – по-прежнему не глядя на Котова, отозвался психиатр.

– Вирусная? – съязвил Котов и сам не порадовался удачной хохме. Шутить и язвить становилось с каждым днем все труднее.

Психиатр хмыкнул. Потом усмехнулся. Потом вздохнул и сказал:

– Не смешно.

Встал и принялся вышагивать туда-сюда по кабинету, заложив за спину руки.

Котов глядел на врача и чувствовал, что сам потихоньку трогается. Он подозревал – от него скрывают нечто важное. Эка невидаль! Но сейчас опер имел дело не с игрой подследственного или уловкой свидетеля, не желающего идти соучастником. Дело касалось напрямую жизненных интересов самого Котова. Он с легким ужасом понял, что почти готов взять психиатра за жабры и припомнить ему тот несчастный водопроводный ключ. Дело из ключа не сошьется, но уж нервов-то попортить человеку Котов сумеет… Естественно, такой выкрутас был не по понятиям и не лез ни в какие ворота – именно поэтому Котов и догадался, что у него от душевной боли едет крыша.

– В общем, гляди, какая ситуевина, капитан, – нарушил тягостное молчание врач. – Я, конечно, могу к ней в гости зайти – с тобой за компанию, чисто по-приятельски, в частном порядке. Но смысл? И так все ясно. Да, подруге твоей не помешает определенная помощь. Только она за этой помощью должна сама прийти.

– Ни фига себе! – изумился Котов. – Хорошая, однако, медицина. А если я, допустим, ногу сломаю, мне как – тоже самому приползать?

– Ты сравнил! Нога не голова. С тех пор, как в стране демократия, нам полномочия обрезали. Нельзя принудительно человека подвергать освидетельствованию. Сейчас без веских на то оснований ни соседи, ни милиция, ни родственники не имеют права взять сумасшедшего за жопу и притащить силком в больницу. Если, конечно, больной не опасный, не буйный там, не бегает по улице с… с…

– …водопроводным ключом, – ввернул Котов.

– С лопатой, – предложил версию психиатр. – Ну еще, допустим, проходит вариант, когда он совсем не жрет и вовсе не шевелится… В общем, нужна реальная угроза жизни и здоровью. Больного или окружающих. Во всех остальных случаях больной должен обратиться к врачу сам.

– До-о-октор… – слабым голосом позвал Котов. – Мне прямо сейчас застрелиться? Как я ее уговорю?

– Спокойно, капитан. – Психиатр уселся за стол и потянул к себе перекидной календарь. – Может, и уговоришь… Ага. Значит, если заболела она три с лишним недели тому… Ну вот, уже пора.

– Что пора?

– Погоди. Ты слушай. Значит, у нас через пять дней начнется легонькое, слабенькое полнолуние…

– Я думал, они все одинаковые, полнолуния… – удивился Котов.

Психиатр оторвался от календаря и смерил Котова хмурым взглядом.

– Молчу, молчу!

– … слабенькое полнолуние. И ты увидишь, как твоей подруге становится лучше. Если будешь наблюдать ее каждый день, то обязательно заметишь, как стронется с места этот процесс. И вот пока ей не стало уже совсем хорошо и она не забыла, что еще недавно было плохо… Тут-то и будет у тебя возможность с ней поговорить.

– И?..

– И либо ты ее убедишь, что нужно к врачу, либо нет. Будь поаккуратнее. Без грубого давления и неприятных выражений. Даже слово «лечиться» не употребляй. Расскажи о знакомом докторе, очень добром и хорошем. И, мол, доктор тебе сказал, что сейчас идет волна депрессий. Как эпидемия. Особенно часто депрессии возникают на контрасте. Съездил, например, в столицу, мать ее, потом домой вернулся, огляделся и выпал в осадок. А это всего-навсего усталость психики за много лет накопилась. Небольшой толчок – и упал человечек.

– Ага, – Котов кивнул, соображая, как он это будет Лене расписывать.

– В общем, ври поубедительней, – бросил небрежно врач и осекся.

Котов гулко сглотнул. Потом крепко зажмурился. Разжмурился. И спросил – вполне нормальным, деловым тоном:

– А на самом деле?..

Врач подумал-подумал и ляпнул:

– Да это вампиризм!

У Котова отвисла челюсть.

– Думаешь, я просто так с фазами луны сверяюсь? – вкрадчиво спросил психиатр.

– Тьфу на тебя! – заорал Котов, вскочил и пулей вылетел за дверь.

Психиатр утер пот со лба, достал сигареты и, сломав несколько спичек, закурил.

Дверь приоткрылась.

