Глава 65
Когда я пришел в себя, запах моей смерти был повсюду: спаленные волосы, кожа и газ, раскаленная медь, вареная плоть.
Я оставался привязанным на стуле, но теперь еще и в полной темноте.
Боль открылась мне столькими своими оттенками, что я просто не мог выбрать худший.
Я напрягся, заново испытывая силу петель.
Ремень на левом запястье, наверное, был частично расстегнут, потому что рука вдруг высвободилась.
Я расстегнул ремень на правой, а потом обеими руками оторвал обгорелые ошметки.
Пошатываясь, поднялся, упал на стул, снова поднялся.
Боль от ожогов казалась невыносимой. Дрожащий, я брел сквозь тьму, хромая, но гоня себя вперед, защищая одной рукой лицо и ведя другой по каменной стене.
В какой-то момент мне пришло в голову, что я умер и блуждаю по некоему окраинному региону ада, но и это меня не остановило. Я шел и шел, казалось, бесконечно долго, попадая в тупики, кружа по коридорам, а боль все нарастала и нарастала.
Меня скрутило и вырвало.
И тут же я ощутил острейший, какого еще не знал, укол страха.
Добро пожаловать в вечность, шепнул он.
Паника затмила боль, и мозг уже раскалывался на части, когда я споткнулся и налетел на лестницу.
И жар помешательства пошел на убыль.
Я задрал голову и посмотрел вверх.
Ни лучика света.
Прогнившие ступеньки прогибались под ногами.
Я ударился головой о деревянную стену.
Пошарил рукой. Обнаружил ручку.
Дверь со скрипом открылась, и я, споткнувшись, вывалился в переднюю дома Кайтов, заполненную угрюмой серой тишиной раннего утра.
Поспешно поднявшись, я прошел по узкому коридорчику в кухню. Царящая в доме мертвая тишина убеждала, что его хозяева бежали, забрав с собой Вайолет.
В льющемся через окно жидком свете наступающего утра я осмотрел свои обожженные, покрытые волдырями и рубцами руки. Сходным образом пострадали икры ног и макушка; повсюду, где вошло и вышло электричество, остались следы электрического ожога.
Телефона в кухне не нашлось. Поиски в библиотеке и гостиной принесли такой же результат.
Подойдя к высоким, готическим окнам гостиной, я увидел в переднем дворе серую «Импалу».
Из гостиной вернулся в кухню, пропахшую тухлой камбалой. Там, в керамической чашке на столе, лежала связка ключей. Я взял их и, не обращая внимания на боль, направился к передней двери – за Вайолет.
Глава 66
Я брел, шатаясь, как пьяный, по прибитому дождем песколюбу, пока не свалился, обессиленный, преодолевая боль, на капот ржавой «Импалы».
День начинался с туманного, морозного рассвета, крупинки льда били по металлу, темный, цвета сажи, залив бился о берег за каменным домом.
Я забрался в машину, сел за руль и начал один за другим перебирать ключи, пробуя вставить их в замок зажигания. Четвертый повернулся; двигатель чихнул, ожил и заработал на холостом ходу.
Я включил передачу, дал газу, и машина, разбрасывая траву и песок, скакнула между меланхолическими дубами и понеслась по дороге через сумеречную чащу.
Завесы чахнущего испанского мха махнули по ветровому стеклу. Будто по стиральной доске, «Импала» мчалась по лужам, ныряя, подскакивая и едва не разваливаясь на ходу.
Добравшись до Килл-Девил-роуд, я повернул на восток, к океану, мимо сонных коттеджей, уютно устроившихся среди виргинских дубов и рвотного чая.
На перекрестке Олд-Бич-роуд и шоссе 12 я остановился.
Внутри все дрожало от приступа тошноты.
На востоке таяла ночь.
Я знал, что Кайты будут покидать Окракоук на пароме.
Оставалось два варианта. Они могли уехать либо из бухты Силвер-Лейк, либо с северной оконечности острова. Паром из Силвер-Лейк, маршрут которого пролегал через Суон-Куортер и Сидар-Лейк, ходил реже и требовал предварительного резервирования. Второй паром, Окракоук – Хаттерас, резервирования не требовал и ходил каждый час, начиная с 5:00.
Часы на приборной доске показывали 4:49.
