Ви снова вышла на середину улицы.
Все дворы заросли травой.
Во всех домах темно.
– Эй!
Ее голос эхом прокатился по улице и остался без ответа.
Она сначала пошла, потом побежала трусцой.
Оставив за спиной три квартала разваливающихся домов, Ви остановилась, ловя ртом воздух. Из ног ушла сила, они подогнулись, и ей пришлось снова сесть посреди пустой улицы, обхватив ноги руками, – чтобы держаться хоть за что-нибудь.
Должно быть, она спит. Все здесь кажется нереальным.
Внезапно в мозгу вспыхнула мысль: я умерла. Это объясняло неразбериху, слабость, провалы в памяти, сюрреалистичные трущобы. Вайолет подумала о сыне, о том, что все это значит, и перед ней возникла целая вереница новых вопросов. Она снова заплакала, захлебываясь от глубоких мучительных рыданий и горьких слез, и могла бы плакать весь день и потом еще всю ночь, если б та наступила, – но внезапно ее остановил голос, зазвучавший в голове.
Энди
Абсолютная темнота.
День за днем, день за днем.
Привязанный голым к деревянному стулу, опоясанному полосами леденящего металла, с кожаными ремнями, надежно удерживающими лодыжки, запястья и голову.
Полностью обездвиженный.
Ни еды.
Ни воды.
Ни звука – лишь изредка скрип металла где-то высоко над головой.
Единственная роскошь – дыра, вырезанная в сиденье стула, очевидно, чтобы я не заразился и не умер от собственных испражнений.
Когда жажда становилась невыносимой и меня охватывало отчаяние, некто непременно входил, приближался в темноте. Я чувствовал, как меж моих потрескавшихся, пересохших губ вставляют соломинку, и за тридцать секунд должен был выпить столько воды, сколько смогу. Порой тюремщик кормил меня холодным супом или ломтиком черствого хлеба, никогда не разговаривал, и я звал, пока его шаги удалялись, молил сказать хоть слово, хоть намек, что угодно, но он никогда не отвечал.
В минуты бодрствования меня мучили мысли о Вайолет и Максе – что случилось с ними? Я начинал всхлипывать. Пройдя все фазы страха, тоски, ужаса, я наконец погрузился в безумие.
Оно подкрадывалось ко мне – я ощущал, как помешательство ползет в темноте, скребется в заднюю часть черепа, ободренное потерей мною чувствительности. Зачастую я сам не знал, сплю или бодрствую. В могильной тьме перед взором вспыхивали огни, всякий раз более красочные и насыщенные, чем прежде.
Фильмы для душевнобольного.
Я разговаривал с собой.
Пел.
Но по большей части плакал.
Круг повторялся, пока наконец я не испытал простое и всепоглощающее желание умереть. Муки обездвиженности, невыносимость ожидания в темноте неизвестно чего, холод, жажда и голод, растерянность и отсутствие понимания, как с этим покончить, оказались страшнее любой физической боли, какую мне доводилось вынести.
А потом это случилось. Дрожа, я очнулся от лихорадочного забытья и понял – что-то изменилось. В моей правой руке появился предмет, маленький, в длину больше, чем в ширину, из твердого пластика, с одной стороны покрытый резиновыми кнопками.
Неожиданно в голове зазвучал голос – мягкий, южный, знакомый.
– У тебя есть выбор, Энди. Он станет первым из многих, но, сделав его, ничего нельзя будет изменить. В правой руке ты держишь пульт дистанционного управления. Если хочешь что-нибудь увидеть, нажми большую кнопку.
Тут я понял, что в левой руке у меня устройство поменьше.
– Что в другой руке?
– Об этом позже.
– Где Вайолет и Макс? Лютер! Что ты с ними сделал?
Он не ответил.
Я сидел в темноте, касаясь круглой кнопки, смакуя первое за много дней новое ощущение – прикосновение резины к подушечке пальца.
Я не хотел этого делать. Знал, что ничего хорошего не выйдет, но все лучше, чем просто сидеть здесь в темноте.
Больше я не вынес бы.
Поэтому нажал на кнопку.
Вайолет
– Привет, Вайолет.
Она поднесла руку к микрофону в левом ухе, которого раньше даже не заметила.
– Подтверди, что слышишь.
– Где мой сын? – спросила она.
– У меня на руках.
Ви судорожно глотнула воздуха, глаза налились слезами, горло сжалось.
– Если ты сделаешь ему…
– Он цел… пока.
– Я тебе не верю.
Из микрофона в ухе послышался крик Макса. Наверняка плакал ее сын – она узнала бы его голос из миллиона.
– Видишь, ты только что заставила меня ущипнуть его… Тише, тише, малыш. Успокойся.
– Макс, это мама. Я здесь. – Плач прекратился. – Пожалуйста, не причиняй ему боль. Я сделаю все, что захочешь.
– Очень рад слышать твои слова.
– С Энди всё в порядке?
– С Энди… бывало и лучше. Но он жив.
– Что тебе надо?
– Подними задницу.
Ви встала, медленно повернулась, окинув взглядом заброшенные дома, протянувшиеся вверх и вниз по улице. Снова коснулась микрофона, пробуя достать его. Он не сдвинулся с места, но Ви ощутила, как натянулась кожа.
– Не получится, – сказал Лютер. – Без скальпеля не обойтись. Шагай.
