Я стою, реву.
Он ко мне поворачивается, говорит назидательно:
– Маму слушаться надо.
И тут меня такая злость охватила.
– Она не мама, не мама мне! – говорю.
Дедушка тогда спрашивает:
– А кто?
Гляжу, хозяйка смешалась, и он это тоже видит.
И другие люди на остановке тоже к нам повернулись. У хозяйки стало растерянное лицо, она достала из кармана ворох мелких купюр и сунула их мне в руку. Шипит:
– Чтоб я не видела тебя больше в нашей парикмахерской!
А дедушка переспрашивает у нас обеих:
– Как это – в парикмахерской?
И у одной меня:
– Тебя что, обкорнали?
Я тут представила, что меня и впрямь обкорнали, как в прошлый раз Катьку, и заревела с новой силой, хотя у меня волосы целые и в парикмахерской я была единственный раз – когда в первый класс поступала.
– Я не прикасалась к ней, – доказывает хозяйка.
И кивает всем, кто смотрит на нас, и тянет меня за рукав куртки:
– Вы поглядите все, что на ней надето, у неё денег нет на нашу «Бониту», к нам такие не ходят!
Какие-то тётки заговорили что-то все разом – я не разобрала слов, да они и никакого значения не имели. Моему лицу вдруг очень горячо стало, и я кинулась со всех ног бежать с остановки. Даже дедушке забыла спасибо сказать.
После я видела много раз, как кто-нибудь раздаёт бумажки: «Вас ждёт парикмахерская „Бонита“». А сама я раздавала листовки салона «Диваны „Сладкий сон“» и мини-кинотеатра «Пещера ужасов».
Платили мне всегда без обмана. Только в «Пещеру» надо было приходить пораньше. Как только четвёртый урок закончился, так и беги в раздевалку за пуховиком, чтоб сразу к ним. А если тебя заставят ещё пятый урок отсиживать, то всё, твоё место возле остановки будет занято. Максим, хозяин «Пещеры ужасов», только руками разводит: «У народа обед, самое время к нам зазывать. Позже-то кому раздавать будешь?»
Так что если с пятого урока ты не ушла, то можешь спокойно отправляться и на шестой – смысла нет к «Пещере» бежать. Все бумажки прохожим уже кто-то без тебя раздал, и кто хотел в свой обеденный перерыв посмотреть ужасы, уже посмотрел. Там сеансы-то – всего по 15 минут! Он же – мини-кинотеатр! И после обеда никакой работы до вечера, а вечером я не могу, мне надо Коську из детского сада забрать.
Но однажды мне почти всю неделю, с понедельника до четверга, удавалось удрать после четвёртого урока. И работа все эти дни была моя! Правда, с погодой тогда не повезло. Морозы стояли – минус двадцать, даже в разгаре дня. И дул сильный ветер с ледяной крошкой. А хозяин, Максим, каждый раз повторял, чтобы я не уходила никуда с остановки. И чтобы от ветра не пряталась за дом.
– Ты, если замёрзнешь, – говорит, – лучше в павильоне прячься! Но чтобы никуда с этой остановки, никуда с бойкого места!
Максим следит за тобой – и не угадаешь, как ему это удаётся.
А место и впрямь бойкое. От этого сразу веселей становится, когда повторяешь про себя: «Бойкое место, бойкое место!» Будто у места может быть характер, как у человека! И если оно бойкое – значит, и ты здесь не пропадёшь!
Конечно, я понимаю, почему говорят «бойкое место». На остановке всегда народ – с утра до вечера из других мест люди приезжают в наши магазины. У самой дороги павильон – большой и тёплый, в целом городе немного таких. И вечно в павильоне кто-то прячется от ветра. Не только люди – часто здесь можно увидеть кошку или собаку.
Игорь однажды сфотографировал на телефон рыжего котёнка, забившегося в угол. И у него котёнок получился до того красивым на голубом фоне – будто в комнате, в углу дивана. Не поймёшь, что это не обивка, а какой-то пластик. И снега на фотографии не видно. Не угадаешь, что котёнок вовсе не домашний и что если к ночи подморозит, то наутро ему, скорее всего, и не проснуться.
Собаки тоже иногда лежат под скамейками павильона без движения, а иногда бродят и нюхают пол в павильоне, и снег на улице, и ноги у прохожих. А если сделаешь к такой собаке хотя бы один шаг – она от тебя сразу как отпрыгнет!
Несколько раз я видела маленькую собачку, клочкастую, с длинной и острой мордочкой. И я всё не могла понять, кого она мне напоминает. А потом одна маленькая девочка воскликнула:
– Ой, мама, смотри, Ёжик в тумане!
И я поняла: да! Ну, точь-в-точь! И шерсть поднимается, будто колючки! Но только ходит не на задних лапах и без узелка на палке.
Я его потом так и звала про себя: «Ёжик в тумане». И так ко мне прилипли эти слова. Я ходила вдоль остановки и бормотала:
– Вышел ёжик из тумана… – и с этими словами протягивала людям рекламки «Пещеры ужасов».