– А знаешь, мне полегчало, – сообщил Котов. – Спасибо. Ну, в общем, я сразу. В смысле, позвоню.

– Обязательно, – кивнул врач. – Обязательно.

* * *

…У Котова был свой ключ, и он вошел в дом. Ожидал найти что угодно, а нашел пустоту. Лена исчезла.

– Ты сколько дней ее не видел? – спросил по телефону психиатр.

– У нас режим усиленный, – пожаловался Котов.

– Короче, ты ее прошляпил. Наверное, она уже в норме, только… Это может быть не совсем та норма, к которой ты привык.

– Хватит пугать меня. Как думаешь, где искать?

– Да хоть в Москве. Слушай, капитан…

– Не хочу слушать! – разозлился Котов. – Чего ты мямлишь постоянно?!

– Я тебе объяснить пытаюсь. Это, конечно, очень грустно, но лучше забудь свою подругу. Ты ей больше не понадобишься. Она другой человек теперь. Уж поверь специалисту. Выкинь ее из головы.

– Я скорее тебя выкину, – пообещал Котов. – Из окна!

Он поехал на вокзал, зашел к кассирам и уговорил их поглядеть, не покупала ли гражданка такая-то билетик – просто взглянуть, по-хорошему, без лишних формальностей.

Гражданка билетик покупала и по нему убыла. В Москву.

«Ты ей больше не понадобишься, – стучало в голове. – Она другая теперь».

– В Москву? – Психиатр чуть ли не обрадовался. – Ну-у… Сочувствую. Если вернется, обязательно позвони мне.

– Она может вернуться?! – кричал в трубку Котов. – Может?!

– Капитан, я тебя умоляю, поставь на ней крест. Это больной человек, понимаешь, больной. Переродившийся. Совсем другой.

– Сам ты больной! И другой! Я тебя русским языком спрашиваю – может?!

– Да, может. Доволен?

– Пошел ты!..

Котов напился прямо на рабочем месте, днем. Если без протокола – нажрался в говно. И плакал. Сослуживцы честно пытались отправить его домой, пока начальство не засекло, но фиг у них чего вышло. Тогда они попробовали отволочь недееспособного капитана в свободную камеру, чтобы проспался. И, по закону подлости, в коридоре наткнулись на шефа.

Начальника отдела чуть столбняк не хватил, когда он увидел Котова в таком состоянии.

– До чего же эти бляди мужиков доводят! – возмутился начальник. – Нет, хоть разжалуйте меня, а баба не человек!

– Вирусная депрессия! – сообщил ему Котов, заливаясь слезами.

– Угу. И духовный кризис, – согласился начальник. – Ладно, отдыхай пока, завтра обсудим. Рассолу тебе принесу.

В изоляторе, совершенно пустом по случаю понедельника, скучал дежурный – сержант Зыков. Увидев, какое счастье ему на руках несут, слабо трепыхающееся, он инстинктивно попятился и выпалил:

– Ой, только не это!

– Открывай давай! – потребовали взмыленные опера.

– А может, не надо? А, товарищи офицеры?

– Не ссы, Котяра без пушки, – утешили Зыкова.

– Чего-то он мне и безоружный не нравится, – вздохнул Зыков, звеня ключами.

Котов поднял на сержанта налитые кровью глаза и провозгласил:

– Человек родится в говне!

Зыков придержал было дверь, но его уже вместе с ней оттерли. Сослуживцам не нравился такой Котов, и они спешили поскорее запереть его в холодной. Такой Котов их нервировал. А на самом деле – они просто не понимали этого – пугал.

– … и вся жизнь человека говно! – вещал Котов. – От памперса обосранного до гроба сраного! И все нормальные люди! Знают! Это! Но почему-то! Зачем-то! Выдумали Москву! И человек туда едет! И видит там всякую херню! И ему приходит!

– Да-да, – согласился Зыков. – Некоторым уже пришло. Мощный приход, аж завидно. Он у вас еще и обкуренный, что ли?

– …В тупую его голову! Что возможно! Жизнь не говно! А потом! Он едет домой! Выходит из поезда! И видит – говно! Одно говно! И на контрасте! Понимаете, на контрасте! Хуяк! И нету человека!

– Да в Москве тоже говно сплошное! – крикнул Зыков вслед Котову, уплывающему от него на руках коллег. – Только в обертке конфетной! Что я, не был, что ли, в этой Москве вонючей?

Котова с большим трудом занесли в камеру и сгрузили на нары.

– И нету человека! – воскликнул Котов с невероятной тоской. – А я?! А как же я?!

Сыскари, отдуваясь, вышли в коридор и полукругом обступили Зыкова, прижав к стене.

