Ви пыталась бороться с нарастающим растяжением и первыми болезненными ощущениями.
В зеркале ее лицо казалось маской воплощенного ужаса.
– Лютер, чего ты хочешь? – спросил я.
– Вот этого.
– Но это скоро закончится.
– Определенно.
– Ты понимаешь, о чем я. Мы наверняка умрем.
– Пожалуйста, заткнись, Энди. Я хочу получить удовольствие…
– Ты хочешь чего-то большего, Лютер.
Вайолет застонала.
Голова ее была обездвижена, и Ви смотрела в потолок расширенными, словно от удивления, глазами.
Стон перешел в высокий пронзительный звук – она кричала сквозь стиснутые зубы.
– Лютер, прекрати! – завопил я. – Ви, жми на кнопку!
Она закричала в полный голос, и этот крик проник в меня, как удар ножа в живот, а потом в голове появилась простая мысль, похожая на молитву: я хочу умереть.
Вернулась боль, даже более острая, чем прежде; сиденье подо мной завибрировало, потому что шестеренки возобновили свою адскую работу.
Теперь Ви звала меня, умоляла нажать на кнопку, и все мое естество требовало того же – остановить тросы, разрывающие плоть.
Должно быть, нужные слова всплыли откуда-то из глубины подсознания, потому что не могу припомнить, чтобы они появлялись в моем мозгу раньше, но внезапно я оглушительно заорал:
– Я стану им, Лютер! Ради Бога, прекрати! Я стану им! Стану Орсоном! Стану моим братом! Богом клянусь!
Похоже, я потерял сознание.
Когда открыл глаза, руки и ноги горели от боли, но напряжение исчезло, а под сиденьем больше не гудело.
Я прищурился – мешали смотреть слезы.
В нескольких дюймах от себя увидел лицо Лютера.
Бледное. Безупречное. Нестареющее.
Его черные глаза переполняли подлинные чувства – такого я никогда раньше в них не видел.
Ярость.
Замешательство.
Бездонная скорбь.
– Тебе не хватает его, ведь так? – спросил я.
– Ты действительно со мной?
– Лютер…
– Думаешь, это боль? Я способен сломить твой разум.
– Послушай меня. Ты знаешь, во что превратилась моя жизнь в последние несколько лет? Что Орсон и ты пытались со мной сделать? А я сопротивлялся, сопротивлялся, сопротивлялся… но теперь с этим покончено. Я полностью готов. Мы были близнецами, Лютер. Ты понимаешь, какая это связь? С момента его смерти я ощущал Орсона внутри себя, и он становился только сильнее.
– Ты что угодно скажешь, чтобы избавиться от боли.
– Может, и так. А вдруг то, что ты говорил о боли, – правда? Что она помогает нам узнать самих себя. А я за последние восемь лет не получил от тебя и моего брата ничего, кроме боли. Физической, эмоциональной, психологической.
– Энди, ничего из сказанного тобой… – заговорила Ви.
– Заткни рот! Помнишь, Лютер, что ты сказал мне в Пустоши много лет назад?
Он молча смотрел на меня.
– Ты сказал: все мы хотим крови. И знаешь что? Ты был прав.
Я увидел, что шестеренки начали вращаться.
Тросы натянулись.
– Разве ты по нему не скучаешь? – спросил я.
– Скучаю, – ответил Кайт равнодушным голосом, но с отблеском боли в глазах.
– Думаешь, мой близнец и я не могут иметь общей сердцевины, некоего элементарного ядра?
– Ты лжешь.
– Ты читал мои книги?
– Вот именно, Энди, это всего лишь книги. А как долго ты твердил, что они не отражают твоей истинной сути?
– Думаешь, с подобным легко примириться?
– Ты лжешь.
– Позволь мне доказать.
Он только улыбнулся.
– Думаешь, у меня бред? – спросил я.
– Что-то вроде того.
– Я не стану ее убивать.
– Извини?
– Я не стану убивать Вайолет, – сказал я. – Но я причиню ей боль. Сильную.
Его черные глаза уставились на меня.
– Это настоящее, Лютер. Так случается. Я знаю, что ты одинок. Таких, как мы, немного. Тех, кто разделяет наш взгляд на мир. Это тяжело. Но теперь я с тобой.
– Со мной никого нет.
– Что ж, если ты не способен доверять, то не сможешь узнать правду.
– Я никогда никому не доверял, Энди. Даже твоему брату.
– Но ты его любил. Настолько, насколько ты способен любить что-то, не доставляющее тебе удовольствия.
Кайт взглянул на Вайолет.
Слова лились у меня изо рта, а я говорил себе, что все они – ложь. Единственный способ спасти нас.
– Только не говори, Лютер, что ты этого не хочешь. Связи с кем-то, похожим на тебя. Ты не совсем бесчеловечен.
К суставам рук и ног опять прихлынула боль.
Ремень, перехвативший лоб, врезался в кожу.
– Ты причинишь ей боль.
– Да.
– Ты сделаешь в точности, что я скажу.
– Да. А потом ты отпустишь ее.
– Но она вернется. Она станет искать это место. Искать меня и…
– Нет, – возразил я. – Обещаю тебе. Она никогда не вернется.
Прошло несколько дней. Я едва мог стоять.
Мускулы на ногах были натянуты, как стальные тросы.
