Утро мне мгновенно разонравилось. Я робко кашлянула и сказала:
— Здравствуйте.
— Привет, — проронил «упырь-кузнечик» и ухмыльнулся. Сходство с Дракулой стало абсолютным.
— Извините, я не знала, что у меня гости.
— Ховальник закрой! — пролаял олигофрен. По интонации я сообразила, что будет лучше замолчать, и замолчала, переступая с ноги на ногу. Упырь вдруг подмигнул мне с озорством, вроде бы чему-то радуясь. Повода обрадоваться в ответ я не видела, но на всякий случай слабо улыбнулась.
— Ну, что, — сказал он, — вот и встретились. Садись, красавица.
Я присела на уголок дивана и замерла.
Сонька слабо мерцала глазищами, но так и не заревела.
— Вы меня, ради Бога, извините, — пролепетала я, — Но я не знаю, кто вы.
— Узнаешь, — опять обрадовался он. Положительно, у человека хорошее настроение. — Мы тут с твоей подружкой побеседовали… интересные вещи узнали.
Я попробовала вообразить эти самые интересные вещи, но не смогла. Решительно невозможно было о чем-либо думать: внутренности вибрировали, а мозг окутывала прочная пелена. Одна фраза настойчиво всплывала, волнуя душу: «Ну надо же…»
Я опять кашлянула, так, на всякий случай, и покосилась на олигофрена. Он вроде бы дремал, вперив кристально чистый взгляд в «кузнечика». Тот подергал свое ухо, хохотнул и сказал:
— Что расскажешь веселенького, а?
Я протянула:
— А-а-а-а? — вроде бы вопросительно, голос мой был высок, тонок и заметно дрожал.
— Не хочешь? — опечалился длинноногий, а я поспешно возразила:
— Очень хочу, только не знаю что, то есть что именно вы хотите услышать.
— Ага, — он кивнул, а я попыталась вспомнить, не было ли сообщений по радио о каком-либо побеге из сумасшедшего дома, эта троица не иначе как оттуда.
— Может быть, мы попробуем как-то по-другому? — Не очень рассчитывая на везение, предложила я. — Может быть, вы чуть-чуть намекнете, что хотите услышать? Я с удовольствием…
— Ага, — опять сказал он, — Ну что ж…
Тогда расскажи-ка нам о своем Витьке, чего это ему на месте не сидится?
Обижаться на человека я не могла: он вроде бы хотел помочь и задавал наводящие вопросы, но дело в том, что я совершенно не представляла, где Витьке должно сидеться, хотя кое-какие очень личные соображения у меня по этому поводу были. Оставалась надежда на еще один дополнительный вопрос, но вот беда: олигофрен рядом заволновался, козырнул взглядом и почесал здоровенный кулак. Идиот поймет, что означает такой жест. Проверять, отгадала я или нет, желания не было, и я торопливо спросила:
— Нельзя ли немножко поконкретней?
Про Витю то есть, что вас интересует?
— Да все.
Нет, он, как видно, решил меня уморить.
— Ты только не дергайся, твоя подружка нам все выложила. Ясно?
Я покосилась на Соньку в робкой надежде: может быть, хоть она намекнет, что от меня хотят. Сонька намекать не стала, но вдруг икнула. Громко и как-то жалобно.
Потом еще раз и еще. Прикрыла рот рукой, вытаращила глазищи и икала как заведенная. Потом начала трястись. «Кузнечик» посмотрел на нес с интересом, по-птичьи держа голову, и спросил:
— И часто она так?
— Нет, — торопливо заверила я, — только когда сильно напугается.
— И что, это врожденное? — он выразительно покрутил пальцем у виска.
— Ага. У нее родимчик.
Такого слова он не знал, это точно, но оно ему понравилось. Он удовлетворенно кивнул, продолжая поглядывать на Соньку.
Та исправно икала и вдруг погрозила мне кулаком.
— Ишь ты, — хохотнул длинноногий, — не иначе как ее с высокого места мамка роняла.
— Может быть, — Немного подумав, согласилась я. «Кузнечик» начинал мне нравиться. — Вы вот про Витю спрашивали, так что вам интересно?
— Да все, — обрадовался он.
— Ладно, — пришлось согласиться мне, — я вам тогда расскажу, как я с ним познакомилась и почему. Сонька, вот она то есть, его со школы знает. В одном классе учились. А у нас такая неприятность вышла… — я рассказала про неприятность. Бог знает в какой раз за последние дни. «Кузнечик» слушал, кивал и ухмылялся. Потом стал вопросы задавать, а я отвечать на них. Вопросов было много, и я старалась, как могла.
Один мне особенно не понравился.
— А что это за рыжий парень возле вас вертелся?
— Рыжий? Это следователь. Тарасов его фамилия. Документы показывал, вон ей, — я ткнула пальцем в Соньку, отчего та стала икать громче. — А я его один раз видела.
Вот, — я решила сменить тему, — а Витя Оборотня до смерти боится, расхрабрилась я, видя, что олигофрен вроде бы опять заснул. — А он мне по телефону названивает.
— Кто?
— Оборотень.
— Зачем? — удивился «кузнечик».
— Велит его деньги искать.
— Чего? — Не понял он.
Я пожала плечами:
— Говорит, не найдешь, будет плохо.
Он рукой махнул:
— Не бери в голову: найдешь, не найдешь — хорошо тебе уже не будет.
— Правда? — забеспокоилась я. Совершенно неожиданно Сонька перестала икать.