– Значит, так, сержант. Матрас, одеяло, подушку. Уложить капитана как дитя малое, нежно и ласково, понял? Если что – вызывать дежурного по отделу. Вопросы?

– Да за кого ж вы меня держите! – обиделся Зыков.

– Захочет общаться – садись рядом и ему поддакивай, ясно?

– Да за кого ж вы меня держите! – обиделся Зыков до глубины души.

– А будешь потом болтать…

– Да за кого ж… Не буду!

И правда, Зыков потом болтать не стал. Хотя мог бы. Котов возжелал общаться. Сержант, как ему и было приказано, сидел рядом, поддакивая, и наслушался такого, что средней руки литератору хватило бы минимум на три книги. Милицейский боевик, детективный роман о коррупции и слезоточивую мелодраму. Фиговые книжонки, но продавались бы они неплохо, все.

А Котов проснулся, выпил пива – про рассол начальник отдела забыл, конечно, – и пошел дальше служить.

И ничего ему за безобразное поведение не было.

А Лену он из головы выбросил. Приказал себе выбросить – и сделал это.

И все пошло как прежде.

Правда, работа у капитана Котова валилась из рук, его заедала тоска, и вообще жизнь будто потеряла смысл. Жить стало удивительно скучно.

Специалисты говорят, именно так ощущаются духовный кризис и отсутствие мотиваций. Догадайся об этом Котов, он наверняка испугался бы, начал шевелиться и вскоре переболел. Ведь «тоска» и «скука» – понятия обыденные, в тоске и скуке от рождения до смерти проколупаться можно, а вот «отсутствие мотиваций» звучит довольно угрожающе, и человек с ним мириться не захочет.

Но Котов умел только красиво трепаться, а называть вещи своими именами – нет.

Он продержался неделю и позвонил Лене. Телефон не отвечал. Котов зашел к ней на работу. Ему сообщили, что Лена уволилась – точнее, просто ушла, когда ей сказали, что такого ценного специалиста не отпустят… ну ладно, пусть уж за расчетом приходит, раз ей приспичило… извините, а вы не в курсе, у нее с головой все в порядке?.. Тогда Котов наведался к ней домой. Лены не было. В квартире нашлись признаки жизни, но едва заметные, неявные. К тому же здесь перестали убирать, мыть посуду и, судя по всему, есть. Еще было темно – шторы повсюду были плотно задернуты. Котов внимательно жилище осмотрел, разве что под кровать не заглянул, присел в гостиной, выкурил сигарету, бросил окурок на пол и растоптал его. Швырнул на стол ключи.

Вышел, захлопнул дверь и снова приказал себе забыть эту женщину.

Ох, зря он под кроватью не посмотрел.

* * *

…Прошел месяц. Котову было по-прежнему очень плохо, но он применил народное средство – ежевечерне выпивать и ежеутренне похмеляться, – и оказалось, что это помогает. Жить не выходило, зато удавалось не замечать жизни, идти мимо нее. Даже смеяться над ней. Из раздолбая и ерника Котова постепенно вылуплялся бессердечный циник. Он уже не язвил беззлобно, а отпускал обидные колкости. И работать перестал – создавал видимость, не более того. На Котова стали нехорошо поглядывать коллеги.

– Эх, угробила нашего Котяру его прошмандовка… – сказал начальник. – Нет, хоть погоны с меня снимайте, а я скажу – бабы должны ходить в парандже и давать исключительно раком!

И на вопрос, почему же только раком, ответил:

– А чтобы морд их блядских не видеть, если паранджу сдует!

Однажды Котов сидел ночью на кухне в своей крошечной однокомнатке, пил водку и вдруг понял, что на него смотрит из-за окна Лена. Смотрит и улыбается. Котов заорал дурным голосом, так, что полдома разбудил: «Ленка! Ленка!», выбежал на улицу и там сообразил: он живет на третьем этаже.

Пришлось еще соседей успокаивать, объяснять, что у него не белая горячка.

– У меня белка, – сообщил он психиатру. – Давай лечи.

– Нет у тебя белки, – сказал психиатр. – Но если и дальше будешь стараться…

– Тогда что это было? – спросил Котов. – Про вампиров не надо, второй раз не сработает.

– Это ведь случилось в полнолуние? – врач потянул к себе календарь. – Ну-ка… Да-а, как раз очень сильное полнолуние имело место, редкое…

– Застрелю, – сказал Котов.

– Сначала я выпишу тебе направление на анализ крови. Сходи, ладно? Прямо сейчас.

– Я все-таки болен… – Котов удовлетворенно кивнул.