– Куда?
– К водонапорной башне.
Ви пошла.
– Ты меня видишь? – спросила она.
Кайт не ответил.
Водонапорная башня с тусклой серебристой цистерной, сплошь исписанной граффити, виднелась в четверти мили от нее.
Ей все же удалось прочесть название города, поверх которого нанесли другие надписи.
– Ты кормишь моего ребенка?
– О нем хорошо заботятся, Вайолет.
– Я должна увидеть его.
– Наверняка это можно устроить.
– Каким образом?
– Конечно, через повиновение.
Вайолет уже подходила к башне.
Площадку окружал забор из проволочной сетки, поверх которой шла колючая проволока.
– Перелезай, – велел голос.
Она провела ладонями по волосам, собранным набок в пучок, потом коснулась забора, покрытого толстым слоем ржавчины. Начав карабкаться, заметила, что одета в черный спортивный костюм и пару теннисных туфель, каких у нее никогда не было.
Забравшись наверх и перекидывая ногу через забор, она зацепилась штаниной за колючую проволоку и полетела вниз, оставив на заборе лоскут в шесть дюймов длиной.
Вскрикнула, ощутив струйки крови и жжение.
Ви ударилась о землю по ту сторону забора, повернулась и уставилась на башню – сто семьдесят пять футов ржавого металла, – возведенную много лет назад. Сооружение скрипело и заметно покачивалось на ветру.
– Наверху для тебя кое-что есть. То, что может пригодиться.
– На верху башни?
– Правильно.
Вайолет взглянула на нижнюю перекладину лестницы, находившуюся в шести футах от бетонного основания.
– Я не смогу дотянуться.
– Уверен, ты что-нибудь придумаешь.
Она шагнула на потрескавшийся бетон и остановилась прямо под лестницей. Встав на цыпочки и вытянув руки вверх, кончиками пальцев едва дотянулась до нижней перекладины. Присела, подпрыгнула и вцепилась в нее сначала одной рукой, потом обеими; кряхтя, подтянулась, так что глаза оказались на уровне побелевших костяшек пальцев. Выбросив правую руку вверх, поймала пальцами следующую перекладину и крепко обхватила металл.
Она кричала, через силу подтягиваясь еще раз; ничего труднее ей раньше делать не приходилось.
Колени коснулись нижней перекладины, и Ви перенесла вес тела на них, чтобы передохнуть.
Она задыхалась.
Глаза жгло от пота.
Вайолет вцепилась в лестницу, давая сердцу успокоиться, а когда дыхание восстановилось, уперлась теннисными туфлями в нижнюю перекладину и посмотрела вверх, на основание цистерны для воды.
– Это безопасно?
– Разве это выглядит или кажется безопасным?
Ви начала подъем.
Сама лестница оказалась неимоверно узкой, не больше фута в ширину. Каждая следующая перекладина отзывалась на вес тела пугающей вибрацией металла.
Вайолет поднялась на сорок футов, так и не глянув вниз, полностью сосредотачиваясь на каждой перекладине, на поверхности изъеденного ржавчиной металла. Делать аккуратные выверенные движения, поднимаясь все выше, – только это имело значение. Уж конечно, не мир, открывавшийся вокруг, и не заметный наклон башни, становившийся тем сильнее, чем выше она взбиралась, и не мысли, возникавшие в голове, – например, о болтах, крепивших лестницу наверху, которые, возможно, начинали медленно выходить из гнезд.
Дувший в лицо ветер принес крошечные шарики мокрого снега.
На полпути ей пришлось остановиться, чтобы перевести дух.
Ви задыхалась не от изнеможения, а от страха.
Она открыла глаза и, раздвинув ноги, посмотрела по лестнице вниз, прикидывая, что до бетонной площадки у основания башни должно быть семьдесят или восемьдесят футов. Фундамент двигался туда-сюда – или так, по крайней мере, казалось, хотя Ви знала, что башня и в самом деле качается. К горлу подкатила волна тошноты.
Соберись. Ты и не такое видала. Это ради Макса. Ради Энди.
– Не примерзла наверху, а?
– Нет.
Слова застревали в горле, ладони потели, опасно скользя по металлу перекладины. Когда Вайолет полезла дальше, правая нога стала подрагивать. Физическое истощение, страх и выброс адреналина привели к тому, что дрожали все мышцы.
Но она продолжала карабкаться вверх.
В лицо сбоку хлестала ледяная морось.
Ноги начинали скользить.
Ви посмотрела вверх. Еще три перекладины. Почти добралась.
Еще одно усилие.
Еще два.
Затем, подтянувшись вверх, она ухватилась левой рукой за покрытые каплями воды поручни ограждения и оказалась на мостках, опоясывающих цистерну. В ширину не более двадцати четырех дюймов, они, по крайней мере, имели перила – слабое подобие предохранительного барьера.
На цистерне, вне пределов досягаемости, была установлена маленькая камера. Она смотрела вниз, туда, где лестница соединялась с мостками.
Вайолет прижалась к холодному металлу, и ее сердце билось о него. Ей не хотелось этого делать, но она не удержалась и обвела взглядом раскинувшийся внизу городской пустырь – всю брошенную округу, квартал за кварталом. Типичные шестиэтажные жилые здания – черные окна, обветшалые игровые площа