На шоссе 12 в этот ранний час не было ни души, неподалеку помаргивали огни мотеля «Пони-Айленд».
Хаттерас.
Я надавил на газ и помчался через северные окраины Окракоук-Вилидж, мимо ресторана Джейсона, здания почты, кафе «Атлантик» и паба «Ховардс».
Двенадцать миль до северной оконечности острова и парома до Хаттераса. В запасе у меня было одиннадцать минут, чтобы добраться туда на дерьмовой машине и не отрубиться по пути.
Спидометр показывал восемьдесят. Мотор визжал на пределе. В зеркале заднего вида бледнели огни маяка.
Серое рассветное небо, дюны и темная клякса болота.
Бешеное, пенящееся море.
Стук льдинок по крыше.
Дорога проносилась под колесами, уносясь на север, в сизую пустоту рассвета.
4:56.
Стрелка спидометра перевалила за восемьдесят пять. Из-под пола просачивался запах горячего металла.
4:57.
Лишь теперь я заметил, как выгляжу: обрезанные до колен флисовые штаны, дырки с черными ободками там, где электричество проело полиэстер.
4:58.
Мир потемнел.
Закружилась голова.
Я завалился на руль, машина метнулась на другую полосу, колеса зацепили буртик.
В глазах прояснилось.
Я выправил «Импалу».
Дорога кончилась.
Впереди мигнули задние фонари автомобиля.
Я ударил по тормозам. Покрышки недовольно скрипнули.
На одном из причалов вытянулась очередь из пяти машин. Я пристроился сзади, и в этот самый момент кто-то из команды махнул рукой: «Заезжайте». Паром назывался «Киннакит».
Первым в очереди стоял видавший виды старый пикап, выдыхавший клубы дыма в каменно-серый рассвет.
Глава 67
Паром «Киннакит» представляет собой длинную баржу, достаточно широкую, чтобы четыре автомобиля могли стоять на ней бок о бок. Из центра палубы поднимается узкая трехэтажная надстройка – комнаты отдыха на первом уровне, смотровой салон на втором и, на самом верху, крохотная рубка. На мачте гордо реют флаги Соединенных Штатов и Северной Каролины.
Шесть машин, поспевших на первый, пятичасовой, паром, разместились в два ряда – три вдоль левого борта и три вдоль правого. Я стоял в конце своей тройки, Кайты – во главе своей.
Разделенные надстройкой, друг друга мы не видели.
Я повернул ключ зажигания – и тут же двигатели парома заработали, и «Киннакит» медленно двинулся между пилонами, уходя от причалов Окракоука. Мы вышли в открытое море. Ветер набирал силу, встряхивал машину, и ледяная крупа отскакивала от бетонной палубы. Крикливые чайки кружились над пустой кормой, требуя завтрак, получить который в столь ранний час им было не суждено.
Остров уменьшился до размеров пятна на горизонте, а потом, как-то разом, исчезло и оно, и не осталось ничего, кроме бесконечной ртутно-серой зыби и рдеющего края восточной части неба. Несколько пассажиров – уезжающие отпускники и рабочие, совершающие ежедневные поездки на Хаттерас, – оставили машины и поднялись на второй уровень. Джентльмен в стоявшем передо мной «Шевроле Трейлблейзере» перебрался на заднее сиденье и лег отдохнуть. Я сидел, слушая стук ледяной крупы.
Боль от ожогов не унималась.
Никаких передвижений на моей стороне палубы не наблюдалось.
Я открыл дверцу, вышел на холод, и крохотные льдинки ударили мне по лицу.
Пройдя к тыльной стороне надстройки, я притаился у лестницы, которая вела к смотровому салону и рубке.
На другой стороне стояли вдоль поручня три автомобиля: «Хонда», «Кадиллак» и старый пикап «Додж» цвета цинкового пенни, за исключением ржавых голубых дверей.
Кайтов в грузовичке не было.
Я посмотрел вверх.
Они стояли на носу, спиной ко мне, лицом на север, в сторону протоки Хаттерас. Руфус, седые волосы которого трепетали на ветру, как змеи-альбиносы, указывал на запад.
Других пассажиров, кроме меня и Кайтов, на палубе не было.