– Совсем не похоже. Но провериться надо. А потом стреляй кого хочешь.

Кровь у него была в порядке. «Типичный для наших мест бензин с портвейном, – буркнул психиатр. – Не понимаю, как некоторые эту отраву пьют». А через пару недель Котов впервые в жизни действительно застрелил человека. Вроде при самообороне, но вообще-то – намеренно. Конечно, не с «заранее обдуманным», скорее повинуясь импульсу. Ловили отморозка Вовика Тверского, и этот урод, естественно, побежал не в ту сторону. И погоню случайно возглавил Котов. Вовик споткнулся о дыру в асфальте, вывихнул ногу, заполз на четвереньках в темную подворотню и там притих, сжимая обрез. А Котов, будто нарочно, с утра еще высчитал, от скольких эпизодов Вовика отмажут адвокаты и как несправедливо мало ублюдку придется сидеть. Вывод Котова был однозначен: жизнь – дерьмо. Поэтому, когда он сослепу наступил затаившемуся Вовику на вывихнутую ногу, потерял равновесие и упал в грязь, решение вопроса несправедливости бытия нашлось само. Вовик от боли лупанул в белый свет – точнее, в кромешную тьму – из двух стволов. Факел был знатный, Котов разглядел бритую голову противника и из неудобного для стрельбы положения «лежа в луже» запузырил Вовику пол-обоймы в лоб. Кое-что попало.

Фактически он безоружного расстрелял. Практически – хрен чего докажешь. Реально – как начальство сочтет нужным. В принципе Котов для себя лично особой проблемы не создал: за Вовика мстить никто бы не взялся, он всем ужасно надоел. В то же время Котов нарушил давний уговор ментов с бандитами о порядке разрешения спорных вопросов. Дырки в головах уговором не предусматривались. Город маленький, не Москва и не Чикаго, если пулять во всех негодяев без разбору, можно ненароком соседа грохнуть или там одноклассника, будет потом стыдно… Короче говоря, с Котова свои же могли спросить за неприличное поведение. Уволить к чертовой матери, а то и дело завести. При желании. Если тоже, как Вовик, – надоел. Другому такой подвиг сошел бы с рук без вопросов. Но Котов в последнее время слишком уж откровенно забивал на службу болт, демонстрировал странности в поведении и, что особенно дурно сказалось на его имидже, чересчур резко взял с места на этом пути. Тоже будто напоказ. Поэтому многие в управлении призадумались, не надоел ли Котов городской милиции и чего теперь ему в эдаком разрезе будет.

Только Котову было по фиг. Он надоел уже самому себе.

И когда его вызвали наверх – не в отдел кадров или дисциплинарную комиссию, а прямо к генералу, – он ухом не повел. Его не интересовал ни процесс, ни результат. Разве на генерала вблизи посмотреть? Но Котов подумал и решил, что генерал его тоже не интересует.

– Не ссы, уцелеешь, – пообещал начальник отдела. – Если папа вызывает, значит, пронесло. Он тебя пожурит отечески, и все. Генералы дрючат полковников. А капитаны, они для майоров. Так что возвращайся – я тебя дрючить буду.

– Да я и не ссу, – искренне сказал Котов.

– А зря, – предупредил начальник. – Я тебе по самые гланды впендюрю. Начинаешь ты мне надоедать, дорогой товарищ Котов. Будто ты и не Котов. Будто тебя подменили.

– В роддоме, – сказал Котов.

Разумеется, генерала Котов видел сто раз. Но поговорить по душам – ха-ха – повода не было. И уж чего Котов не ждал вовсе, так это именно разговора по душам.

Генерал предложил товарищу капитану сесть, разрешил курить, попросил секретаршу принести чаю и завел беседу, которая довольно быстро вывела Котова из пофигического транса и погрузила в состояние тревожного замешательства. Генералу, видите ли, было очень интересно, как товарищу капитану служится. Котов знал за начальниками такую манеру – беседуешь с подчиненным ласково, а в это время одним пальцем его личное дело перелистываешь. И глядишь исключительно в бумаги… Внушает. Только вот личного дела на генеральском столе не лежало. Лежала невыносимо косноязычная докладная о проверке состояния подсобного свиноводческого хозяйства – Котов вверх ногами читал бегло, как любой сыскарь, – да и та в стороне.

Котов не понимал, чего от него хотят, ждал подвоха и нервничал. Потом устал нервничать и попробовал расслабиться. Тут подвох и наступил.

– Что же ты, капитан, этого отморозка так неаккуратно?.. – спросил генерал.

– С перепугу, – Котов очень натурально вздохнул. – Он шмальнул, я в ответ… Рефлекторно.

