знакомо приближающихся шагов.
Дверь не открылась.
Вспомнив, что Настяникогда без предупредительного звонка не подходила к двери, он открыл ее своимключом и, ворвавшись в коридор, радостно крикнул:
- Настя!
Ответа тоже не было!
«Странно, - подумалВасилий Иванович. – В магазин, что ли, пошла?»
На кухне, куда онзаглянул в первую очередь, было как-то не по-жилому пусто. Ни одной тарелки настоле. В хлебнице он не нашел хлеба, да и чайник оказался совсем холодным.
Заподозрив неладное,Василий Иванович, шепча: «Прости, Настенька, я только на секунду!», метнулся вНастину комнату и обнаружил, что здесь не осталось ничего из ее вещей.
Не понимая, что бывсе это могло значить, он прошел в свой кабинет и сразу увидел вложенный впишущую машинку лист бумаги. На нем было напечатано:
«Прости. Я вынужденауехать. Это был – он».
Ниже, чтобы у него неоставалось сомнений, что письмо от Насти – стояла ее подпись…
И тогда он тяжелоопустился на стул.
И понял всё…
Сколько он такпросидел – час или год – спроси кто у него, и он бы не знал, что ответить.
Его охватило чувство,похожее на то, что было с коллекцией, после того, как у него отобрали афинку.Только на этот раз пустым и ненужным показалось – все… Даже сама жизнь.
Он остался безлюбимой работы, без любимого занятия и вот, наконец, без любимой…
«Зачем тогда куда-тоходить, есть, дышать? Зачем вообще – жить?» – подумал он вдруг. И, придя ктакому выводу, тяжело поднялся со стула, вышел из квартиры, снова сел наавтобус, доехал до площади, вошел в храм. Не отдавая отчета в том, что делает,купил свечу. И спросил у женщины из киоска, которая почему-то сегодня работалавнутри храма:
- Скажите, а гдездесь свечу за упокой можно поставить?
- Вон там, - показалаона на горящие перед Распятием свечки и с участием спросила: - У вас кто-тоумер?
- Да нет, –потерянным голосом отозвался Василий Иванович. – Я хочу поставить ее по самомусебе!
И было в его глазах итоне что-то такое, что женщина всплеснула руками и выбежала из храма.
Василий Ивановичпоставил свечу. Попросил прощения у Бога, потому что понимал, что собралсясделать то, чему нет оправдания ни в этой жизни, ни в Вечности. И еще не решив,как он сделает это, низко опустив голову, медленно направился к выходу.
Дойдя до открытойдвери храма, он скорее почувствовал, чем увидел, что впереди кто-то есть, понялголову и замер.
Перед ним,загораживая, как недавно участковый дорогу, стоял… отец Пафнутий.
- Ну, и что хорошеготы надумал? – строго спросил он. – То зовет: «Беда, помогите!», а то сам втакую беду лезет, в которой ни я, ни кто-то другой уже никогда не смогут тебепомочь! Надо же, до чего додумался: свечку за упокой по живому себе ставить! Ану-ка пошли ко мне! – строго приказал он и, повернувшись, вышел из храма.
Василий Ивановичпослушно последовал за ним…
В келье старца былотихо и мирно.
Горела перед образамилампада.
Отец Пафнутий,скрывая стон от какой-то жившей в нем боли, присел на краешек своей кровати и стаким участием посмотрел Василия Ивановича, что тот, едва удерживая слезы,принялся жаловаться ему на то, что лишился всего самого дорогого в жизни...
- Да и раньше этажизнь не особо баловала меня – одна болезнь сердца чего стоит!.. Ведь я всегдаходил под угрозой приступа. Чуть поволнуешься, не доспишь, побежишь и сразутолчок в груди: стоп! Ни куда пойти, ни что-то особо сделать – и так все время,сколько себя помню… Я даже на танцах и в ресторане не был ни разу в жизни! Ну,скажите, за что… за что это всё мне?!
- Болезнь, говоришь?– переспросил старец, не обращая внимания на упоминание Василием Ивановичемшколы, монет и даже Насти, сам же ответил: - Так болезнь эта была тебе воблаго!
- Во благо?! – опешиложидавший обычных сочувственных слов Василий Иванович.
- А ты как думал? Неслучайно святые люди говорят: «Здоровье – дар Божий, а болезнь – это величайшийдар Божий!» Вот и тебя она уберегла от множества падений и соблазнов. Тебе истараться не нужно было, как другим, чтобы не пить, не блудить, не впадать вкакие-то другие грехи и пороки. Все шло как бы само собой: нельзя, а то будетприступ. Так?
- Так…
- Поэтому твояболезнь – это величайшая милость Божия, а ты – за что она мне? Не за что, а длячего! Для защиты от вечной погибели и твоего же спасения!
- Ясно… – глядя наогонек лампадки, и правда, слегка успокоившись от таких слов, кивнул ВасилийИванович.