Я скрытно прокрался к стоявшей за пикапом темно-синей «Хонде» и притаился за бампером. В зеркале заднего вида мелькнуло отражение спящего за рулем водителя. Я протиснулся между «Хондой» и поручнем и добрался наконец до последней в тройке машины, «Кадиллака», пассажиры которого ушли в салон. Здесь я позволил себе короткую передышку и, заглянув под седан, увидел три пары ног. Я прислонился к заднему бамперу – передохнуть. Потом прокрался дальше.
Рваная, обожженная одежда – не лучшая защита от пронизывающего холода, и, добравшись до грузовичка Кайтов, я уже трясся от холода.
Задний борт пикапа был закрыт, а платформа пряталась под синим брезентом.
Чайки уже обнаружили Кайтов на носу парома и теперь осаждали их с жалобными криками, которые заглушали налетавшие порывы ветра. Пройдя вдоль левой стороны «Доджа», я заглянул в водительское окно. В кабине никого не было; следовательно, Вайолет перевозили на платформе. На полу лежали пистолет и помповый дробовик. Я подергал ручку, но дверца была закрыта.
Что-то как будто толкнуло меня в спину, заставив поднять голову.
Ко мне быстрым шагом шел Руфус Кайт. До пассажирской дверцы ему оставалось три шага.
Я бросился на палубу и закатился под машину. Дверца открылась. Лежа на спине, я видел над собой ржавые внутренности подбрюшья «Доджа». Теплые капли моторного масла капали мне на горло.
– Хочешь всю булочку, красавица? – донесся голос Руфуса.
Дверь захлопнулась, и я снова увидел ноги. Теперь они уносили старика на нос парома. В руке у него болтался пакет с хлебом.
Прежде всего перенеси Вайолет в «Импалу».
Я выполз из-под пикапа. Вой двигателей и стон ветра заглушали скрипучие, режущие ухо крики птиц. Я поднял ручку и опустил задний борт.
Связанная клейкой лентой, Вайолет лежала без чувств на кучке сырых сосновых иголок и кусков коры, остатков того, что пошло накануне на растопку камина.
Пока Кайты кормили чаек – бросая в три руки кусочки принесенного Руфусом хлеба, – я забрался на платформу, схватил Вайолет за лодыжки и стащил на откидной борт. Потом, задыхаясь от слабости и едва не теряя сознание, поднял ее с бортика и осторожно посадил на бетон возле поручня. Она пошевелилась, но в себя не пришла. Я поднял бортик и, подхватив Вайолет за плечи, поволок ее по палубе к концу автомобильной очереди. Следующую остановку пришлось сделать возле темно-синей «Хонды». Сопротивляясь боли и усталости, я какое-то время смотрел на спящего водителя. Лицо его было прижато к стеклу, из уголка рта стекала струйка слюны. Мысленно я приказал ему не просыпаться.
Пройдя «Хонду», я еще раз обернулся и взглянул на Кайтов. Они по-прежнему были целиком поглощены кормлением чаек. Я забросил Вайолет на плечо и, поднапрягшись, выпрямился, думая лишь о том, чтобы нас не увидели из смотрового салона. От «Импалы» нас отделяло не больше десяти небольших шагов.
Уложив Вайолет на заднее сиденье, я сел за руль. Ледяная крупа сыпала быстрее, чем успевала растаять, исступленно колотя по крыше.
А потом стало тихо. На востоке, где облака трескались, словно старинная краска, в порывах показывались кусочки неба цвета индиго.
Время шло, и теплые тона пурпурного стали меняться на темные красно-коричневые, цвета бычьей крови, а на юге и востоке вдоль горизонта протянулись полоски суши. Скоро вдалеке проступил силуэт маяка мыса Хаттерас, высочайшего, двести восемь футов, в Америке маяка, луч которого шарил по Бриллиантовому мелководью, кладбищу Атлантики. Мне не терпелось как можно скорее убраться вместе с Вайолет с парома, отвезти ее в безопасное место и достать себе что-нибудь от чудовищной боли.
Вытащив ключи из зажигания, я перелез на заднее сиденье и перерезал самым длинным ключом клейкую ленту на запястьях молодой женщины, а потом сорвал полоску ленты со рта.
– Вайолет? Вайолет, вы меня слышите?
Она пробормотала что-то и повернулась на бок.
– Вы в безопасности, Вайолет. Вы с Энди.
В салоне заметно похолодало.