– Рефлекторно – это я понимаю, – заверил генерал. – К сожалению, закон не всегда понимает.

Котов сделал удрученное лицо.

– Ты бы хоть патрон ему нестреляный в один ствол засунул, что ли. Не мальчик ведь.

Котов снова вздохнул, на этот раз от души.

– Ну, и?.. – Генерал смотрел на Котова, прищурившись, и ждал ответа. Котов думал, по фиг ему или не по фиг. Полчаса назад это был не вопрос для него, но сейчас разочарование в жизни немного подрассосалось. Возможно, генерал подарил капитану призрачную надежду на то, что Котов хоть кому-то может быть нужен. Или просто надоело с утра до ночи ощущать себя таким разочарованным.

– Во-первых, – сказал Котов, глядя мимо генерала, прямо в докладную о свиньях, – на выстрелы ребята быстро прибежали, а я в луже валялся и пока вылез из нее… А во-вторых… Вот не захотел я. И все.

– Почему?

– Да потому, что вор должен сидеть в тюрьме. Сколько украл, столько и должен, на все деньги. А Вовик года через три вышел бы. И не вор он был, а разбойник.

– Предположим, не через три, а минимум пять.

– Какая разница, товарищ генерал? – Котов поднял на начальство честные глаза.

– Если без протокола – никакой, – с подкупающей легкостью согласился генерал. – Хорошо, допустим, ты на подлог не захотел идти из принципа. А эти твои… ребята? Они почему не захотели тебя прикрыть?

– Извините, товарищ генерал, – произнес Котов вкрадчиво, – может, лучше у них спросить?

– Меня твое мнение интересует.

Котов потупился. Еще несколько месяцев назад он бы наврал генералу такого… Даже не с три короба, а с четыре мусорных бака.

– Думаю, я им надоел, – сказал Котов.

Все-таки ему оказалось по фиг.

Секунду-другую генерал молчал. Потом выдвинул ящик, пошарил в нем и шлепнул на стол личное дело. Котов читать не стал, чье. Уж не инспектора Лестрейда, наверное.

– И как же это ты умудрился? – спросил генерал. – Тут ничего дурного не написано. Тут написано, что ты способный парень.

– Это же бумага…

– Ты не крути.

– У меня личные проблемы… – выдавил Котов.

Это оказалось трудно выговорить. Безумно трудно. Котов и представить не мог, до какой степени.

– Ну да, ты пьешь, – сказал генерал (Котов втянул голову в плечи). – Но если сотрудник запил, это само по себе не великая беда. Вопрос в том, из-за чего сотрудник квасит. А если сотруднику еще и внезапно расхотелось служить… Вот я и спрашиваю – что стряслось, парень?

Котов все думал, как бы попонятнее ответить – или порезче, чтобы разговор быстро закончился, – когда генерал повторил вопрос. И то, каким образом он его переиначил, капитана пробрало до костей.

– ТЫ ЗНАЕШЬ – ЧТО у тебя стряслось?

– У меня с личной жизнью… – пробормотал обескураженно Котов.

– ЗНАЕШЬ – ЧТО?

Котов смотрел генералу прямо в глаза и обалдевал. Генерал то ли пытался гипнотизировать его, то ли хотел передать ему нечто безумно важное этими ударениями и акцентами. Намекнуть. Или нет?

– Я… Я точно не знаю. Товарищ генерал.

Взгляд генерала уже переменился. Котова даже сомнение взяло, а вправду ли раздалось невероятное секунду назад. Теперь генерал смотрел на капитана скорее с глубоким сожалением. Как и следовало обозревать непутевого сотрудника, внезапно расхотевшего служить.

– Ладно, – сказал генерал. И легонько вздохнул, чем вовсе Котова добил. – Ты вот что, капитан. Иди пока, служи. Хорошо служи. А когда узнаешь, в какой переплет угодил с личной жизнью… Доложишь лично мне. Не форсируй события, веди себя крайне осмотрительно. По ночам особенно. Приготовься к тому, что ночью в полнолуние может произойти нечто странное. Возможно, тебе придется защищаться. Поймешь, в чем дело, – приходи. Требуй встречи в любое время. Считай, это мое задание тебе. Теперь – свободен.

– Э-э… – Котов медленно поднялся. Он был совершенно ошарашен.

– Большего сказать пока не могу. Свободен! – повторил генерал, сгребая обратно в ящик личное дело.

Котов вышел из управления, слегка пошатываясь, и направился прямиком к ближайшему винному магазину. Ноги переступали сами по себе, глаза смотрели в никуда. Таким вот расфокусированным взглядом капитан и прочел объявление, наклеенное на водосточную трубу:

МОГУ ОХУЕТЬ

НЕДОРОГО

…и отрывная «борода» с телефонами.

