навсегда.
И ему захотелось тутже, немедленно, поделиться всем этим с другими. Ближе всех сейчас была Настя.
Василий Ивановичмедленно поднялся с кровати. Пошатываясь, с трудом прошел по комнате. Открылдверь и… ударил ею по спящей, свернувшись калачиком, на полу жене. Она дежурилау порога комнаты, прислушиваясь к его дыханию, и незаметно уснула.
Хорошо, что сил унего было мало, и удар получился совсем слабым.
Настя сразу вскочилаи принялась его упрекать:
- Зачем ты встал? Я бысама все сделала, что тебе нужно!
- Да ничего мне ненадо! – улыбнулся Василий Иванович и сказал: - Ты знаешь, мне кажется, я сейчасбыл в раю!
- Ты бредил?! – не нашутку встревожилась Настя.
- Нет, это был небред! Я действительно видел… – начал было объяснять Василий Иванович и замолчална полуслове. Ему почему-то расхотелось рассказывать дальше. Да и потом у неговсе равно не хватило бы земных слов, чтобы описать небесное.
С помощью жены онснова добрался до кровати, лег.
И уснул уже безвсяких видений.
5
- Это еще чтотакое? – мгновенно ворвалась в комнату Настя.
Проснулся ВасилийИванович поздним утром.
«Жив!» – обрадовалаего первая мысль. Но вторая – заставившая его прислушаться к сердцу, набежалана эту радость, как туча на солнце. Приступ продолжался. Правда, теперь сердцевремя от времени пыталось хотя бы несколько секунд удержать правильный ритм, нопотом сбивалось на хаотичный, с пропусками ударов. И все начиналось сначала….
Вспомнилось ночноевидение, и он протянул руку:
- Дай мне…
- Твою любимуюафинку? – с готовностью предложила Настя.
- Нет… - отрицательнопокачал он головой. Даже афинская тетрадрахма, без которой он не мог житьпоследнее время, разом поблекла и перестала его интересовать. Случись что –ведь ее, как и все остальное земное, невозможно было взять с собою…
- А что же тогда? –уточнила Настя.
- Молитвослов!..
- Тебе нельзя читатьи напрягаться! – начала было Настя, но Василий Иванович настойчиво показалрукою на стол:
- Он такой маленький,в кожаном переплете.
- Хорошо, если ты такпросишь – держи!.. Давай я помогу тебе лечь, чтобы удобнее было читать!
Василий Ивановичприподнялся. Настя заботливо поправила под ним подушку, делая ее выше. Он сблагодарностью кивнул ей и раскрыл молитвослов.
Настя была права. Напрягатьсяему еще, действительно, было рано. Пальцы подрагивали, а вместе с ними истрочки. Но, преодолевая слабость и, стараясь не обращать внимание на рвущеесяиз груди сердце, он начал читать. Первые молитвы были теми же самими, что и ввечернем правиле. Потом пошли новые, короткие, ритмичные… Он быстро прочиталих, но следующая – ко Пресвятой Троице - поразила его.
В другой раз он,возможно, быстро бы прочитал и эту молитву. Но сейчас, после того как ночьмогла действительно закончиться для него навсегда, и это утро могло уже неприйти, ее слова ощущались особенно остро…
«От сна востав,благодарю Тя, Святая Троице, яко многия ради Твоея благости и долготерпения непрогневался еси на мя, лениваго и грешнаго, ниже погубил мя еси со беззаконьмимоими; но человеколюбствовал еси обычно и в нечаянии лежащаго воздвигл мя еси,во еже утреневати и славословити державу Твою.»
- …и в нечаяниилежащаго воздвигл мя еси… - перечитал он и почувствовал, как по щекам потеклислезы.
Настя тоже заметилаэто.
- Васенька, что стобой? Так плохо?.. – рванулась она к нему.
- Да нет, скореенаоборот. Видать, нервы совсем расшатались…
- Это я, я во всемвиновата! – коря себя, прошептала Настя.
- Ну при чем тут ты?– улыбнулся ей Василий Иванович. – Я ведь учитель. Кому как не тебе знать, чторабота в школе подрывает нервную систему… Ох! Я же в школу сегодня не пошел! –неожиданно вспомнил он и попросил: - Вызови, пожалуйста, участкового врача!Чтоб он зафиксировал этот приступ…
- Хорошо, хорошо! Язаодно и завтрак сейчас приготовлю, – согласно закивала Настя. - Только есличто, сразу зови!
- Конечно, позову! –пообещал Василий Иванович и, оставшись один, снова раскрыл молитвослов.
Следующие утренниемолитвы, в отличие от вечерних, тоже были более энергичными. Они словнопомогали проснуться, стряхнуть с себя сон и приниматься за работу!
И, кажется, не толькоза работу…
Закончив читатьправило, Василий Иванович, веря и не веря, прислушался к сердцу, прошептал:«Неужели?..» И с надеждой принялся проверять свой пульс. Нет, он не ошибся: онбыл все таким же слабым, беспомощным, но… ровным, ритмичным – 5 секунд… 15… 30…целую минуту!