Некоторые могли подумать, что там сегодня про ёжиков. Это потому, что я только про Ёжика и могла думать. Ёжик был диковат и не брал у меня булку, хотя потом мог подойти и съесть её с пола в павильоне. Когда думал, что я не смотрю на него. Всегда было заметно, что он голоден. Но он искал не еду, он что-то вынюхивал в снегу другое. Отбежит от павильона, сделает вокруг остановки крюк, так и не подняв носа, и потом опять в павильон – греться. А в четверг, когда я последний раз раздавала рекламки «Пещеры ужасов», его уже не было. И я велела себе думать, что его кто-нибудь забрал домой. Потому что я не хочу думать, что с ним произошло что-нибудь плохое. В крайнем случае он убежал на какую-то другую остановку, а потом сюда вернётся.
В павильоне часто появляются собаки – и маленькие, и средние, и большие. Чаще всего они тихо лежат в углах, прячутся за ногами людей, как за лесом. Но есть и такие, кто выбегает из павильона встречать каждый троллейбус, как будто не знает точно, на каком приедет хозяин.
Хотя я ни разу не слышала, чтобы кого-нибудь с остановки забрали домой. Зато говорят, что их увозят собачники. Не знаю точно, как это происходит. Собачники приезжают с утра, когда все в школе или на работе, и бездомных собак забирают куда-то на край города. А там их сперва сажают в клетки.
Эти ряды клеток показывали когда-то в теленовостях. Корреспондентка, молодая девушка, брала на руки по очереди каких-то щенков, а за её спиной большие собаки прыгали с разгона на решётку, как будто хотели разбиться о неё. Как наша Лютра.
Девушка подёргивала плечами от грохота решёток и совала щенков в самую камеру:
– Вот этот завтра умрёт, если никто не заберёт его к себе до завтра. А этот проживёт ещё двое суток. Его только вчера привезли сюда. И вы можете подыскать место в доме, можете решиться взять питомца.
Собак усыпляют на третьи сутки. Надо освобождать место для тех, кого привезут потом. По телевизору крупным планом показали дату на клетке той собаки, которой оставалось жить до утра. Там цифирки вставляются в прорези на дощечке. И я подумала, что если всё время переставлять незаметно цифры, то ни одну собаку не убьют.
Игорь, он маленький ещё был, канючил:
– Мам, ну давай возьмём щеночка! Давай завтра утром пойдём и возьмём!
Бабушка тогда у нас гостила, и она одёргивала его:
– Какую собаку вам, куда вам собаку…
Но Игорь точно не слышал её и снова тянул:
– Мама, ну мам! Давай щеночка возьмём?
И Коська подтягивал за ним:
– Щеночка!
Мама ходила по комнате и собирала в рюкзак разные вещи: книжки, домашние тапки, чашку и ложку. Всё это требовалось ей в больнице, а назавтра она туда снова отправлялась. Её той зимой несколько раз то клали в больницу, то снова выпускали. От лекарства у неё сделались толстые щеки, будто у нашего школьного хомяка Шур-Шура, когда он что-то прячет в защёчные мешки. А на голове мама носила яркую красно-зелено-бело-жёлтую бандану из флага уж не помню какой страны. О которой я только от неё тогда и услышала. У нас на мини-рынке возле остановки продавали косынки в виде флагов каких-то стран. И мама тогда накупила себе их, разных.
Бабушка ещё ругалась из-за того, что принесла дорогой парик, а мама его не носит. А мама говорила ей:
– Да жарко в нём. И потом, мам, это же мёртвые волосы!
Бабушка ворчала:
– А платок этот что, живой на тебе? Он живой?
Мама говорила:
– Ну, да, это же есть такая страна! Может, когда-нибудь ещё разбогатеем и съездим туда!
И бабушка, как мне тогда казалось, вдруг слишком быстро и слишком горячо начинала соглашаться:
– А чего, Танька, в жизни не бывает! Выздоровеешь, да и поездишь ещё по разным странам!
Игорь влезал:
– И щеночка к себе возьмём!
– Возьмёте, возьмёте, – и тут соглашалась бабушка.
И я не верила своим ушам. Она что, не знает о том, что старушка Мальвина Сергеевна, которая сдала нам эту квартиру, сто раз повторила, чтобы не было здесь никаких животных? Мама что, не рассказала ей? Мне так она почти каждый день напоминает.
Но бабушка обещала Игорю:
– Хоть двух щеночков возьмёте.
– Только давай прямо завтра возьмём! – требовал Игорь. – Утром встанем пораньше и съездим за ним, да, мам? А уж потом ты пойдёшь в больницу!
– Какого щеночка? – Мама остановилась с зубной щёткой в руке, как будто только сейчас про щенков услышала.
– Чёрненького, – ответил Игорёк, – того, которому только до завтра жить осталось. А потом подумаем, куда ещё одного поселить, и заберём пятнаша, у которого в запасе ещё два дня…
И тут я не выдержала, дала братцу хороший подзатыльник. А то он говорил и говорил. И у меня снова сделалось во рту так, как бывает, когда не знаешь, что тебе делать. Во рту или в горле, непонятно. И дышится трудно, не как всегда.
Первый раз у меня так тоже было из-за собаки.
В третьем классе возле школы за мной увязался необыкновенно длинношёрстный и необыкновенно лохматый щенок. Просто комок шерсти. И я представляла, как дома его отмою, как стану расчёсывать… Не знаю уж, почему из всего класса он выбрал меня. Может, думал, что у меня есть для него что-нибудь вкусное, но у меня не было, и мы просто бегали с ним на физкультуре, и после уроков бегали в школьном дворе, а потом, когда уже очень захотелось есть, мы бежали вместе до самого моего дома. Я тогда жила в другой стороне от школы, мы ещё не переехали. И дверь мне открыл папа.