Котов ощутил непреодолимое желание схватиться за сердце. Он тоже – мог. Более того, он это сделал только что, у генерала в кабинете. Но он же не расклеивал объявлений, рекламируя свои недюжинные способности, и не просил оплаты, пусть небольшой!

«Вот она, белка, – подумал Котов. – Напрыгнула. Странно, так не должно быть, я же сегодня с утра похмелялся. Значит, у меня… Крутая белка!» И дико испугался. Впервые в жизни он понял, каков настоящий животный ужас, парализующий тело и волю. Страх осознания того, что ты еще не полностью сумасшедший, но уже – почти. И с минуты на минуту ё… нешься вконец.

Мир перед глазами плыл и двоился. Котов шагал сквозь него по инерции. На следующей трубе обнаружилось аналогичное объявление. Висело оно повыше, наклеенное не поверх гофра, а на гладкую часть трубы. «Помогу похудеть», – прочел Котов.

Просто на гофре некоторые буквы замялись.

Котов хохотал так, что его забрали в милицию.

Бабушка-пенсионерка, торчавшая из окошка неподалеку, позвонила в участок и стукнула. Мол, посреди улицы бьется в приступе белой горячки какой-то алкоголик. Патрульный экипаж отважно настиг Котова неподалеку от места происшествия. И, несмотря на предъявленный документ и даже личное знакомство старшего экипажа с товарищем капитаном, предложил ему проехать. Потому что товарищ капитан по-прежнему время от времени принимался ржать.

Котов проехал, чего там. Ему наконец-то было весело.

* * *

…А потом Лена пришла. Котов засиделся на службе допоздна и возвращался домой практически ночью. Во дворе кто-то поджидал его, стоя в тени. Котов сам не понял, с чего он взял, что это именно по его душу. Но рука уже нырнула в карман за выкидухой, а губы сложились в кривую ухмылку и собирались произнести угрожающее: «Н-ну?».

И тут Лена шагнула на свет, под полную луну.

– Здравствуй, Женя, – сказала она. – А я к тебе.

Котову будто мешок на плечи уронили, он ссутулился и перекосился на один бок.

– Ты простишь меня, Женька? – Лена подошла ближе, совсем вплотную, и Котов ссутулился еще. – Так было надо. Но видишь, я вернулась.

– Что… – Котов подавился словами, казалось, он сейчас заплачет. – Ты… Ты с собой что-то сделала.

– Нравится? – Лена глядела на него снизу вверх и улыбалась.

Котов молча кивнул. Он в жизни не видел такой красивой женщины. И красота ее была не только внешней, красотой тела. Та, прежняя Лена, которую Котов знал до ее загадочной метаморфозы, несла в себе огромный запас энергии, но на выходе чего-то не хватало. Самую чуточку. То ли лоска, то ли блеска. Лена никогда не выглядела зажатой или скованной, нет. Просто казалось, что эта яркая девушка немного стесняется того, какая она. Самую чуточку.

Теперь же Лена словно полностью раскрепостилась. Почувствовала силу и дала ей выход. Котов смотрел девушке в глаза и не находил ни отголоска того, что так легко считывал в глазах других людей и самой Лены когда-то.

Она не видела перед собой никаких проблем. Ни сейчас, ни в обозримом будущем. И не знала никаких страхов.

Даже у Котова – человека, шагающего по жизни с пистолетом за пазухой и серьезным документом в кармане, – проблем и страхов было завались. А у нее – нет.

И вот, свободная и красивая, омытая лунным светом, она приподнялась на цыпочки и легонько-легонько, почти неощутимо, поцеловала его. Словно на пробу: не оттолкнет ли.

Котов обнял ее, прижал к себе, уткнулся носом в мягкие светлые волосы. Почувствовал – заплакать готов от счастья. И все простить. Но что? Прощать было нечего.

Словно яркая бабочка вдруг закуклилась, а потом вышла из куколки вовсе ослепительной. И о каком тут прощении может идти речь?

– Я вернулась, – повторила Лена. – За тобой.

Котов не расслышал. Он был занят тем, что приходил в себя. Возвращался к прежнему Котову, несколькомесячной давности. Тому, которого она любила.

– Ты как? – спросила Лена.

– Да нормально. Ничего. – Котов чуть отодвинул ее от себя, чтобы получше рассмотреть. Потом снова обнял. – Спасибо.

– За что…

– Ну… Пришла.

