- Опаздываем, шеф!
Тот с пониманием усмехнулся:
- Скорость обычного автомобиля зависит от многих факторов, а скорость такси только от одного.
Я похлопал по нагрудному карману пиджака:
- Да не вопрос.
- Понял, - таксист передвинул рычаг автоматической коробки, и машина плавно тронулась. - У вас поезд во сколько?
- Какой ещё поезд? - донеслось с заднего сиденья.
Вот же дурак! Хоть самолёт... главное - поскорее уехать, пока из сто седьмой квартиры никто не вышел.
- Погодите, диспетчерша по рации сказала, что нужно отвезти в Горький на Московский вокзал.
Какой правильный... сволочь. Но скорость не сбавляет. И не нужно сбавлять.
- Да мы сначала и собирались на вокзал, но потом подумали и решили... Два счётчика, шеф!
- Так куда ехать? - покладисто согласился тот. - А этих, из сто седьмой, позже отвезу, если ещё нужно будет.
Конечно, отвезёт. Наши люди считают неприличным приехать к поезду меньше, чем за два часа, так что запас времени у них громадный. А не успеют... значит судьба. Кысмет.
- Рули к политеху, потом к строительному.
- Студенты?
- Ага.
- Тогда по счётчику ровно возьму. Минут через пятнадцать будем на месте, максимум через двадцать. Пристегните ремни, товарищи пассажиры, мы взлетаем!
Если не ошибаюсь, то именно за эту модель "Волги" ЗиС получил Государственную премию в семидесятом году. Машина, на которой едем, примерно нам с Лёшкой ровесница, но прёт так, будто только вчера сошла с конвейера. Стрелка спидометра легла на цифру сто двадцать и упёрлась в шпенёк ограничителя, а водила пояснил:
- Когда её делали, то ещё дорог не было для скоростей, но движок ставили с большим запасом.
Он про стрелку или про "Волгу"? Да неважно уже... Но у поста ГАИ сбросил до положенной сотни.
- Какой же русский не любит быстрой езды, товарищи студенты!
Лётчик-истребитель, мля...
- Ты за дорогой смотри, гонщик!
- Я её наизусть знаю - через двадцать копеек поворот.
Шутник и любитель бородатых анекдотов... Вдавил педаль, разгоняясь под горку перед затяжным подъёмом, машина обиженно взревела, возмущённая пришпориванием, и, с лёгкостью обходя попутки, рванула вверх, прижимая нас к дверкам на поворотах.
- Видал? - таксист с победным видом повернулся ко мне. - Не меньше ста пятидесяти прёт не напрягаясь.
Не дождавшись одобрения смешно сморщил нос, и... и не успел отвернуть от летящего по нашей полосе грузовика с кирпичом. Кажется, приехали...
Глава 2
Темнота.... вязкая и липкая темнота. Настолько густая, что её можно потрогать руками. И напряжённая тишина. Тишина? Нет, не она, так как чей-то резкий голос больно бьёт по ушам и отдаётся в голове. Подобное испытываешь, когда не испорченный прогрессом армейский стоматолог удаляет нерв из зуба без анестезии, и кажется, что его пыточный инструмент проходит мозг насквозь и тыкается в череп изнутри.
А темнота уже сменилась красной пеленой. Нет, уже бледно-розовой, с крупными светлыми пятнами, в которых проглядывают неясные силуэты. Возвращается зрение? Да лучше бы оно возвратилось позже...
Напротив меня натуральный немецкий офицер образца Великой Отечественной. В званиях вермахта никогда не разбирался, но, судя по всему, чин невеликий, где-то соответствующий нашему лейтенанту. И немецкие же солдаты с винтовками. Странно, всегда был уверен, что фашисты воевали со "шмайсерами", а тут автоматы только у троих. Всего человек тридцать... Взвод?
Ийя-ханан, как говорил Ходжа Насреддин, окучивая очередную наложницу из гарема бухарского эмира! Снимается кино? Вряд ли - из-под грузовиков с кирпичом на съёмочную площадку не попадают. А вот на тот свет, где становятся явью любые кошмары и самый нелепый бред - завсегда пожалуйста. А чего ждал? Двенадцать тысяч гурий с казаном плова и кувшинами шербета? Хреновый из тебя мусульманин, Саня, как есть хреновый. То есть из меня.
А немец как с картинки сошёл - мундир без единой складочки, на руках чёрные перчатки, сапоги блестят. Истинный ариец полутора метров ростом с цыплячьей шеей, глубоко запавшими глазами, крючковатым носом, но общей блондинистостью организма. Есть такое слово - блондинистость? На Андрюху Максимкина с соседней улицы похож, кстати. Тот, правда, не в фашисты пошёл, а попытался поступить в духовную семинарию, только не взяли. Борода, видите ли не растёт.
Я, оказывается, не один здесь такой. Две неровных шеренги человек по пятнадцать в каждой. Тоже взвод? Это вряд ли - слишком разные все, даже цвет петлиц. Петлиц? Да, у некоторых перекрещенные пушечки на чёрном фоне, у соседа слева - винтовки на малиновом... Погон нет ни у кого, у большинства на ногах ботинки, некоторые даже с обмотками. И все мы небритые, грязные и уставшие.
Немец опять заговорил. По-русски, но с жутким акцентом:
- И ещё раз сказать - комиссар, большевик и юде выходить вперёд!
