Существует ли историческая основа такого заимствования? Ведь мы привыкли наблюдать разницу в экономическом и политическом строе этих территориально неблизких государств, хотя оба эти государства были средневековыми республиками. В прежнее время, когда, вслед за В. О. Ключевским, исследователи видели экономическую основу Новгорода в торговле, а новгородское боярство почитали некой корпорацией богатейших купцов, близость экономических основ Новгорода и Венеции казалась в какой-то степени наглядной: ведь и венецианских патрициев было принято считать сословием крупных купцов, разбогатевших левантийской торговлей. Затем было выяснено (в том числе и трудами А. В. Арциховского), что в основе процветания новгородского боярства лежит не торговля, а крупнейшее землевладение. А уже в послевоенное время в итальянской историографии утвердилось хорошо обоснованное представление о том, что главной основой процветания венецианского патрициата была не только и не столько торговля, сколько владение крупнейшими латифундиями на левантийском востоке. Хорошо помню реферативный доклад на эту тему, сделанный на Историческом факультете МГУ В. В. Самаркиным. Историография сначала сделала неверный шаг, противопоставив эти две государственные структуры, а затем, снова шагнув, сблизила их.
Такого сближения явно недостаточно для заимствования символов и эмблем. Существует однако более важная основа близости – политическая. Известно, что демократическая государственность обретает сходные формы вне зависимости от местонахождения государства. Но здесь очень важны хронологические совпадения.
После восстания Степанки 1418 г. в Новгороде была предпринята реформа власти, в результате которой нормы кончанского представительства в главном органе государственного управления – посадничестве – были резко расширены. Вместо шести с этого момента стали избирать 24 посадников. Начался необратимый процесс дальнейшего расширения посадничества, в результате которого представители практически всех боярских семей Новгорода получили возможность быть носителями государственной власти. Из их числа глава боярской республики – степенный посадник – стал избираться не один раз в год, а один раз в полгода. Разросшийся корпус посадников и тысяцких (в число которых избирались только бояре) образовал некое подобие Большого совета, противостоящего общегородскому вечу. На место вечевого строя пришла боярская олигархия[440].
Возникновение олигархического органа максимально сблизило структуру новгородской государственности со структурой государственности венецианской, в которой «высшим органом власти был Большой совет, в который входили представители всех знатных семейств республики, внесенных в особую книгу»[441]. Надо полагать, что именно осознание этой близости и привело к заимствованию в Новгороде старинной венецианской эмблемы. Это был не первый пример ее заимствования: венецианская монета уже послужила образцом для ряда монетных типов в других регионах Италии, а также в Византии и Сербии. Могли ли в Новгороде 1420 г. быть знакомыми с государственными порядками Венеции? Само заимствование эмблемы в обстановке кардинальной реформы говорит о том, что эти порядки в Новгороде были известны. Имя Венеции в Новгороде не было пустым звуком: о «Маркове острове Венедик» упоминается под 1204 г. уже в Синодальном списке Новгородской Первой летописи. Материальным подтверждением знакомства новгородцев с Венецией являются и некоторые находки из раскопок в Новгороде. Одним из значительных предметов прикладного искусства является камея XIII в. итальянской работы с изображением Мадонны[442]. Кроме того, на богатых боярских усадьбах неоднократно встречаются фрагменты сосудов венецианского стекла[443].
К истории формирования новгородской денежной системы XV в.[444]
Внешняя история формирования новгородской денежной системы XV в. отражена двумя сообщениями Новгородской I летописи по Комиссионному списку. Под 1410 г. рассказывается: «Того же лета начаша новгородци торговати промежи себе лопьци и гроши литовьскыми и артуги немечкыми, а куны отложиша, при посадничьстве Григорья Богдановича и при тысячком Васильи Есифовиче»[445]. Под 1420 г. помещено следующее сообщение: «Начаша новгородци торговати денги серебряными, а артуги попродаша Немцом, а торговале имы 9 лет»[446]. Известие 1410 г. помещено в конце годового рассказа, но раньше изложения события 21 декабря; известие 1420 г. – в начале годового рассказа, но после события 25 февраля. Поэтому указание на девятилетний срок достаточно точно соответствует истине.
В настоящее время мы располагаем представлением о наличии в XIII–XV вв. трех главных этапов развития новгородской денежной системы.
Основанная на реальном слитке серебра с нормой 196,2 г кунная система XIII в. имела следующий вид:
гривна серебра = 15 гривнам = 105 белам = 196,2 г серебра,
гривна = 7 белам = 13,08 г серебра,
бела = 1,87 г серебра[447].