Она и пахла теперь совсем по-другому. Не духи сменила, а вот – сама, вся. Так чувствуют люди, когда долго вместе – целый комплекс запахов воспринимают как один. Котову нравился ее новый запах. Сладковатый, немного тяжелый и при этом удивительно будоражащий.

– Ох… – Котов от избытка чувств пошатнулся. – Слушай, ну пойдем ко мне? Поговорим. Я думаю, нам о многом надо поговорить.

– А может, погуляем немножко? Гляди, какая прекрасная ночь.

Лена глубоко вдохнула ночной воздух, и Котову в том, как она это сделала, почудилось что-то хищное. Большая красивая черная кошка. Она и была вся в черном, своем любимом. Этой, новой, Лене черное особенно шло.

– Знаешь… Извини, но я здорово устал. Мне бы присесть.

Лена посмотрела на него и сказала:

– Да, я вижу. Бедный Женя, тебе было плохо без меня. Ничего, теперь все станет очень хорошо. Гораздо лучше, чем раньше. Поверь.

– Верю, – согласился Котов. Ему уже стало лучше.

В подъезде Лена подтолкнула его, чтобы шел вперед. Котов удивленно оглянулся – она раньше так никогда не делала – и чуть не споткнулся от изумления.

В свете тусклой лампочки он увидел еще одну – другую Лену. По-прежнему красивую, но странно, неестественно бледную. И кожа ее на вид казалась шершавой, как наждак.

– Чего уставился? – резко спросила она. – Это пройдет. Забыл, я болела?

Котов протянул руку и осторожно коснулся ее щеки. Да нет, совершенно гладкая кожа.

– Говорю, пройдет. Ну, шевелись же!

– Бедная моя девочка… – вздохнул Котов.

– Ничего. Я ни о чем не жалею, – сказала она. – И ты не пожалеешь, честное слово.

В прихожей Котов потянулся было к выключателю, но Лена остановила его.

– Оставь, ладно? Сам видел, я немножко не в форме. Пока.

– Темно, – извиняющимся тоном сказал Котов.

– Смотри, как луна в окна светит.

– Да. Красивая луна. Яркая. Ладно. Если ты хочешь так…

– Я хочу так.

Котов на ощупь помог ей снять куртку. Луна и вправду давала вполне достаточно света. Лена прошла в комнату, и Котов отметил, как грациозно она шагает. Даже походка у нее изменилась.

– Иди ко мне… – позвала она.

Котов пристроил на вешалку пиджак, заглянул в комнату и порадовался, что не нужно включать свет, – вспомнил, как давно не убирал свое жилище. А окно уже было распахнуто настежь, и в лунном серебряном луче стояла она, женщина его мечты.

– Ленка, ведь я люблю тебя! – вырвалось у Котова.

– А я знаю. И я тебя люблю.

Этот поцелуй оказался совсем не похож на тот, во дворе. И следующий тоже. И послеследующий…

– Лен, погоди… Ну секундочку, – пробормотал Котов. – Я так не могу. Ты не поверишь, но я три дня не мылся.

– Почему же, я чувствую, – она в темноте рассмеялась чудесным колокольчатым смехом.

– Сбегаю душ приму по-быстрому, ладно? Вроде бы горячую воду дали. Я мигом.

– Ну, если тебе хочется…

– Мне просто надо! – Котов не без труда оторвался от девушки и вышел в коридор.

– Тебе понравится то, что ты увидишь, когда вернешься!

Котов услышал, как с кровати потянули одеяло.

– Верю! – крикнул он.

Горячую воду и правда дали. Котов сбросил мятую рубашку и увидел на плече смазанное бурое пятно. Как по засохшей крови проехался – мелькнуло в голове.

А сам Котов только что мелькнул в зеркале. Боковым зрением себя заметил, и теперь, глядя на испачканный рукав, вспомнил – он не узнал этого человека.

Котов резко обернулся к зеркалу. Увидел странно расслабленное бессмысленное лицо. Тряхнул головой. Крепко зажмурился, открыл глаза и лишь тогда отражение признал. «Некто Котов. Шальной. Будто с перепоя. Ну, так и пил же я! Нет… Тут другое».

До него вдруг дошло, что весь отрезок времени с момента, когда Лена шагнула к нему из темноты, он прожил, словно завороженный. Котов всегда о чем-то думал. Постоянно. Ни на секунду не расслаблял голову. Иногда с женщиной в постели обнаруживал, что решает какую-то задачку, всплывшую по работе, или просто вспоминает прожитый день. А тут… Лена принесла с собой множество загадок, и ни над одной из них Котов даже не пробовал задуматься. Лишь в подъезде случился мгновенный прорыв сознания, но мгновенно же и потух.