Я вернулся на водительское место, готовый в любой момент включить двигатель и хотя бы немного согреться. Потом посмотрел в ветровое стекло и увидел Максин Кайт, которая, не отрываясь, вглядывалась в тонированное боковое окно стоявшего впереди «Шеви». На старухе было старое, поношенное габардиновое пальто, висевшее на ней, как вешалке, и похожее на черное свадебное платье.
Я запер все пассажирские дверцы и вышел на палубу.
Дверца хлопнула, и Максин подняла голову.
В следующий момент она сорвалась с места и исчезла за надстройкой.
Прихрамывая, я двинулся за ней.
Солнце уже окрашивало облака нежным персиковым цветом. Носились с криками чайки.
Внешние отмели переходили во владение солнца – краешек розового пламени выглядывал из-за грани моря.
Кайты стояли на носу, омытые рассветом, раскрасневшиеся, наблюдая за мной со смесью шока и удивления.
Все, кроме Лютера.
Он рванулся ко мне, но Руфус схватил его за руку:
– Не здесь, сынок. – Глядя на меня, глава семейства покачал головой и ухмыльнулся: – Господи, Эндрю, ты из чего сделан? Из резины? – Он с усмешкой покачал головой.
От психопатов меня отделяло футов пять.
– Она у меня, – сказал я.
– Это я вижу.
– Предлагаю так, Лютер. Как прибудем в Хаттерас, ты садишься в свой пикап, я – в свою машину, и дальше каждый следует своей дорогой. Думаю, мы будем квиты, а? Я оставил умирать тебя, ты – меня.
– Мне наплевать, квиты мы или нет.
Все вдруг поплыло перед глазами.
Небо закружилось.
Я пошатнулся, но удержался на ногах.
– А я им восхищаюсь, – сказал Руфус. – Тряхануло-то его как следует. Вспомните, каким мы его оставили. Обгорелым, бездыханным, без… – Мимо нас, шевеля губами в такт звучавшей в наушниках музыке, прошел член команды. – Без пульса. Да это же воскрешение!
Хаттерас был уже близко, и его глядящие на залив дома походили на сказочные кукольные домики.
– Послушай, – продолжал Руфус, – ты хочешь сказать, что дашь нам свободно, без шума убраться с парома? Уехать в закат? И не станешь мстить? После всего, что мы тебе сделали?
– Мне нужна только Вайолет.
– Что ж, думаю, ты это заслужил.
– Эй, пап, что такое?
– Заткни рот, сынок, – прошипела Максин.
– Посмотри мне в глаза и скажи, что не станешь нас преследовать.
Я посмотрел в его пустые масляно-черные глаза и сказал то, что он хотел услышать.
Потом повернулся к «Импале» и вдруг вспомнил. Обернулся:
– Что с Элизабет Лансинг?
Лютер только улыбнулся.
Глава 68
Я сидел за рулем «Импалы». Берег Хаттераса быстро приближался, но внутри у меня все кипело.
Я не собирался гоняться за Кайтами, съехав с парома. Какого черта? Я хотел покончить с ними здесь и сейчас, если только это не создаст опасности для других пассажиров.
Двигатели стихали – мы подходили к острову.
Мои мысли обратились к Бет, но я твердо отодвинул их в сторону. Ближайшие часы потребуют моего полного внимания. И если я переживу их, времени для скорби будет в избытке.
Вайолет резко вздохнула. Я оглянулся – ее веки затрепетали, глаза открылись. Мертвые глаза. Пустые. Как будто ей только что открылась некая ужасная правда.
Уткнувшись лицом в виниловое сиденье, она заплакала.
Двигатели умолкли совсем.
Я перебрался на заднее сиденье, несмело погладил ее по волосам:
– Вайолет, мы на пароме и вот-вот причалим к Хаттерасу.
Она подняла голову и посмотрела на меня:
– Как вам удалось выжить?
– Сам не понимаю.
Стекло разлетелось вдребезги.
Мы оба вздрогнули.
Что-то тяжело грохнулось на ветровое стекло.
Капитан парома распластался на приборной доске, забрызгав салон красными, как бургундское, каплями.
Я быстро вытер глаза от крови. В смотровом салоне прогремели еще три выстрела. Судя по звуку, палили из дробовика.
И тут же в разных местах затрещало оружие помельче.
Послышались крики.
Что-то тяжелое громыхнуло по крыше «Импалы».
