Не лучше обстоят дела и в других буржуазных странах.
В Нидерландах, например, в 1982 году в выборах в провинциальные штаты приняло участие только около 68 % зарегистрированных избирателей. Это — самое низкое число с тех пор, как в 1970 году в этой стране был отменен закон об обязательном участии в голосовании. Данный факт свидетельствует о неверии очень большого числа голландцев в то, что формальное изменение состава выборных органов может привести к какому-либо существенному улучшению для рядовых граждан.
На быстрое развитие тенденции «независимости по отношению к традиционным партиям» среди английских избирателей обращает внимание проф. Ж. Блондель, подчеркивая, в частности, что «совместная доля обеих партий (консерваторов и лейбористов. — В. Д.) упала с почти 3/4 электората в 1950 году до менее 2/3 — в начале 1970 года»39. «…Каждый пятый из тех избирателей, которые фактически участвовали в голосовании, — отмечает французский политолог М. Шарло, анализируя результаты парламентских выборов в Англии 1979 года, — инакомыслящий, желающий выйти из сферы двухпартийной политики»40. Пр оценке французского социолога Ж. Биба, 10–15 % итальянских избирателей, или 4–6 млн. человек, в настоящее время не отдают явного предпочтения ни одной из партий, голосуя в зависимости от их позиций по тем или иным конкретным вопросам41.
Общие показатели абсентеизма по странам «девятки» при выборах 1979 года в европейский парламент составили 40 % избирателей. Рекордно высоким явилось отсутствие избирателей при выборах в европарламент в 1984 году: в отдельных странах (например, в Англии) от участия в голосовании отказалось почти 70 % избирателей.
Подобные масштабы отказа от голосования свидетельствуют о том, что такие действия избирателей уже перерастают рамки традиционной пассивности, все отчетливее приобретая формы активного бойкота официальных каналов «волеизъявления», всей существующей политико-правовой системы. Не случайно абсентеизм все чаще характеризуют во многих странах как «третью партию», бросающую вызов традиционному буржуазному партийному механизму, то есть как силу политическую, силу оппозиционную и весьма влиятельную.
Осознавая опасность массового отказа избирателей от участия в голосовании, некоторые буржуазные специалисты с целью как-то сгладить, приглушить политическое значение данного явления пытаются даже «теоретически» обосновать неизбежность нарастания абсентеизма в современных буржуазных странах, оправдать его. Показательна в данном отношении статья обозревателя американского журнала «Ньюсуик» Дж. Уилла, которая так и называется «В защиту неголосования», появившаяся в разгар президентской избирательной кампании 1984 года. По мнению автора, массовое участие избирателей в голосовании в настоящее время, оказывается, и не требуется, поскольку настроение избирателей, их предпочтения достаточно точно отражают опросы общественного мнения, в связи с чем само голосование якобы приобретает характер лишь «эмоциональной награды». Кроме того, абсентеизм, как полагает Уилл, есть форма «молчаливого» или «пассивного» согласия, а, значит, основное требование демократии — согласие управляемых, обеспечивающее законность, легитимность власти, соблюдается. Наконец, в попытках представить черное белым автор договаривается даже до утверждения о том, что высокий уровень участия избирателей в выборах чуть ли не в принципе является показателем не демократизма, а… тоталитаризма (!). Подобные, с позволения сказать, «аргументы» говорят сами за себя.
Глубокий хронический кризис переживают японские консерваторы; авторитет возглавляемого ими правительства упал в конце 1982 года до столь низкой отметки (согласно опросам общественного мнения, в октябре 1982 г. его поддерживало лишь 16 % избирателей; для сопоставления можно отметить, что правительство во главе с бывшим лидером ЛДП К. Танакой незадолго до его отставки в 1974 г. поддерживало 18 % избирателей), что пришлось принимать «пожарные меры»: срочно менять лидера партии, созывать чрезвычайную сессию парламента и избирать, а вернее утверждать, нового премьер-министра. Правда, и при новом правительстве во главе с Я. Накасонэ сколько-нибудь серьезно выправить положение не удалось: при очередном опросе общественного мнения в поддержку вновь сформированного правительства высказалось лишь 30 % избирателей, тогда как 32,6 % избирателей дали ему негативную оценку. Причина — общее укоренившееся недоверие к давно дискредитировавшей себя в глазах широкой общественности либерально-демократической партии.
