Деньги, дворняги, слова — страница 16 из 23

Мама говорит:

– Может, первое время не будет лаять. Но это нормально. Посадите обязательно на цепь. И чтобы конура своя… Она тогда поймёт, что это её место. Её территория. И будет её защищать.

Мы это всем объясняем, кому в дом сторож нужен.

Мать с сыном опять шепчутся. И наконец, они выходят из вольера втроём.

– Дай Бог здоровьица! – опять говорит напоследок женщина.

Мы провожаем Ириску до выхода. Она не глядит на нас и прощается нетерпеливо. Наспех лизнула мне нос и отвернулась. Всё! Меня уже нет в её жизни. И других служителей нет. И старой подружки Лютры. У неё теперь только мальчик Дима.

Я запираю за ними, и мама ахает:

– Телефон не записали!

Мы снова отодвигаем засов, и мама выскакивает наружу.

Потом мы все трое в домике ищем у себя в куртках и в рюкзаках деньги – вдруг ещё что-нибудь вывалилось из кошелька, застряло в складках ткани, в швах… Мама выговаривает Гале:

– Думать надо было! Они же кормить собаку не будут. Станут выпускать, чтобы сама кормилась на помойках. Её же собачники пристрелят!

Галя глядит на неё потупившись. Оправдывается:

– Нет, парень же не разрешит, чтобы – по помойкам. Я знаю, он не разрешит.

У неё нашлась только пара сотенных, и мама тоже пихает деньги в приютскую копилку. И говорит, как о чём-нибудь смешном:

– Ну не могу! Работаем себе в убыток. Каждый день за кого-нибудь возьми да раскошелься!

Вечером приезжает Янина, чтобы проверить, как вытерт в туалете пол и чисто ли на второй территории у Тучки и у всех её соседей, и чтобы отозвать нас с мамой в домик и там сунуть маме в руки несколько купюр – нашу зарплату за эти выходные – и спросить: «Ну, как вам новенькая?»

– Хорошо, – отвечаю я.

И мама поспешно повторяет за мной:

– Да, да, всё хорошо.

Янина щурит свои удлинённые, миндалевидные глаза. Бросает:

– Вы всё-таки приглядывайте, приглядывайте за ней.

Я вижу, как мама старается только кивать в ответ – и совсем не морщиться.


А после оказывается, что за Галей и впрямь нужен глаз да глаз.

В следующую нашу смену я отправляю её разносить корм одну, а потом долго ещё слышу из домика, что наши собаки и лают, и скулят – как если по стеклу водить ребром монетки. Голоса во дворе сливаются в невыразимый общий хор, точнее, в какофонию. Хотя все наши давно должны бы тихонько хрумкать каждый у себя сухими гранулами.

Я выбегаю во двор и вижу Галю, застывшую у тех вольеров, где по соседству живут Дизель и Веник. Оба они балансируют на задних лапах уж не знаю сколько времени и смотрят на неё просительно, а она склонила голову набок и странно, невесело и недобро, улыбается.

– Ну чего ты стараешься? – спрашивает Дизеля. – Что это изменит?

Ясно, она не хочет изучать всех на бегу. Ей надо остановиться перед каждым вольером и с каждой собакой о чём-нибудь поговорить. Её бы покормить с утра так – одними разговорами! Она видит меня – и даже не понимает, что я сейчас схвачу её за плечи, стану трясти: «Ну чего ты застыла? Это что, вся твоя работа? Я тебя, что ли, не жду, чтобы вольеры чистить? А ты ещё первую территорию с кормом не прошла!»

– Они всегда так? – кивает Галя на Дизеля с Веником.

– Всегда, – отвечаю. – Особенно когда голодные. И кто-то перед ними с ведром застыл. Не любят они, если служители их дразнят…

– Послушай, – начинает оправдываться она. – Вот у нас тоже так, мальчишки…

Но я убегаю в домик мыть полы. Сегодня, наверное, придётся мыть два раза. Янина сказала, что приедет проверять вместе с какими-то людьми. С комиссией, которая может дать денег. А может и не дать. Весь день должно быть чисто.


Новенькая идёт разносить корм дальше.

И умудряется выпустить из вольера Арчика!

Сколько говорено было: мимо его вольера проходи не сбавляя шага. Пусть себе лает-ухает, пусть приседает от злости. Волкодавище. Трупы здесь никому не нужны.

На щеколду вольера мы иной раз завязываем красную ленточку – чтобы не забыть, кто здесь сидит, и не открыть случайно. Но перед приходом гостей ленточку снимают, чтобы никто не начал спрашивать: «А для чего она? А что, собака здесь какая-нибудь особенная?»

И видимо, назад ленточку забыли привязать. Но все и так помнят, что в этом вольере – Арчик. И новенькая могла бы это вспомнить. Но я из домика услышала вдруг леденящий, совсем не собачий визг. Должно быть, только человек и может так. Когда я выскочила – Галя лежала на снегу, Арчик её сбил с ног. А сам он, опустив морду в ведро, без остановки хрумкал кормом, и по его серебристым бокам, которые раздувались от дыхания, и по его напряжённой спине видно было, что к нему подходить не надо.

Галя осторожно перевернулась на живот и поползла ко мне. Арчик поднял голову, и ведро, звякнув, перевернулось. Оттуда на снег высыпалось совсем немного корма – всё, что осталось. А он очутился прыжком на середине двора и глухо рыкнул. Ему было не до нас – что-то занимало его внимание.

И тут я увидела, что в разных местах в снегу барахтаются двое или трое щенков. Это подростки, им необязательно жить в домике, и они сидели в вольерах вместе с матерями. Хильду, например, со всем семейством Янина уже перевела на улицу. И Галя недоглядела – кто-то лез в кормушку, под её руки, под совок. А кто-то в это время сзади проковылял к калитке.