Этот старец опятьудивительным образом ставил все с головы на ноги!
Ну как было несогласиться с ним? Непонятно было другое. И он спросил:
- Ну и что мне теперьделать? Как жить?..
- Что я могу тебе наэто ответить? – сказал задумчиво старец. – Увольнение из школы, неприятности нановой работе, потеря интереса к самой сильной страсти, наконец, уход жены – всёэто словно освобождало тебя от земных уз. И открывало путь – в монастырь!
- Куда?! – не поверилВасилий Иванович, ожидавший всего, чего угодно, только не этого…
- В монастырь! –повторил отец Пафнутий.
- Но я совершенно неприспособлен к нему! – воскликнул Василий Иванович. – Я еще не могу подолгумолиться, часто отстаивать церковные службы. Наконец, у меня больное сердце! Яже ведь вам сказал – чуть перегрузка, и сразу приступ!.. Кто меня с такимвозьмет в монастырь?
- А это уже моизаботы, – улыбнулся старец и серьезно добавил: – А что касается сердца, то покаты будешь в монастыре, у тебя не будет ни одного приступа!
Отец Пафнутий сказалэто тем же уверенным тоном, как и тогда, когда обещал, что пока он будет вдороге – дождя не будет.
И Василий Иванович ненашел, что возразить на это.
И только, согласнонаклонив голову, слушал и запоминал то, что говорил ему старец: квартиру и все,что остались, монеты продать, деньги, чтобы не было вины перед АшотомТелемаковичем, передать семье покойного в возмещение похищенной коллекции… И,окончательно освободившись от всего земного, от всех привязанностей и долгов,снова прийти к нему…
7
- Но почему,почему?! – простонала Настя.
Стас проснулсяоттого, что в комнате было совсем светло.
«Что это – япроспал?!» – не понял он и ужаснулся от мысли, что опоздал в храм, а значит, ина исповедь.
Но нет. За окном былотемно. Это он просто вчера так и уснул с включенным светом.
Стас посмотрел начасы и с облегчением выдохнул: всего шесть утра. Можно еще немного поспать.
Он закрыл глаза, новесь сон как рукой сняло от испуга!
Тогда он взял тетрадь– в ней оставалась еще одна, сделанная в самом конце, приписка, на которуювчера уже не хватило сил. И просто стал читать, больше не представляя себе, какэто могло быть на самом деле…
«Завтра у меня постриг.А сегодня приезжала… Настя.
Святые отцы говорят,что перед совершением любого богоугодного дела, а уж перед принятием монашестваособенно, нужно ожидать искушений.
Вот и на меня, кактолько была пошито облачение и назначена дата пострига, со всех сторон началисыпаться самые лестные предложения.
Сначала позвонили изшколы и принялись уговаривать вернуться. За три года, что я провел в монастыре,многое изменилось в стране к лучшему. Стали открываться храмы, монастыри. Наверующих людей перестали смотреть с непониманием и озлоблением.
Только я отказался,как Володька выхлопотал мне местечко в таком месте, о котором я раньше не смели мечтать! Докторская диссертация и звание академика были там просто вопросомвремени.
Удалось убедить и его(а заодно, и себя), что это мне больше не нужно.
А потом мне вернули итетрадрахму Афин. Снова открылась заманчивая возможность ходить в клуб.Пришлось срочно ее продать и деньги отдать одному очень нуждавшемуся в нихчеловеку».
Последние слова опомощи были зачеркнуты, и Стасу пришлось приложить немало усилий, чтобыразобрать их.
«Оказавшись послебесконечно долгого перерыва в клубе, я снова увидел майора, - продолжил ончтение. - На этот раз он был счастлив, купив-таки этот вожделенный рубль ПетраПервого. Я попытался объяснить ему, что смысл жизни совсем в другом, что этапагубная страсть не приведет ни к чему хорошему ни в этой жизни, ни после нее,но он как-то дико взглянул на меня и, если не побежал, как это было в прошлыйраз, то пошел прочь быстрыми шагами, очевидно боясь, что я отберу у него этотрубль…
Потом были ещеискушения, но, с Божией помощью, с ними мне удалось справиться без особоготруда, И когда я уже решил, что больше препятствий нет, когда до постригаоставались считанные часы, случилось это…
Всенощная служба ужеотошла. Ворота монастыря были закрыты. Я даже сразу и не понял, о чем идетречь, когда послушник Илья, крепкий, любящий пошутить, чтобы, как он говорил,не дать унывать братии, сказал:
- Там тебя какая-томатушка спрашивает. Точнее, не матушка, а… русская иностранка!
Недоумевая, я подошелк воротам и сразу узнал ее… Настя заметно повзрослела, но стала еще красивее.Она бросилась навстречу, однако, увидев на мне подрясник, остановилась и незнала, как быть дальше.
- Как… ты уже? – толькои спросила она.
- Нет еще, - ответиля.
- А когда?
- Завтра.