Это се, как видно, несказанно удивило: она повела головой, заерзала и вернула глазам их первоначальную форму. — Мы ведь в этом деле совершенно ни при чем, — решила я немного поплакаться и высказать наболевшее, — а такая вокруг каша заварилась, не понять, что к чему, и страшно очень. Вот вы, к примеру, что за люди?.. Боязно…
— Серега, — обратился «кузнечик» к олигофрену за моей спиной, — покажи ей фотографии. — Тот бросил мне на колени пачку фотографий, и «кузнечик» сказал:
— Посмотри, нет ли знакомого?
Положительно, по части туманно выразиться — он первый специалист. Однако уже вторая фотография меня здорово напугала. На ней был тип, которого я дважды видела на деревенском кладбище: «восьмерка» цвета «мокрый асфальт»! Чем-то я себя выдала, «кузнечик» впился в меня взглядом и строго спросил:
— Ну?
— Он в деревню приезжал, в тот день, когда сосед утонул, — сказала я, продолжая рассматривать фотографию. Она меня беспокоила. Я не сразу сообразила, что на фото труп: с открытыми глазами, но отрешенным, нездешним взглядом. «Кузнечик» хлопнул себя по колену и засмеялся.
— Ну, Витька, ну, мудрец. Сам небось и пришил дружка. Если он опять выкрутится, гадом буду, я его уважать начну. — Половины я не поняла, но забеспокоилась. — Ну что, блондиночка… Хороша ты, хороша, а дело — это дело, — он вздохнул очень натурально. — Витька сука, и вы, может, в самом деле ни при чем, но… — он пожал плечами, — поехали с нами.
— Куда? — испугалась я, а Сонька опять икнула.
— Что, любопытная? В гости. А Витька пусть покрутится, как вошь на гребешке.
— Он и так крутится, — торопливо заверила я, — ему осталось-то совсем ничего.
— Да? — «кузнечик» заинтересовался.
— Оборотень сроку дал две недели. Истекает срок. Если Витька его сам не поймает, наверное, помрет. Уж так ему обещали.
— Витьке каюк и без Оборотня. Уж больно грешен. Умник, все мудрит, «кузнечик» сплюнул, получил от этого явное удовольствие. — Поехали, красавицы.
— А мы надолго? — проблеяла я. — Мне завтра в больницу, я на больничном, и мне к врачу…
— Врача мы тебе организуем, — хохотнул он. Все-таки нечасто в наше время встретишь человека в таком веселом расположении духа.
Он поднялся и пошел к двери, мы с Сонькой малость замешкались, тут же олигофрены вмешались: на приличной скорости мы достигли входной двери и уперлись в нее носами. Мне очень хотелось зареветь, и Соньке, как видно, тоже. Но слезы, само собой, впечатления не произведут. Мы вышли из квартиры, «кузнечик» впереди, насвистывая и не обращая на нас никакого внимания. Один из олигофренов бросил сурово:
— Вякнет кто, башку сверну.
И свернет, в это верилось свято. У соседнего дома возле гаражей пристроился джип «Тойота», водитель дремал, откинув голову на спинку сиденья; заслышав нас, он засуетился. «Кузнечик» сел рядом с ним, а мы вчетвером сзади. И поехали.
— У тебя анальгин есть? — вдруг спросила Сонька, а я вздрогнула от неожиданности, потому как решила, что никаких звуков, кроме икания, от нее больше не дождусь.
— В сумке, — ответила я, вглядываясь в Соньку.
— Ну так дай.
Тут только я с некоторым удивлением обнаружила, что сумка лежит у меня на коленях и я намертво держу ее левой рукой.
Анальгин я нашла и отдала Соньке, та его проглотила и сказала:
— Голова болит.
— Хорошо хоть есть, чему болеть, — попробовала я ее утешить.
— А ведь укокошат подлецы, — вздохнула Сонька, — и не узнаем кто.
— Не велика разница, — пожала я плечами.
— Не скажи. Я любопытная.
Олигофрен ткнул меня в бок, я восприняла это как приказ замолчать и замолчала.
Водитель вдруг резко затормозил, и мы дружно ткнулись в переднее сиденье. Вслед за этим сбоку что-то грохнуло. Сонька завизжала, и я тоже: от страха и из солидарности. Машину начало разворачивать, стекла подернула рябь, а водитель уронил голову на руль, странно вытянув шею. Олигофрены размахивали оружием, «кузнечик» красочно матерился, а мы, свернувшись с три погибели, закрыли головы руками и жалобно выли.
Слева завопил олигофрен. Машина во что-то врезалась и замерла, рядом бабахнуло, а дверь справа открылась. Олигофрен проворно выскочил и вдруг упал, уронив голову на порог машины. «Кузнечик» все еще матерился и пытался открыть свою дверь. Ее, как видно, заклинило. Я повернула голову и рядом с собой увидела второго парня с простреленной шеей, его кровь была на моем плече. Хотелось заорать погромче, но почему-то не получалось. Я попыталась от него отодвинуться. Потеряв опору, тело начало заваливаться, естественно, на меня. Соньке было не легче: она полезла в дверь, но голова на пороге ей мешала, а переступить через нее подруга не решалась. «Кузнечик» все еще сражался с дверью, тут она открылась, и чей-то глумливый голос произнес нараспев:
— Какие люди!.. Вылазь, Каланча. — В этот момент и нас заметили. Глянь, Димка, да у них тут девочки…
Димка глянул: в двери появился лохматый ухмыляющийся парень с полными губами и сломанным носом.