Она что-то делала с ним. И еще что-то хотела сделать.

Ага, трахнуть.

Стало очень неуютно. Мысль о том, что над его разумом учинили противоестественное насилие, отрезвила Котова и напугала. Он уже совершенно не хотел с Леной спать и вообще предпочел бы ее внимательно разглядеть при свете дня. Котов умел закрываться от «цыганского гипноза», знал кое-что про НЛП и был уверен – на него воздействовали иначе.

Люди так не делают. Не умеют.

«Ой, мама… Спокойно. Без спешки и паники».

Котов поднес рубашку к носу, понюхал, лизнул. Возможно, кровь. Откуда? Кажется, в прихожей он плечом задел ее куртку. Ее куртку…

Он вышел, сдернул с вешалки куртку и свой пиджак.

– М-м-м? – донеслось из комнаты.

– Одну фигню забыл, – небрежно бросил Котов. – Дали воду, праздник-то какой… Я сейчас, милая.

Куртка пахла кровью. И из комнаты тоже ею чуть-чуть тянуло. Хотя, возможно, это была уже обонятельная галлюцинация. На нервной почве.

Точно, кровь. Один рукав пиджака испачкан – это когда он Лену обнимал. А у куртки плечо заляпано. Довольно свежая, едва схватилась. Та-ак, вот тут она наспех застирала. Наверное, прямо у уличной колонки. А тут не заметила. Много было крови. Очень.

Котов опять глянул на себя в зеркало и нервно кивнул отражению. Испуганный, обескураженный, злой Котов его сейчас устраивал.

Все лучше, чем зомбированный.

Потому что зомбируют только покойников.

Главное – не вникать в подробности. Не анализировать глубоко. Самые крупные детали сложить, чтобы вырисовалась общая картина. А мелочи потом. В мелочах самый ужас-то и есть. А ужасаться нельзя. После можно будет, сейчас – ни в коем случае. Это как на воде: ну, далековато заплыл, бывает, нужно плыть обратно. А если станешь прикидывать, хватит ли сил добраться до берега, – точно задергаешься, начнешь паниковать, и тебе конец.

«Господи, за что мне это испытание, за что?!»

Нормальный мент, увидев кровь на одежде любимой, первым делом бросился бы заметать следы. Выручать человека. Но Котов, видимо, окончательно сбрендил. Глядел на свое отражение и думал: единственный человек, которого сейчас надо выручать, – он сам.

Две фразы крутились в голове. «Приготовься к тому, что ночью в полнолуние может произойти нечто странное. Возможно, тебе придется защищаться». И еще: «Ведь это случилось в полнолуние?»

«Я вернулась за тобой», – сказала Лена.

– Не-ет… – прошептал Котов. – Не-ет…

Куртку и пиджак он небрежно бросил на пол.

Под ванной лежал топор. Нормальный среднеразмерный топор, хочешь – дрова руби, хочешь – за женой по дому бегай. Соседка попросила у мужа конфисковать временно. Муж топор отдал легко, со словами: «Это ты, Женька, хорошо придумал, зарублю ведь блядину – и что, из-за нее, сучары бацилльной, снова зону топтать?!» – и табуреткой супругу, табуреткой…

Котов достал топор, взвесил в руке, еще раз посмотрел в зеркало и отражению сказал:

– Мы сначала поговорим, ты понял? Первичный допрос. А там по обстановке.

Закрыл краны и пошел допрашивать.

Из комнаты совершенно точно подпахивало кровью. Едва-едва, но это была именно кровь, уж он-то сего добра нанюхался на службе достаточно. Видимо, когда Лена гипнотизировала Котова, запах до него доходил искаженным и превращался в тот самый тяжелый, сладкий и волнующий аромат. В голове уже превращался.

«Не глядеть, – приказал себе Котов. – Сначала включить свет, и тогда попробовать осторожно, краешком глаза».

Глядеть так и подмывало. Котов представил себе, как она лежит там, в постели, и ждет его… Уфф. И ведь никогда уже такого не увидишь. А стоит вообразить эту картину во всех подробностях – сразу возникает подозрение, что потом нормальной бабы не захочется, покажется вяло и пресно.

Жуть какая-то. Приблизился на пару метров и уже попал под влияние. Котов встряхнул головой. Нет, они будут разговаривать. Сначала Лена объяснит, что с ней творится и что она вытворяет с ним. А там видно будет.

Но вот интересно, каково же это на самом деле, если достаточно лишь подумать – и то все внутри переворачивается?

– Не судьба! – сказал Котов, тяжело вздохнул и хлопнул ладонью по выключателю.

Часть третья