По заднему стеклу потекла кровь.
В комнате отдыха кто-то застонал и позвал на помощь.
Из «Шеви», растерянно оглядываясь, выбрался водитель в мятом костюме. Я окликнул его через разбитое окно. Он посмотрел на меня и рассеянно двинулся к носу баржи, глядя недоверчиво по сторонам, как будто попал вдруг в кино. Приблизившись к баку, внезапно остановился, дал задний ход и вдруг упал на колени.
С револьвером в руке к нему подошел Руфус.
Бизнесмен поднял руки, показывая, что сдается.
Я не видел, как он умер, – слышал только негромкий хлопок, потому что в этот самый момент открыл дверцу и вывалился на палубу между машиной и поручнем.
– Оставайся здесь! – бросил я Вайолет.
– Что происходит?
– Они убивают всех, кто есть на пароме.
Я захлопнул дверцу и пополз дальше между машинами и поручнем, а потом оглянулся и увидел на продавленной крыше «Импалы» распростершегося, словно громадная мина, мертвого члена команды.
Сбоку, из затянутого дымом салона, два окна которого по правому борту были разбиты, появилась Максин. Похожая в своем черном пальто на демоницу, она держала в руках тот самый помповый дробовик, который я видел в кабине пикапа.
На втором уровне ее встретил спустившийся из рубки Лютер.
Руфус сунул руки в карманы кожаной куртки – скорее всего, у него кончились патроны.
Я замер. Ни силы, ни воли не осталось. Меня вырвало последней выпитой за двадцать четыре часа жидкостью.
Сесть и сидеть, и пусть они убивают друг друга? Пусть забирают Вайолет?
Увидев, что Максин и Лютер вместе спускаются по лестнице, я вскочил и бросился на Руфуса. Старик поднял голову, когда нас разделяло не больше десяти шагов. Он все еще возился с рассыпавшимися по палубе патронами, но, увидев меня, вскинул руку, направил дуло мне между глаз и выстрелил. Мы оба услышали сухой щелчок – осечка. Я ударил его в лицо и почувствовал, как ломаются хрупкие кости. Руфус споткнулся о только что убитого им мужчину и упал. Но от кормы ко мне уже бежали Лютер и Максин. Я метнулся на другую сторону и укрылся между надстройкой и пикапом Кайтов, притаившись за передним левым колесом.
Я открыл барабан.
Руфусу удалось вставить только два патрона. Если б он успел спустить курок еще раз, я был бы мертв или умирал.
Находясь у левого борта, я смог заглянуть в смотровой салон. Два силуэта сидели, привалившись друг к другу. Стекло у них за спиной треснуло и отливало красным в лучах раннего солнца. Налетевший порыв ветра обрушил остававшиеся осколки на палубу.
Я осторожно выглянул из-за старенького «Джипа».
Максин и Лютер помогали Руфусу подняться.
Я взял Лютера на мушку и дважды выстрелил.
Он посмотрел в моем направлении. Ветер взметнул черные, как вороново крыло, волосы и швырнул их в белое, словно кость, лицо. Эхо выстрелов быстро разлетелось и так же быстро стихло над водой. Родители окружили его с обеих сторон. Максин подняла рубашку.
Я слышал, как Лютер говорит что-то.
Его мать с ревом вскочила, держа в руке дробовик, и направилась к «Доджу». В ее бездушных глазах бушевало пламя. За ней потащился Руфус.
Я отполз к корме, снова миновав темно-синюю «Хонду». Стекло пробила одна-единственная пуля, угодившая в щеку спавшему водителю.
Щелчок за спиной заставил меня обернуться – стоявшая между поручнем и машинами Максин целилась в меня из дробовика.
Я упал на капот и перекатился на другую сторону.
Дробовик грохнул, стекло разлетелось, металлические шарики ударили по металлу.
Старуха уже приготовилась сделать второй выстрел, и я метнулся к лестнице и взлетел к заднему входу на второй уровень.
Дверь была открыта.
Ряды стульев посередине, еще больше вдоль окон.
Мертвая пара слева.
Они так и остались сидеть.
Им выстрелили из дробовика в лицо, и теперь их было не узнать.
Еще одна пара на полу. Кровавое пятно там, где они надеялись спрятаться.
Треснувшее стекло, и яркое розовое солнце за ним.