И теперь Арчик несётся к одному из малышей. А тот садится в снег, а после и вообще валится набок, и Арчик мощной лапой перекатывает его на спину, и отфутболивает метра на полтора, и прыгает, чтобы догнать. Щенок визжит, вскакивает на ноги, подобострастно виляет хвостиком. И Арчик в ответ виляет ему хвостом. И снова ударяет его лапой. Он так играет!

У щенка-то, может, внутри и кровь уже остановилась. Может, он решил заранее, что умер.

Но нет. Он поднимается на ноги и ковыляет снова к Арчику. Тот прыгает вперёд – и пролетает у малыша над головой. Не рассчитал прыжка, и надо возвращаться.

И потом мне совсем не трудно загнать Арчика в вольер. Я понимаю, как с ним надо, раз он не знает ни одной команды. Я прыгаю на месте и кричу: «А-ва-ва-ва!», топаю ногами, как у щенков на второй территории. И он слушается.

Приходит мама, следом приезжает Янина с какой-то женщиной, и я толкаю Галю под ребро: «Смотри, про Арчика никому не говори!»

Янина водит женщину между вольерами. Наверно, эта женщина и есть – целая комиссия. Я слышу Янинино:

– Они очень благодарны людям. У меня служителей ни разу не кусали. А попробуйте-ка встретиться с бездомными собаками вечером в тёмном переулке…

Женщина отвечает:

– Гм… Я не хожу вечером в тёмных переулках.

В её голосе слышится обида. И Янина чувствует, что не угадала, какие надо говорить слова, чтобы понравиться комиссии.

Вдвоём они сворачивают в проход между вольерами, где мы с мамой и Галей чистим снег. Янина улыбается нам необыкновенно доброй, лучистой улыбкой и говорит:

– Девочки, вы можете отдохнуть и выпить чаю…

И объясняет женщине:

– У нас есть все условия. Плита, микроволновка…

Мы трое с лопатами двигаемся к домику. Янина догоняет нас, шепчет мне:

– Снежка не догадалась выпустить с большими собаками? Что ж ты так?

– Я сейчас выпущу, – обещаю я.

– И чтобы эта была обязательно, бульдожка… В четверг её к нам привезли, я определила на вторую территорию… Картинка – не бульдожка. Вот её комиссии покажем…

Мама убегает на вторую территорию за новенькой бульдожкой, а я выталкиваю из домика Снежка и кидаюсь открывать вольеры самым большим собакам – Сараме, Лютре, Пальме, Кену, Даймону и Нуське-Анубису. Вот только Арчика не стану, конечно, выпускать.

Янина говорила – люди хотят видеть, как мы, служители, играем с собаками, как они выкатывают нас в снегу и для нас это совершенно не опасно. Всё живое связано между собой, твердит Янина, и не важно, человек ты, собака или кошка…

И тут мне кажется, что в домике начался пожар. Я сбрасываю с себя Лютру, с силой топаю на неё, чтобы отстала, и бегу в домик.

Дым идёт из микроволновки. Я и не знала, что она работает. Она всегда стояла высоко на полке, над холодильником, заваленная сверху старыми газетами, тетрадями Янины, чьими-то перчатками и много чем ещё. Не разберёшь. Мама приносит судочки с нашей едой замотанными в толстые шарфы, так, чтобы ничего не успевало остыть, а чай мы кипятим на общей плите. И было дело, мы жарили на сковороде яичницу.

Но Галя решила что-то разогреть в микроволновке, какие-то задубелые покупные пирожки, – она всегда носит такие пирожки и пытается нас с мамой ими угощать, – и в домике теперь пахнет так… Я даже не скажу как. Не знаю, что может так пахнуть. Палёная резина?

Нет, ещё хуже. Просто дышать нечем.

Галя так и застыла посреди комнаты с поддоном в руках. Под клетками для щенков у нас такие поддоны, куда стекают нечистоты. Их надо по сто раз в день вытаскивать и всё их содержимое выливать в унитаз. И Галя, пока её пирожки разогреваются, решила, видно, не тратить времени – вычистить ближайшую к ней клетку. Теперь она стоит, с её поддона капает на чистый пол, микроволновка продолжает гудеть, и дыма всё больше.

Янина появляется в двери и кричит так, как можно звать на помощь, если неучёная и злая собака хочет загрызть тебя. Так Галя кричала, когда выпустила Арчика. У Янины в голосе ужас. И Галя от этого ужаса роняет себе на ноги поддон.

Женщина выглядывает из-за плеча Янины и опять прячется. Янина кидается в комнату, за холодильник, и выдёргивает из розетки шнур микроволновки и снова исчезает. Мама влетает, охает, хватает меня и Галю за руки, мы выбегаем во двор. А там Янина уже прощается с женщиной, и та ей говорит:

– Люди обычно готовятся к приезду нашей комиссии.

Янина озирается на всех нас и берёт женщину под руку:

– Пойдёмте, я провожу вас… Мы договоримся…

– Что вы предлагаете мне?! – взвизгивает женщина.

Я запираю за ними, и тут же раздаётся звонок. Янина сразу у калитки хватает меня за куртку и тащит снова в дом, а мама и Галя забегают следом. И там наша хозяйка начинает кричать из-за того, что мы до сих пор не открыли окна. Сами-то выбежали на воздух, а собакам, кошкам в доме – каково? И на нас с мамой она кричит ещё и за то, что мы не сказали новенькой, что микроволновкой здесь никто не пользуется. Что она просто так стоит.