С появлением на рубеже XIII–XIV вв. горбатого слитка двойного литья, содержавшего 170,1 г серебра и получившего название «рубль», кунная система, как она засвидетельствована записью 1399 г. в торговых книгах Тевтонского ордена[448], приобрела следующие соотношения единиц:
рубль = 13 гривнам = 91 беле = 364 кунам = 170,1 г серебра,
гривна = 7 белам = 28 кунам = 13,08 г серебра,
бела = 4 кунам = 1,87 г серебра,
куна = 0,467 г серебра[449].
Переход от гривны серебра к рублю, как видим, не затронул мелких единиц системы. От гривны серебра были как бы «отрублены» 2 гривны (отсюда, по-видимому, и термин «рубль»), но величина гривны и белы осталась неизменной.
Более глубокие перемены связываются с началом чеканки собственной монеты в Новгороде в 1420 г., когда новгородская денежная система приобрела такой вид:
рубль =15 гривнам + 6 денег = 216 денгам = 170,1 г серебра,
гривна = 14 денгам = 11,06 г серебра,
денга = 0,785 г серебра.
До 1447 г. в Новгороде продолжали лить горбатые слитки-рубли, а на протяжении всего периода независимости (и вплоть до реформы Елены Глинской в 30-х гг. XVI в.) чеканить денгу, тяготевшую к указанной норме; кроме того, в эпоху независимости там чеканилась «четверетца» – монета с нормой 0,196 г серебра, составлявшая четверть денги.
При очевидной разнице монетной и кунной систем между ними имеется и существенное совпадение, которое проявляется в двух важных – узловых – элементах. Монетная система наследует величину рубля кунной системы. Кроме того, она усваивает сложившееся ранее соотношение гривны и составляющих ее мелких единиц, основанное на пропорции 1: 7, 1: 14, 1: 28 и т. д., в чем коренным образом отличается от денежной системы Москвы, базирующейся на пропорции 1: 20.
В то же время резко различны все прочие соотношения. По сравнению с кунной системой увеличивается число гривен в рубле, в котором к тому же содержится нецелое число гривен. Самый вес новгородской денги, чеканка которой началась в 1420 г., неорганичен прежним единицам, его генезис остается загадочным, хотя возможно усмотреть и какие-то очень древние корни этой нормы: «четверетца» (четвертая часть денги) равна тысячной доле гривны серебра, но ведь последняя не употреблялась после начала XIV в.
Автором настоящей статьи вслед за Н. Д. Мец было высказано предположение о заимствовании величины денги в 0,785 г из Москвы, в силу чего принятая для чеканки новгородских монет норма встала в неудобное соотношение с рублем, породив в то же время новую величину гривны, построенной с учетом традиционного для Новгорода счета 1: 7, 1: 14 и т. д.[450]
Между тем существование в Москве в 10-х и 20-х гг. XV в. денги указанного веса было только предположено Н. Д. Мец и высказано в излишне категорической форме[451]. Выход в свет ее опубликованного посмертно исследования чеканки Василия Темного[452] сделал очевидным, что дело вовсе не обстоит так просто. Вся сумма наличного материала свидетельствует, что норма, с которой в 1425 г. началась монетная чеканка Василия Васильевича, равна 0,72—0,73 г серебра. Вопрос о норме, по которой чеканились денги Василия Дмитриевича в 10-х и первой половине 20-х гг. XV в., остается совершенно неизученным, но в среднем монеты Василия I этой поры тяжелее 0,785 г.
Таким образом, вопрос о происхождении веса новгородских монет требует дальнейшего исследования. В этой связи наиболее важной представляется постановка проблемы о характере воздействия на новгородскую систему того кратковременного девятилетнего периода, когда кунная система была сменена в Новгороде обращением иноземных монет – литовских и прибалтийских.
Интересные материалы о месте литовского гроша в новгородской денежной системе дает Переписная оброчная книга Деревской пятины, составленная около 1495 г., которая в описании волости Буице старый доход исчисляет в грошах: «И всех деревень в Буице по старому писму за Микифором с братьею и с погостом 96, а дворов в них 186, а людей в них 238 человек, а обеж 205, а сох 68 с третью сохи. А им же писано в той же волости 10 деревень пустых, а земли под ними на 21 обжу, а в семи деревнях 7 дворов пустых, а земли под ними на 8 обеж. А старого дохода шло с тое волости великому князю после манастыря с 15 куниц да с четверти куницы 122 гроша; да опричь того давали за монастырского поборщика проезд и за дань полтину Ноугородцкую; а хлеба поспом ржы 26 коробей. А те денги и хлеб христьяне возили в Русу да отдавали Елке подьачему»