«Всё, – понял он ипочувствовал, что у него не осталось даже сил, чтобы обрадоваться. – Приступпрошел! И на этот раз миновало…»
- Тогда, что ли, иправда, – за работу?
Опираясь слабымируками о кровать, он встал, пошатываясь, сел за стол и напечатал: «Главапервая».
- Это еще что такое?– мгновенно ворвалась в комнату Настя и, увидев его за машинкой, ахнула: – Ты сума сошел!
- Прошло! – опережаяее возмущение и протесты, сразу сказал он.
- Слава Богу! – соблегчением выдохнула она, тоже бессильно опустилась на кровать и заплакала.
- Что это ты? Раньшеплакать надо было! – удивился Василий Иванович, и Настя, взглянув на негосквозь слезы, прошептала:
- Думаешь, у менянервы крепче?
- Ладно, иди!
- Никуда я не пойду,– ласково, чтобы только не огорчить мужа и не спровоцировать повторенияприступа, сказала она. – Ты же ведь опять за машинку сядешь!
- Сяду, – упрямоподтвердил Василий Иванович. – Разве ты не понимаешь, что я должен написать этуповесть к сроку?
- Понимаю… И что женам тогда делать?
- Не знаю…
- Как жаль, что я намашинке не умею так быстро, как ты…
- Да что об этомтеперь жалеть…
- А давай так, –предложила Настя. – Ты будешь мне диктовать лежа, а я записывать!
- Не знаю, я как-тоне пробовал так писать… – замялся Василий Иванович.
- А мы сделаем толькоодно начало, – не отставала Настя. – Потом, когда ты совсем поправишься иокрепнешь, поверь, я сама усажу тебя за машинку!
- Ну хорошо, тогдапиши! – улыбнулся Василий Иванович подождал, пока Настя взяла авторучку и егоисписанную дневниковыми записями, пометками для памяти, мыслями для ихобдумывания и прологом тетрадь, и начал:
«...- Никодим!
Массивная, обитаяпозеленевшей бронзой, дверь открылась с поразительной для нее быстротой. Напороге подвала выросла долговязая фигура Апамея. Щурясь со света, он обвелвзглядом столы, усеянные осколками дешевых поделочных камней, полки сзапыленными глиняными богами, отыскал пятнадцатилетнего сына и заторопил его:
- Неси каламус,чернила, лист папируса, что поновей! А-а, Зевс тебя оживи! Келад, помоги ему!
Скользнув по отцурассеянным взглядом, Никодим продолжал вырезать на желто-коричневой яшме головуАпполона. Зато широкоплечий, с косичкой под гладиатора парень, не столькополировавший, сколько пытавшийся удержать в грубых пальцах свинцовую печать,стряхнул с себя порошок из толченых раковин и бросился в угол, задевая стол самулетами из александрийского стекла.
Не по годамрослый, больше трех с половиной талантов[12]весом, он даже не заметил помехи. Лишь услышав грохот, оглянулся и заморгал,видя, как разбегаются по полу разноцветные скарабеи, птицы и львы…
- Слон в лавкегоршечника! – ахнул, бросаясь вниз, Апамей. – Стой! Куда?!
Остановившагнувшего на помощь Келада, он сам собрал уцелевшие амулеты, вслух подсчиталубытки и стал благодарить богов, что они не позволили, пока его не было,разрушить подвал или сжечь мастерскую.
Келад морщился откаждого слова, как от удара. Никодим успокаивающе подмигнул ему: сейчас изотца, точно из откупоренной винной амфоры, выйдет едкий дух, и он станет таким,какой есть. И не ошибся.
- Мать дома? –поднимаясь с колен, спокойно спросил Апамей.
- Пошла в лавку, кзеленщику! – опередил Никодима Келад и досказал жалобным взглядом, что егомогучее тело требует не моркови с сельдереем, а мяса.
В другой разАпамей не преминул бы напомнить, что не в силах обеспечить семью даженеобходимым – в Сирии перестали покупать его скульптурки, геммы и амулеты;может, в Тире, на родине Келада, людям есть еще, что опечатывать, и там верят –если не в богов, так хоть в злых духов.
Но сейчас он необратил внимания на Келада и довольно потер ладони:
- Тем лучше – небудет причитаний из-за продажи нашей кладовки!
- Разве мы продаемее? – рука Никодима дрогнула. В прическу Аполлона непрошенным волоском вкраласьцарапина.
- Не медля!
- Кому?
- Одному богатомуиудею, который только что купил часть нашего дома!
- Как!.. – резецвзвизгнул, грозя вконец погубить гемму. – Наш дом… продан?!
- Увы, сынок! Богипомогают лишь тем, кто в состоянии приносить им щедрые жертвы. А что можем датьмы, кроме собственных слез?
Горько вздыхая,Апамей сам направился за ларцом, где хранились письменные принадлежности.
- Это что же