— Ну, артист… — бормотнул Витька почти весело и вскинул автомат, целясь в окно. Вдруг мы услышали шаги. Кто-то печатал шаг по асфальтовой дорожке. Раз, два, три — и вновь тишина. Все это смахивало на дрянной фильм ужасов. Я подозревала, что для меня в нем отведена роль жертвы. Пошарила вокруг руками: ничего стоящего.
Прошмыгнула на четвереньках вперед и влетела головой в камин, чему обрадовалась, потому что нащупала там кочергу.
Витька шумно дышал, а я сидела на полу, вооруженная кочергой. Тишина была такой напряженной, что голову разламывало.
Когда напряжение стало невыносимым и я готова была вскочить, заорать и броситься вперед, не разбирая дороги, в окне мелькнула тень. Витька выстрелил, среагировав мгновенно, а я зажала уши, выронив кочергу и пряча голову в колени. Посыпалась штукатурка, стекло, и что-то с шумом упало в комнату. Я приподняла голову.
— Черт, — растерянно произнес Рахматулин, — я вроде его убил.
— Кого? — удивилась я.
— Оборотня.
Приподнявшись, совершенно ошалелая, я увидела возле окна на полу силуэт. Труп. У меня теперь большой опыт. Мы бросились к нему, в темноте почти слепые.
— Где-то здесь фонарик был, в шкафу. — По голосу я поняла, что Витьку одолевает то же чувство, что и меня — любопытство.
Целую вечность он гремел ящиками, наконец нашел фонарик. Свет вспыхнул, Витька шагнул к трупу, а я стянула с убитого маску.
Он лежал лицом вниз, и его пришлось переворачивать. Луч фонаря высветил бледное лицо с открытыми глазами, лицо, совершенно незнакомое мне. Я бы никогда его не узнала, но Витька ошалело произнес:
— Удав. Вот дерьмо. Удав.
Теперь и я увидела, что Витька прав: труп в дурацкой маске — обладатель яркого спортивного костюма и памятного взгляда. Витька все еще не мог прийти в себя и начал разговаривать вслух:
— Черт, ничего не понимаю. Удав… Хотя свел меня с ним Большаков. Конечно, все сходится. Вот дерьмо.
У меня труп Удава особых эмоций не вызвал, разве что удивление. Я тупо пялилась на него и пыталась свести концы с концами.
Тут во двор на скорости въехала машина, тормоза скрипнули. Витька подобрался, а я услышала голос Глеба:
— Киска, эй, киска, есть кто живой?
Я собралась ответить, что живые, как ни странно, имеются, но Витька сдавил мне рот ладонью с такой силой, точно собрался разом сломать все зубы. Я слабо замычала, а он поволок меня к двери. Глеб все еще звал меня, но ответить я не могла. Витька втащил меня в гараж, швырнул на заднее сиденье своей машины и замахнулся кулаком. Я вобрала голову в плечи, она, кажется, треснула, а потом раскололась, как орех.
Я открыла глаза и моргнула. Свет фар высвечивал песчаную дорогу. За рулем Витька, а я на заднем сиденье и как будто — живая. Что весьма странно. Кулак у него будь здоров. Хотя, может, у меня голова слабая. Оцепенение не проходило. Вероятно, не следовало торопиться и открывать глаза.
Через пару минут я стала ощущать покалывание во всем теле, потом оказалось, что я могу шевелить носом, потом — губами.
Впрочем, не так уж это и радовало. Витька начал чертыхаться, притормозил, развернулся, и поехал назад. Как видно, заплутал.
А я попыталась понять, куда мы едем. Через пару минут фары весьма кстати высветили указатель.
— На кладбище? — поинтересовалась я.
— Очнулась? — усмехнулся Витька.
— Да вроде бы.
— Крепкая у тебя башка, однако. Захочешь выпрыгнуть — валяй. Сама себе шею не свернешь — пристрелю.
— Так ведь все равно пристрелишь, — вздохнула я, пытаясь поудобнее устроить голову, в которой не иначе как расположили ядерный реактор. Витька хохотнул:
— Это точно. Очень ты любопытная.
Везде свой нос успела сунуть.
— Да не хотела я. Просто не везло. — Я покосилась в заднее стекло, делая вид, что шею разминаю. Мелькнуло там что-то или я выдаю желаемое за действительное? В любом случае, привлекать Витькино внимание не стоит. — А на кладбище зачем?
— Пройдем по кругу, — опять хохотнул он. — С чего начали, тем и кончим.
— На кой черт тебе понадобилось заваривать эту кашу? — покачала я головой в искреннем недоумении. — Жилось плохо?
Денег не хватало?
— Много ты понимаешь, — голос его зазвучал неожиданно зло. — Денег. Ты своими куриными мозгами таких денег и представить не можешь.
— Куда уж мне, — согласилась я и опять на дорогу покосилась, вздохнула и решила разговор продолжить:
— Значит, тебе велели убрать Маурина, а ты с Каховским денежки прибрал, а потом и его шлепнул, выставив вором. Все его ищут, а настоящий вор у них под носом. Одного не пойму: чего ты здесь делаешь, почему ты не на Багамах? Ведь хозяева твои все равно до правды докопаются…
— Не твое дело, — рявкнул Витька, а я засмеялась.
— Ясно. Надул тебя Каховский. Шлепнуть ты его шлепнул, а денежки не получил.
Потому теперь и крутишься здесь, как вошь на гребешке.
Витька вдруг засмеялся:
— Не было никаких денег. В этом все дело. Каховский — сукин сын. Ни копейки, понимаешь?