На пароме воцарилась тишина. Маневровые двигатели работали на холостом ходу, сама же баржа еще двигалась по инерции вперед.
Я посмотрел в пустое, без стекол, окно – Кайты окружали корму. Еще секунд пять, и они полезут по лестнице вверх.
Я сорвался с места и помчался в переднюю часть салона.
Кайты уже карабкались по ступенькам.
Я толкнул дверь, но она открылась внутрь, а за ней, улыбаясь, целый и невредимый, стоял Лютер. В меня ударило его дыхание, отдающее ароматом «Уиндекса».
– Паршивый ты стрелок, Эндрю.
С другой стороны в салон, надсадно дыша, вошла Максин.
Я попытался ударить Лютера в горло. Он перехватил мой кулак, и я покатился вниз по ступенькам.
В оцепенении я лежал на бетонной палубе. Гудела голова. При падении я то ли растянул, то ли сломал левую руку.
Кайты спускались.
Лютер подхватил меня под мышки и поставил на ноги, прислонив к поручням.
Порывами налетал холодный ветер.
Все щурились от солнца, а Максин целилась мне в живот из дробовика.
Стоявший рядом Руфус одной рукой обнимал жену за плечи, а второй держался за челюсть.
Их сын шагнул ко мне:
– Ну что, Эндрю? Надеюсь, ты не в обиде? Просто у каждого свой путь, ведь так?
– Зачем было убивать всех? Не понимаю…
– Чтобы ты не смог позаимствовать у кого-нибудь телефон. Чтобы не позвонил. Чтобы на пристани нас не ждала полиция… Это ты, Эндрю, убил всех этих людей. Никто не умер бы, если б ты просто дал нам уйти. Теперь нам придется немного поплавать, так что…
Я заметил в левой руке у Лютера нож-боуи. Так вот что мне уготовано.
– А как же Вайолет?
– Изумительная девушка. Смотрю на нее и думаю: может быть, она сделает меня другим?..
Все случилось быстро.
Рев двигателей.
Все обернулись.
Мы с Лютером успели отскочить, а вот Максин и Руфус оказались не столь проворны, и «Шеви» швырнул их к поручню. Вайолет добавила газу и, убедившись, что «красавица» и «сладенький» надежно прижаты к ограждению, поставила машину на тормоз, вышла и подняла с палубы дробовик.
Лютер уже вскочил и бросился бежать.
Она прицелилась. Грянул выстрел, но мгновением раньше Кайт перепрыгнул через поручень и сиганул в воду.
Вайолет подбежала к левому борту и, держа дробовик наготове, посмотрела вниз.
– Где он?
– Я не вижу.
Паром уже отдалился от того места, где упал Лютер.
Мы перебежали на корму.
– Ты ведь попала в него? – спросил я, не сводя глаз с пенящейся внизу воды.
– Не уверена.
Рассмотреть получше было трудно – солнечный свет отражался от бурлящей поверхности, как от жидкого зеркала, слепя всеми цветами рассвета, но мы стояли и ждали.
– Эндрю, – сказала наконец Вайолет.
– Что, видишь?
– Я слышу сирены.
Глава 69
С трудом, преодолевая боль во всем теле, я последовал за Вайолет на нос баржи. Солнце уже наполовину поднялось над морем, и небо быстро наполнялось светом.
Вой сирен приближался.
Мы вернулись к «Блейзеру». Вайолет остановилась возле бампера. Руфус сполз вниз, и его голова лежала на капоте. Максин, с помутневшими глазами, еще пыталась дышать.
Я открыл дверцу «Блейзера» и выключил двигатель.
Вайолет коснулась губ Руфуса еще дымящимся стволом дробовика. Глаза ее были холодны как лед.
– Я не стану спрашивать, знаете ли вы, что отняли у меня. – Она положила палец на спусковой крючок. – Сейчас я хочу лишь одного – сделать вам больно.
– Давай, – прохрипел Руфус.
Собачка щелкнула, и Вайолет посмотрела на палец так, словно он совершил что-то помимо ее желания.
– Вы отняли у меня всё.
Она вдавила дуло в его щеку и скользнула взглядом по палубе, ставшей плавучим полем боя.
С того места, где мы стояли, нам были видны трое убитых: член экипажа, капитан парома и расстрелянный Руфусом пассажир.
