Высиживаю в редакции до пяти часов, с мутью в голове правя какую-то многословную статью, а едва Радунская куда-то выходит, опять звоню в фирму «Пента». Секретарша на месте, я сразу узнаю ее голосок.
— Опять беспокоит Кумиров. Могу поговорить с Игорем Ивановичем?
— А, это вы! — откликается. — Знаете, а его так и не было еще.
— И сегодня, вероятно, уже не будет?
— Да, пожалуй. Вообще-то странно. У него было намечено несколько важных встреч. В крайнем случае должен был предупредить.
— А если позвонить домой?
— Вы думаете, я не звонила?
— Но завтра-то он будет?
— Ну, надо полагать, объявится. А вы, собственно, по какому делу?
— По личному, — и заставляю себя игриво спросить: — А как вас зовут, девушка? У вас такой приятный голос.
— Юля. А вас?
— Меня — Андрей. Могу поспорить, что вы высокая красивая блондинка. Угадал?
— Мимо! — смеется она.
— Ну, тогда высокая красивая брюнетка. Вам 22 или 23. Вы не замужем. Любите шампанское. Все правильно?
— Ну более или менее, — опять смеется.
— Рад буду с вами познакомиться.
— Что ж… приходите. Интересно увидеть человека по фамилии Кумиров.
Разъединяемся. Положив трубку, я сижу неподвижно, глядя в окно на широкий проспект, по которому скользят машины. Опять моросит мелкий дождь, а по небу ползут нелетные сырые тучи. Неужели не видать уже никогда ясного голубого неба? Сегодняшнее спасение…
…сегодняшнее спасение — это Вика Радунская. Она осматривает мою убогую квартиру, переходя из комнаты на кухню, заглядывая даже в ванную, точь-в-точь как кошка, оценивающая новое жилье. Вздыхает, зябко ежится, опять горестно вздыхает.
— Ну, ладно, — говорю я. — Хватит тебе. Чего ты ждала от малоимущего? Садись за стол. Будем пировать.
Кумиров позволил себе сегодня шикарный ужин. Консервированный лосось, копченая сайра, колбаса, водка «Распутин», индийский чай, китайское сухое печенье. После первых рюмок темень, в которую погружен, слегка рассеивается, как при робком рассвете, а Вика Радунская, и без того бессмертно соблазнительная, вдруг обретает особый смех, особый горловой голос, ведьмаческий какой-то блеск глаз… Она уже пьяна, и я веду ее в нашу спальню и укладываю, подлюга, на святую нашу семейную кровать.
Еще два года назад полноценный, независимый Кумиров предложил бы этой неробкой девице богатый выбор постельных упражнений. А сейчас действую как будто с закрытыми глазами, подчиняясь стереотипам, не прося многого и давая лишь самое необходимое. Но нежно и бережно, неосознанно нежно и бережно — и она это, видимо, чувствует и благодарно, взахлеб целует. Потом лежим, отдыхая в темноте. Я прижимаюсь к Радунской, как ребенок, ни на секунду не отпускаю, и это ее по-новому поражает:
— Слушай, Кумиров, что с тобой? Может, ты и вправду меня любишь?
Не отвечаю. Еще крепче прижимаюсь.
— Я тебя совсем другим представляла в постели. Злым, агрессивным.
Молчу. Не отпускаю.
— Ты со всеми женщинами такой или только со мной?
Молчу. Льну к ней, как напуганное дитя к своей матери.
— Я думала, ты извращенный мальчуган, а ты… Ну, подожди. Ну, отпусти. Хочу закурить.
— Ты не уйдешь? — спрашиваю.
— А ты хочешь, чтобы я осталась до утра?
— Да.
— Господи, ничего не пойму, — недоумевает Радунская.
Она остается на всю ночь. Вскоре, утомленная, засыпает. А я лежу, глядя в темноту. Курю. Изредка встаю и выпиваю на кухне рюмку водки. Включаю настольную лампу и пробую читать. Но это безнадежно, ибо со страниц книги всплывает все, что угодно, кроме истинного смысла текста. Гашу свет. Сворачиваюсь клубком, сунув голову под мышку спящей Радунской, хочу стать нерожденным еще плодом без мыслей и чувств. Не знаю, когда приходит сон. А просыпаюсь с ужасом на душе, с тяжело тукающим сердцем.
За окном светло. Будильник показывает 10 часов. Радунской рядом нет. Нет и ее одежды. На журнальном столике записка: «Милый Кумирчик, спасибо за гостеприимство. До встречи на службе. Целую. Вика».
«Целую. Оля». — Так заканчивается письмо от жены, которое я нахожу в почтовом ящике. И второе письмо из Орла повторяет эхом: «Целую. Мама».
Сегодня, следовательно, шестнадцатое июня. Через полтора месяца мне исполнится двадцать девять лет. Дата незначительная, всенародного праздника по этому поводу не будет.
Дождя нет, но нет и солнца, покинувшего, кажется, навсегда наши края. И нет на газонах одуванчиков, тоже сгинувших, кажется, навсегда.
Из будки телефона-автомата я звоню в фирму «Пента». Она вроде бы стала моей судьбой, внезапно прорезавшейся новой линией на ладони. Но по моему голосу секретарша Юля вряд ли догадается о моих мыслях и чувствах. Ибо я говорю бодро и весело, как и полагается в первой половине дня.
— Ну что, Юля? Появился, наконец, ваш шеф?
— Вы представляете, — отвечает она, сразу узнавая меня, — все еще нет.