В боковую поверхность ноги он ввел мне болеутоляющее, но оно подействовало не сразу.
Лютеру пришлось помочь мне проковылять по бетонному полу; голыми подошвами я чувствовал его леденящий холод.
Мы остановились возле каталки Вайолет, и я смотрел на нее сверху вниз.
Слушал, как она стонет.
– Энди, я люблю тебя, – сказала она.
– Я тоже тебя люблю.
Наркотик начал действовать, и я взглянул на Лютера.
Боль ушла.
Наступила ясность.
Теперь я стоял сам. Стоял выпрямившись.
– Не двигайся с этого места, – велел Лютер.
Он вернулся к панели управления и подкатил тележку к нам.
Я протянул руку и коснулся лица Ви; слезы блестели в ее глазницах, как лужицы жидкого стекла.
– Энди. – Он взял мою руку и потянул меня к панели управления и набору инструментов.
Мои ладони Лютер положил на поверхность, напоминавшую микшерный пульт. Круговые шкалы и эквалайзеры группировались по секциям и имели обозначения, написанные черным маркером на белых наклейках.
НАГРЕВ.
ХОЛОД.
ДАВЛЕНИЕ.
ЭЛЕКТРИЧЕСТВО.
ПЕРФОРАЦИЯ.
ТРЕНИЕ.
– Причинение боли любимому человеку требует настоящей силы, – сказал он. – Спроси ее, чего она больше всего боится.
– Чего ты больше всего боишься, Вайолет?
– Энди…
– У тебя есть выбор: нагрев, холод, давление, электричество, перфорация, трение.
– Энди, что ты делаешь?
– Он открывается тому, с чем боролся всю свою жизнь.
– Что это, Лютер? – спросила она.
– Правда.
– Это не правда, Энди.
– Ты хочешь жить, Вайолет?
– Да.
– Тогда я должен это сделать.
– Это просто еще одна его игра. Никто из нас не выживет.
– Прости меня за все. Мне жаль, что мы встретились… нет, я хотел сказать, что я вошел в твою жизнь. Теперь выбирай.
Ви закрыла глаза, ее тело содрогнулось от рыданий.
– Выбери за нее, – шепнул мне на ухо Лютер.
– Прекрасно. Нагрев, – решил я. – Как это работает?
– Эти десять циферблатов управляют нагревом электродов в каталке – по два на каждую руку и ногу, один на голову и один на панель нагрева в спинке сиденья. Их можно разогревать до восьмисот градусов по Фаренгейту[12]. Следи за свечением оранжевого индикатора. При нагреве выше восьмисот градусов жароупорные панели подожгут древесину.
Я взглянул на Лютера.
В голове ясно, тело ничего не весит.
– Ты этого хотел, – сказал он мне. – Ты всегда хотел этого.
– Энди, прошу, – рыдала Вайолет.
– Пора, Энди.
У меня тряслись руки. Я даже вспомнить не мог, когда в последний раз видел дневной свет. Может, год назад.
– А после она будет жить?
– Она будет жить.
Я посмотрел сверху вниз на застывшую в ужасе Вайолет.
– Ты не должен этого делать, – сказала она.
Я положил ладонь на выключатель.
– На самом деле должен.
Я стоял голышом у пульта управления, смотрел, как она корчится на панелях, разогретых до двухсот пятидесяти градусов, и чувствовал, что глубоко во мне начинает распадаться нечто сокровенное.
Я не отводил взгляда.
Смотрел в ее глаза, пока лицо Ви наливалось глубоким румянцем.
Женщина, которую я любил, страдала от невыносимой боли.
Пронзительно кричала.
Умоляла меня прекратить это.
Ее спортивный костюм дымился и плавился.
Какая-то часть меня не могла вынести происходящего.
Я отключил эту часть, предоставив ей вопить и биться головой об обивку звуконепроницаемой комнаты, и позволил отрешенности наполнить меня, как сосуд.
Единственно возможный способ пройти через это.
Человеческое страдание.
Так что же?
В человеческой истории, уже написанной и грядущей, нет ничего более постоянного.
Оно – не новинка и не редкость.
Страдание – наше предназначение, мы созданы для него.
Конечный результат нашего эволюционного развития – все эти нервные окончания, связанные с химическими реакциями в любых долях мозга, которые отвечают за наши эмоции.
Немного времени спустя длинные белые пальцы Лютера убрали мою руку с пульта управления – он отстранил меня.
– Что ты делаешь? – спросил я.
– Держу свое слово. Ты поджаришь ей почки и вскипятишь спинномозговую жидкость в позвоночнике, если не прекратишь.
Он провернул круговые шкалы до нуля и выключил подачу электроэнергии.
От крика Ви сорвала голос.
А запах, а звуки!.. О, Господи…
Лютер подошел к ней и перерезал нейлоновые путы на руках.
Освободил голени.
Она стонала, пыталась пошевелиться, но плоть и костюм прикипели к электродам.
Лютер вернулся ко мне. Мы стояли у панели управления.
– Ну, и что ты почувствовал? – спросил он.
Я еще ощущал сильную слабость.
Даже не знал, хватит ли у меня сил.
– Мне показалось, что это не совсем я.
– Может, так ты и должен был чувствовать себя всегда.
– Может быть, – ответил я.
Он взялся за тележку, чтобы откатить ее.