— Значит, задаром душу продал? Не повезло. Угрызения совести, должно быть, мучают. Зачем связного убил? Расплатился бы с Оборотнем, снял камень с шеи, глядишь, и выкрутился.
— Не так все просто, умница моя. Я жив до той поры, пока Каховский в бегах числится. А Илья… Илья знал, и этот Оборотень тоже. Надо было от обоих избавляться.
Вот тут я маху и дал. Надо было самому заняться, а я поручил дружкам… Козлы, мать их! О том, что у Ильи брат есть, я знать не знал, а эти идиоты сутки с ним бились и понять не смогли, что перед ними другой человек. Дерьмо.
— Может, он говорил им, только они верить не хотели.
— Может. Кто такой Оборотень, они так и не узнали, зато с Большаковым напортачили. Заверили меня, что он концы отдал, мол, перестарались малость, а покойничек из могилы сбежал. Ваша работа?
— Наша.
— Где он?
— Далеко. Жив, здоров и тебе привет шлет.
— Пусть шлет. Завтра меня ни одна живая душа не сыщет. Конец истории.
— Славку твои дружки убили?
— Они. Умники. Боялись сказать, что покойничек шустрячком оказался, из могилы сбежал. Вот и намудрили. Хлопнули старика, а потом и Славку вашего. Я знать ничего не знал, пока вы с Сонькой не заявились.
Этих идиотов пришлось убрать, только все уже вышло из-под контроля. Пятки жгло.
А тут Оборотень. Конечно, надо было деньги ему передать, а уж потом разбираться, кто он да что он. Каюсь, пожадничал, за что и поплатился.
В этот момент мы свернули к кладбищу, и Витька затормозил у ограды.
— Ну, вот, — сказал он радостно. — Приехали. — Он вышел из машины, извлек из багажника лопату и предложил мне:
— Давай-ка, Маргарита, поработай маленько.
— Зачем это? — искренне удивилась я. — Место глухое, меня здесь не скоро найдут.
— Давай-давай.
— Что за идиотская фантазия?
— Надо все доводить до конца, — хохотнул Витька, — в могиле должен быть покойник.
— Нашел дуру. — Я отшвырнула лопату. — Надо тебе, ты и рой.
— Не зли меня, — ласково попросил он, — Не то я этой лопатой отрежу тебе пальчики на ножках, сразу зашевелишься.
— Если ты мне пальчики отрежешь, у меня будет болевой шок, а потом я истеку кровью, — заметила я, но лопату взяла: нервы у Витьки шалили, он мог сорваться в любую минуту.
— А зачем копать здесь? — спросила я, чтоб поддержать разговор. — Я, к примеру, у березы хочу. В конце концов, это моя могила.
— Ничего. Здесь тоже неплохо.
Треснула ветка. Я опасливо покосилась на Витьку, но он в свои думы погрузился и ничего не заметил.
— Я до утра провожусь, — сказала я, — помог бы.
— А чего это ты торопишься?
— Не видно ничего, а земля — точно камень.
— Работай, работай.
Ветка опять хрустнула, что вызвало во мне прилив трудолюбия. Витька сел на скамейке возле ограды, хотел закурить, но передумал и сигарету отбросил.
— И что ты делать будешь, когда меня зароешь? — спросила я, продолжая трудиться.
— Исчезну, — усмехнулся он, — растворюсь.
— Ага. Умник. Забыл, что Оборотень сказал? Сегодня — твой срок.
— Оборотень мертв, и ты это знаешь не хуже меня.
Я засмеялась, таким забавным мне это показалось.
— Ты, Витька, дурак, ей-Богу. Воображаешь себя крутым, а наивен, как младенец.
Удава застрелили в спину. Он что, по-твоему, в окно задом наперед лез?
— Ты меня на такое дерьмо не купишь, — попробовал он засмеяться, впрочем, не очень убедительно, и спросил:
— Откуда тогда Удав взялся?
— Очень просто. Кто-то позвонил ему и сказал, что на твоей даче интересные вещи затеваются. Твоим хозяевам неплохо было бы знать, что там происходит. В общем, Удава сгубило любопытство, а Брауна — жадность. Он свято верил в то, что деньги прикарманил ты.
— Браун? Браун погиб? — удивился Витька.
— Конечно. Одни покойники.
— Хорошая новость.
— Вот уж не знаю. Нас все еще трое: ты, я и Оборотень.
— Ерунда, — засмеялся Витька, — в любом случае, завтра меня ни одна живая душа не сыщет.
— А вот это точно, — согласилась я, — оглянись, придурок!
Вспыхнули фары, высветив Витькин силуэт. Он выхватил пистолет, три выстрела грохнули одновременно, и Рахматулин рухнул на холмик свежей земли у моих ног. А с двух сторон появились люди: справа Гоша с Сонькой, которая пробиралась кустами, точно слон, а слева — Глеб. Фары его машины все еще горели, освещая кладбище и нас желтым призрачным светом.
— Как ты? — спросил Глеб, обнимая меня.
— На руках будут мозоли от лопаты.
— Если это все, то печалиться не о чем.
Сонька повисла у меня на шее, смачно расцеловала, сообщив доверительно:
— Я чуть с ума не сошла.
— Ерунда. Никто бы этого даже не заметил.
Гоша очумело пялился на труп Рахматулина, спросил, глотая слюну:
— Он мертвый?
— Мертвый, — кивнул Глеб.
— О, Господи, — Гоша по-лошадиному и затряс головой, — Неужели это я его убил?
— Все-таки ты, Гоша, бандит какой-то недоделанный, — укорила Сонька. Лично и мне его совсем не жалко, хоть и одноклассник… бывший.