— И не звонил?
— И не звонил.
— А вы ему звонили?
— Конечно. Много раз. Но квартира молчит. Мы уже тут всерьез беспокоимся.
— А не мог он куда-нибудь внезапно уехать или улететь?
— Не поставив нас в известность? Что вы!
— Ну, тогда… тогда одно остается, — намекаю я.
— Что? Вы думаете, загулял?
— Насколько я знаю Игоря Ивановича, это не исключено.
— Конечно! Он не ангел, — смеется она. — Иногда бывает, что дает себе волю. Но в таких случаях он непременно звонит. Даже чаще, чем нужно, — опять смеется. — А что, у вас важное дело?
— Да как сказать… Я еще вчера должен был отдать ему небольшой должок. Не знаю, как и быть. Может, через вас передать?
— Ну, можно и через меня, но лучше, конечно… Подождите минуточку! — просит она и, не кладя трубку, разговаривает с кем-то. А затем снова мне: — Ну вот. Шофер только что вернулся с квартиры. Там никто не отвечает.
Небольшая пауза. Затем я говорю:
— Сделаем так, Юля. Под вечер еще перезвоню вам, хорошо?
— Ну, пожалуйста.
— А вы, Юля, сегодня так же неотразимы, как и вчера? — спрашиваю я. И она, конечно, заливисто смеется.
Я еду на службу, где получаю разнос от шефа, который засек мое крупное опоздание, а затем как компенсацию — свежий, душистый поцелуй свежей, сияющей Вики Радунской. Господь, ты все видишь: я не хотел ее соблазнять…
Ты видишь, Господь, как в этот же вечер, уже в нерабочие часы, бравые ребята из фирмы «Пента» взламывают дверь в квартиру Яхнина.
Я узнаю об этом в среду утром, позвонив из своего кабинета в приемную «Пенты». Нежный голосок секретарши Юли на этот раз неузнаваем. Он полон ужаса.
— Его убили!! — визжит она в ответ на мой вопрос, нашелся ли Игорь Иванович. Кричит так громко, что даже Радунская, невдалеке сидящая, слышит и мгновенно перестает печатать на машинке.
Я вскакиваю на ноги, потрясенный.
— Что-о? — кричу и я.
— Убили… убили прямо в квартире! — заходится в визге секретарша. Она, похоже, только что узнала об этой трагедии.
— Не может быть… — бормочу я и, по-видимому, сильно бледнею.
— Да, да!.. Он уже в морге! Ужас какой! — несется крик из глубины трубки, и трубка брошена.
Я кладу свою и опускаюсь на стул. Слепо шарю рукой по столу в поисках сигарет. Радунская испуганно смотрит на меня.
— Что такое? Кого убили, Андрей? — спрашивает она.
Не отвечая, я закуриваю и глубоко затягиваюсь дымом. Чтобы она не видела моего лица, встаю и подхожу к окну. Но Радунская тут как тут, трясет за плечо — такая настойчивая.
— Ну скажи, Андрей! Кого убили?
— Подожди… дай опомниться, — убираю я ее руку.
— Твой знакомый?
— Школьный приятель. Ты его не знаешь. Коммерсант, президент одной фирмы. Игорь Яхнин.
— Молодой?
(Это первое, конечно, что должна спросить женщина.)
— Сказал же, однокашник. Мой ровесник.
— Господи! За что же его? Наверно, деньги? Богатый, наверно?
— Не бедный, видимо, — выдавливаю я из себя слова, — фирма процветающая. И мой кредитор, кстати.
— Вот твари! — кричит Радунская. — Совсем распоясались, гады! Стрелять их всех надо без разбора, подонков! У него семья?
— Нет, холостой.
— И как убили?
— Не знаю. Говорят, в квартире.
— Вот пожалуйста: мой дом — моя крепость! Эта наша долбаная милиция…
Я ее плохо слышу. Так, долетают какие-то слова… «страшно жить…», «никто не застрахован…», «ходим под ножом…». Я вновь вижу лицо Яхнина-Молвы, каким запомнил: голубоглазое, в обрамлении светлой бородки, яркогубое… вновь слышу его смешок, его обращение «Андрюха, старичок…», «Андрюха, старичок, ты уж постарайся отдать…», и внезапным давним зрением вижу юного Молву, нагловатого красавчика, на школьном крыльце с сигаретой во рту… Я думаю, что теперь делать с долгом? Деньги вот они, в кармане, пачка, перетянутая резинкой. Я собрал все-таки необходимую сумму. Теперь, когда кредитора уже нет, кому они принадлежат?
И еще страшная, неуместная мысль мелькает: в какой газете появится некролог о смерти Яхнина? Неужели в нашей?
Некролог публикуется на следующий день в газете «Деловые люди». Верней, два некролога. «Группа товарищей» из фирмы «Пента» выражает глубокое соболезнование в связи с трагической смертью генерального директора Яхнина Игоря Ивановича. Общество ветеранов выражает глубокое соболезнование Яхнину Ивану Петровичу в связи со смертью его сына Игоря.
Я узнаю адрес фирмы и еду на автобусе туда. Солидный особнячок с несколькими вывесками на фасаде. Среди них — «Пента». Я поднимаюсь на второй этаж и открываю обитую кожей дверь приемной. Здесь накурено и пусто. А в распахнутом кабинете — наверное, Яхнина — стоит ко мне спиной, перебирая бумаги на столе, рослая девица в светлом костюме. Я негромко кашляю, и она порывисто оборачивается.