Еще более серьезными оказались последствия глубокого кризиса в испанской партии Союз демократического центра (СДЦ). Партия одерживала крупные победы на парламентских выборах 1977 и 1979 годов, несколько лет возглавляла правительство. Однако непоследовательность ее политического курса, пренебрежение интересами народных масс, а в ряде случаев — и государственными интересами (в частности, в плане взаимоотношений страны с военным блоком НАТО и др.) в конечном счете подорвали ее престиж: на выборах 1982 года СДЦ потерпел сокрушительное поражение, получив в парламенте лишь 12 вместо 168 мест, которыми партия располагала ранее, и уступив правительственную власть социалистам. В результате резко сократилась численность самой партии, от которой отделилось несколько группировок, создавших самостоятельные партийные организации, а несколько позже, в начале 1983 года, СДЦ вообще прекратил свое существование как политическая партия.
Аналогичным образом общая дестабилизация позиций ведущих буржуазных партий, размыв их традиционного электората, усиление разногласий внутри партий и конкурентной борьбы между партиями привели в начале 80-х годов к отстранению от власти буржуазных партий во Франции. Впервые в истории V Республики в 1981 году французское правительство было сформировано левыми партиями.
Наконец, можно упомянуть о глубоком идеологическом кризисе, который давно переживают практически все основные буржуазные партии ведущих стран капиталистического мира и который проявляется, в частности, в обостряющемся дефиците философско-мировоззренческих, ценностных установок, обусловливающих оскудение арсенала средств идейно-пропагандистской работы, снижении ее результативности как инструмента мобилизации политической активности населения. В подобных условиях отчаянные попытки интенсификации усилий по выработке более четкой, «своей» политической линии, вопреки субъективным устремлениям авторов, приводят к прямо противоположным результатам, к нивелировке идейно-политического багажа буржуазных партий. А это, разумеется, содействует их сближению, «делая для избирателя задачу различения партий, — как отмечает австрийский профессор И. Хаген, — почти невозможной»42. Ни одна буржуазная партия не способна сегодня предложить реальной альтернативы проводимому давно обанкротившемуся курсу, разработать конкретные предложения по урегулированию стоящих в повестке дня острейших экономических, социальных и политических проблем. А это сказывается на прочности позиций не только отдельных партий господствующего класса, но и на стабильности политического механизма диктатуры монополий в целом.
Отмеченные явления прямо взаимосвязаны с утвердившейся тенденцией к постоянному «удорожанию» политики в капиталистических странах. Расширяющуюся апатию и пассивность значительной часта избирательного корпуса буржуазия и ее партии пытаются компенсировать наращиванием усилий в идейно-пропагандистской области. Причем осуществляется это в силу бедности идейного багажа прежде всего за счет научного и технического совершенствования, разнообразия аппарата обработки общественного мнения, внедрения новейшей методики манипулирования поведением избирателей. Собственно, это в известной мере признает и упоминавшийся выше А. Дюамель, когда пишет, что «деньги имеют важное значение в политике — и притом все более важное по мере того, как распространение идей становится делом технических специалистов»43. В погоне за голосами избирателей буржуазные партийные боссы не гнушаются никакими средствами, вплоть до использования приемов и методов сугубо коммерческой рекламы, рекламируя «свои партии, — говоря словами В. И. Ленина, — точно так же, как отдельные капиталисты рекламируют свои товары»44. Прямым подтверждением верности и глубины ленинской оценки звучит вынужденное признание газеты «Ныо-Йорк таймс», отмечавшей в связи с президентской избирательной кампанией в США 1980 года: «Борьба за президентское кресло превратилась в телевизионную коммерческую кампанию. Поэтому американцы склонны относиться к кандидатам в Белый дом в основном так же, как и к соперничающим маркам пива»45.
Именно «коммерциализация» выборов прежде всего приводит к их постоянному и резкому удорожанию. «Деньги не только могут оказывать влияние, они могут оказывать огромное влияние, — отмечает американский социолог Р. Уиртлин, вскрывая внутренний механизм удорожания избирательных кампаний. — Люди принимают решения, основываясь на своем способе восприятия мира, а их способ восприятия обусловлен информацией, которую они получают. Деньги же могут влиять не только на получаемую ими информацию, но и на ее усвоение, и поэтому от них зависит, кто выиграет, а кто проиграет»46 Иначе говоря, вопрос сводится к тому, насколько широко и интенсивно происходит использование в предвыборных целях рекламы, которая, как известно, стоит сегодня чрезвычайно дорого.
Буржуазные партии широко прибегают к средствам радио и телевидения, с тем чтобы «продать» своего кандидата, создать у избирателя соответствующий стереотип его «имиджа» (образа). О том, как это делается, можно судить, в частности, на основе признания ведущего специалиста по рекламе корпорации «Кока-кола» Т. Шварца, который в свое время «продавал» избирателям кандидатуру Дж. Картера. «Независимо от того, кока-кола это или Картер, у покупателя или избирателя надо вызвать определенное отношение к объекту, — признавал он. — Мы… делаем монтаж из изображений