– Зачем вы…
– Затем, что могли, – прошипела Максин, не в силах произвести звук более громкий. Она сделала долгий вдох, и глаза ее словно покрылись эмалью смерти. Голова опустилась, и подбородок коснулся решетки. Глаза закатились.
– Красавица, – прохрипел Руфус, силясь повернуть голову. – Красавица!
Я сказал ему, что она мертва.
– Не говори мне так. Ты не…
Старик закрыл глаза и заныл. Потом потянулся к жене свободной, левой, рукой, дотронулся до ее бледного лица, погладил растрепанные седые волосы.
– Радость моя, – пробормотал он напряженным голосом, словно задыхаясь; из покрасневших глаз вытекли слезинки.
Его последний выдох прозвучал печальным вздохом.
В полумиле от парома замигали голубые огни.
Вайолет выглядела усталой и постаревшей по сравнению с тем, какой была неделю назад. Ее одежда превратилась в рваные, засаленные лохмотья.
– Вайолет. – Детектив посмотрела на меня, отбросила назад грязные, пожелтевшие волосы, и ее зеленые глаза блеснули, а изможденное лицо как будто потеплело под солнцем. – Мне нужно уходить.
Она отбросила дробовик, опустилась на палубу и закрыла лицо руками.
– Все будет хорошо? – спросил я.
– Да.
– О тебе позаботятся.
– Подожди.
– Не могу.
Я наклонился и поцеловал ее в лоб.
– Береги ребенка.
Я направился к правому борту. До воды было фута четыре. Я оглянулся через плечо на Вайолет, крохотную блондинку, сидевшую на носу баржи и смотревшую невидящим взглядом куда-то в даль. Странная, почти неестественная тишина опустилась на паром. Все притихло и успокоилось, кроме звездно-полосатого флага, хлопающего на мачте.
Я посмотрел вниз, на темную воду.
И прыгнул.
Боль пронзила меня с головы до пят.
Я вынырнул, хватая ртом воздух. Холодная соленая вода словно ужалила меня, соприкоснувшись с ожогами.
Собравшиеся на ближайшей отмели большие бакланы с криками поднялись в воздух, напуганный моими воплями.
Я поплыл к берегу. Левая рука отдавалась болью при каждом гребке, но мне уже стало легче.
Передо мной лежала южная оконечность Хаттераса, его необитаемая часть – пустынный берег и болота.
Примерно на полпути я наткнулся на отмель и поднялся, весь дрожа и по колено в воде.
Рядом что-то плюхнулось.
Я обернулся к «Киннакиту».
Вайолет вынырнула, отчаянно колотя по воде ногами и неуклюже размахивая руками. При этом она каким-то чудом не только оставалась на поверхности, но и двигалась в мою сторону.
– Ты что делаешь? – стуча зубами, спросил я, когда она добралась до отмели и встала.
Вайолет трясло так, что ответить сразу она не смогла.
– Они убили моего мужа.
Мокрая с головы до ног, женщина расплакалась. Дыхание слетало с ее губ клубочками пара.
– Ты о чем…
– Я видела его, Эндрю! Макс висел в той жуткой комнате!
Она посмотрела мне в глаза с каким-то отчаянием, как будто ждала, что я скажу ей что-то другое, какую-то прекрасную, сладкую ложь.
Я обнял ее, и мы стояли, дрожа, в этом горьком рассвете.
– Мне некуда возвращаться.
– У тебя семья, друзья и…
– Без него ничего не получится.
Я сжал ее лицо обеими руками.
– Скажи мне, чего ты хочешь?
– Не знаю, но все изменилось. Я не могу вернуться домой.
Она отстранилась и поплыла к берегу, до которого оставалось ярдов сорок. Я последовал за ней.
Солнце уже полностью поднялось над морем и сияло теперь над ним.
Кружилась голова.
Мир вокруг немного туманился.
Я скользнул под воду, потом все же пробился на поверхность. В следующий раз там и оставайся.
Вайолет первой добралась до берега и теперь стояла и плакала.
До меня наконец стало доходить.
Ее сделали вдовой. Она видела такое, что выпадает на долю немногих, не считая тех, кто побывал на войне.
По воле чудовища она оказалась брошенной в пустыне одиночества.
Но и я был там же.
Был – и нашел выход.
И теперь могу показать его ей.