Здесь сорок первый год с его охотой на коммунистов? Если это тот свет, то наверху немного просчитались - я только комсомолец. Обыкновенный комсомолец, с тоской убивающий время на нудных обязательных собраниях. Таких миллионы, вступивших в организацию по возрасту, а не по надобности и внутреннему желанию. В партию так не пролезешь - пристальное внимание со стороны органов и двойная ответственность за правонарушения заранее отсеивают возможных приспособленцев. Двойная - это про сроки. Проворовался на пять лет отсидки - получи червонец. На десять - вышка. Строго, зато слово "коммунист" до сих пор звучит гордо.
- Комиссар, большевик, юде? - повторил офицер.
Сильный толчок в спину выносит меня из строя, и я оказываюсь с фашистом нос к носу. Нет, не так - его нос оказывается на уровне моего плеча.
- Юде? - в синих глазах вспыхивает интерес. - Не похож.
Правильно, не похож. И на татарина тоже - русые волосы и рыжие усы никак не напоминают классического монголоида с картин художников конца девятнадцатого века. Поединок Пересвета с Челубеем, и всё такое... Так что с евреем из общего только обрезание. Предъявить? Так не поймут...
- Нет, не юде. Татарин я.
- Вас?
Ну, это из школьной программы помню. Вроде как представиться просит.
- Старший сержант Искандер Башаров.
Правильно хоть звание-то назвал? Треугольники в петлицах. Сколько штук - не вижу. Но точно не комиссар.
- Как попал в плен?
Надо же, акцента больше нет. Но вопрос глупый, так как ответить на него не могу. Не знаю ответа, поэтому просто пожимаю плечами. Сам догадайся, ублюдок!
- Почему вышел из строя?
Скрывать нечего, тем более и сам бы хотел знать, что за сука поспособствовала вылету пред ясны очи немецкого офицера:
- В спину толкнули.
- Кто?
Вперёд протиснулся здоровенный детина из тех, кого называют "кровь с молоком". Рядовой красноармеец. Не знакомый. Во всяком случае, именно сейчас вижу в первый раз. И тоже на лицо истинный ариец, но много крупнее фашиста. Жопа только шире плеч, а так вполне справный боец.
- Он коммунист, господин офицер! Даже больше, он комиссар! В сороковом году у нас в Каунасе...
Ага, значит я из кадровых, и успел поучаствовать в присоединении Прибалтики. В её добровольном вхождении в состав Советского Союза, так сказать. Но про Каунас всё равно ничего не помню.
- ... ещё он служил в комендатуре и принимал участие в арестах недовольных их властью.
Врёт, наверное. Насколько знаю, арестами занималось НКВД, а я к этому ведомству отношения не имею. Петлицы у меня зелёные, так что... Мля... пограничник же! Вот влип.
- Обманывать плохо, - немец зло прищурился, но смотрел почему-то на литовца. - Попытка сведения личных счётов руками доблестной германской армии должна караться. Да, караться! Встаньте в строй, старший сержант Башаров, а вас, господин из Каунаса, я попрошу остаться.
Чёрт возьми, что не так в интонациях этого голоса и почему пропал акцент? Впрочем, разве это интересно?
Я вернулся к остальным пленным, заняв место в первой шеренге, и услышал шёпот за спиной:
- Повезло тебе, старшой. Думал, зря тебя целых четыре дня контуженного тащили - сейчас грохнут, и всё. Чувствуешь-то себя как?
- Хреново, - отвечаю не оборачиваясь. - Не покойник, но близко к тому.
- Понимаю... только-только в сознание пришёл, а тут такое. Слушай, ты и вправду в Каунасе был?
- Да откуда знаю? Так приложило, что кроме имени и звания вообще ничего не помню.
- Бывает, - согласился невидимый собеседник. - У нас в финскую командира взвода накрыло близким взрывом, он даже говорить разучился.
- Комиссовали?
- Нет, через неделю в санбате умер.
Зачем я что-то спрашиваю? В моём личном бреду не должны умирать никакие командиры взводов.
- Смотри, старшой, что делается-то...
Тем временем добровольного фашистского прихвостня отвели в сторону, но не очень далеко. Пятеро фрицев вскинули винтовки, и по команде офицера стрельнули. Деловито так и без всякого пафоса, что, по моему мнению, просто должен присутствовать при расстреле. Приговор там зачитать или последнее слово предоставить... Нет, пустили в расход буднично, будто исполняли работу. И ни радости на лицах, ни угрызений совести.
Да, с последним, однако, погорячился. Мы же унтерменши, какие тут угрызения. Но то, что шлёпнули предателя, а не меня, радует однозначно. Кошмар это, или какое другое состояние попавшего под грузовик организма, но ведь выглядит настолько натурально, что помирать ещё один раз не хочется. Не страшно, но очень не хочется.
- Теперь вы, - немец развернулся к угрюмо молчавшему строю. - Вермахт берёт военнопленных, но не отвечает за их дальнейшую судьбу. Завтра прибудет специально выделенное для этих целей подразделение, а сегодня господа красноармейцы и сержанты ещё потерпят наше общество.
Он рассмеялся дробным смехом, напоминающим дребезг консервной банки, привязанной к кошачьему хвосту, и закончил:
- При передвижении соблюдать порядок и дисциплину. Раненых, если такие найдутся, переносить на себе. Я понятно выразился?