айшем времени я буду там же. Мне так почему-то не кажется. Я сейчас остро ощущаю положение неустойчивого равновесия. Или пан, или пропал. По правде говоря, мне страшно, аж поджилки трясутся. Меня все время подмывает выкрикнуть: «Денег дайте и отвяжитесь все на хрен!» А если ничего не выгорит, путь назад все равно закрыт… В январе я и сам был в Калифорнии — в Лос-Анджелесе. Деловая часть поездки прошла без сучка, без задоринки, и действительно казалось, что нет ничего невозможного. А вот с досугом совсем другое дело, там я, можно сказать, серьезно влип. Надо бы не забыть как-нибудь вам об этом рассказать. История просто призовая… Собственно, тогда-то я и познакомился с Филдингом, уже на самолете обратно в Нью-Йорк. Оба летели первым классом, случайное совпадение.
— Джон, ты бы что предпочел? «Бредлайн»? «Ассизи»? Может, в «Махатму»?
Терри Лайнекс и ребята хотят вытащить меня на ленч. Только что вошел Кейт Карбюртон, громко имитируя ладонями пердеж. Последнее время эти, так сказать, увертюры случаются все чаще. По моим ощущениям, это новый способ выпихнуть на пенсию по старости. Но я не против, отнюдь. После такого утра необходимо подзаправиться, бензин почти на нуле. Разумеется, я иду с ними — так же, как уйду без оглядки, когда будет подходящий момент, когда надо будет резко отрываться. Самого бы только не разорвало… Перешучиваясь, мы выскакиваем из такси в своих кашемировых пальто с подбитыми плечами. Девушка в совершенно лесбийском костюме и пышном желто-розовом шейном платке (по-моему, я мог бы переспать с ней, если бы захотел, но не исключено, что просто это у нее такая профессиональная манера) радушно проводит нас к нашему столику. Но столик не тот! Прежде чем Терри Лайнекс успеет развопиться, что затаскает администрацию по судам, Кейт Карбюртон отводит девушку в сторону и занудным тоном напоминает ей, какую прорву денег мы тут тратим. На нее это производит впечатление. На меня тоже. В самом скором времени нас усаживают за другой столик (какой-то старикан пятится, не успев даже салфетку из-за ворота извлечь), гораздо лучше, круглый столик, ближе к двери, с бутылкой шампанского за счет заведения.
— Сэр, администрация приносит извинения, — говорит девушка, и Кейт снисходит до кивка.
— Так-то лучше, — бормочет себе под нос Терри.
— Именно, — говорит Кейт. — Именно что.
Мы пьем шампанское. Заказываем еще бутылку. Девушки наши по очереди заканчивают пудриться, и официантка препровождает их к новому столику. Митци, секретарша Кейта. Крошка Белла, которая сидит у нас на телефоне. И хищница Труди, многофункциональная женщина-вамп и пиар-стратег. (Что до найма женского персонала, то мы в «К. Л. и С.» традиционно обращаем внимание только на внешность.) В основном, им придется хохотать и слушать. Немного болтать тоже, но только если героями их историй выступаем мы. Тусклый июньский свет, не июнь, а издевательство, постепенно заливает помещение, набухая, как женский сосок или наполненный ветром парус. На краткое мгновение все мы жутко засвечены, вылитые монстры. На краткое мгновение весь ресторанчик превращается в консервную стекляшку, выставка маринованных достижений косметологии и стоматологии. Но теперь-то самая потеха и начинается. Терри кидает в меня хлебными катышками, Найджел под столом исполняет свой коронный номер — изображает собаку и шумно обнюхивает колготки Труди. Я замечаю, что за соседним столиком пара средних лет нервно ежится и ниже склоняется над своей едой. Тем временем я, встряхнув бутылку шампанского и зажав горлышко пальцем, окатываю Терри шипучей струей, и хором с Кейтом Карбюртоном мы несколько раз исполняем припев «We are the Champions».[15] Да, боюсь мы испортили аппетит этой парочке. Наверно, раньше таким, как они, в подобных заведениях было по кайфу, тишь, гладь да божья благодать, пока тут не стали появляться такие, как мы. И мы пришли надолго. От нас так просто не отделаешься… Наконец раздают меню, словно сценарий для ознакомления, и мы ненадолго умолкаем и сосредоточенно хмуримся, разбирая незнакомый шрифт.
Четыре часа. В тяжелом, недвижном, изнурительном воздухе Лайнекс и Сам покачивались с носка на пятку перед писсуарами в подвале. Я услышал медленный скрип трехфутовой молнии Терри, потом шум струи, ударившей в фаянсовую чашу. Вот так и каждый день, почти каждый, псу под хвост.
— Брр, — передернуло Терри.
— Как там твой детородный?
Терри покосился вниз.
— Такой же зеленый, — ответил он своим писклявым, бесплотным голосом типичного жиртреста.
— Это все та дрянь, которую ты подцепил в Бали? Что там было? Сифак?
— Сифак? — переспросил Терри. — Не, приятель, бери выше. Просто чума.
Потом его налитое кровью лицо сделалось серьезным.
— Джон, ты последнее время рога никому не наставлял? Детей не сбивал ничьих?
— Чего? — сказал я и уперся рукой в кафельную стенку, так меня повело.
— Я хочу сказать… может у кого-нибудь на тебя серьезный зуб быть?
— А как же, — отозвался я и переступил с ноги на ногу. Бывали дни, когда мне казалось, что серьезный зуб на меня у всех поголовно.
— Совсем серьезный? — уточнил Терри. — По большому счету?
— Вряд ли. А что такое?
— Занесло меня недавно в «Крысу-мутанта», — сказал Терри Лайнекс. — По сравнению с ними, мы вообще трезвенники. Там народ просто как с цепи сорвался. Спортивный перепой, высшая лига. И вот один из этих громил спрашивает у меня: «Слушай, Джон Сам — это не твой партнер часом?» «Ну и что с того?» — говорю я. «Его заказали, — говорит он. — Не знаю кто, не знаю за что, но какая-то каша заваривается». Смотри: что это за точка, ты знаешь, и лажу там могут трепать какую угодно. Но чтобы совсем уж на пустом месте — это вряд ли… Поспрашивать?
Я взглянул в раскрасневшееся лицо Терри — его кривые лохмы, пол-уха откушено, ноздри разной величины. Зубы торчат во все стороны, как битое стекло по верху бетонированного забора. Терри — один из новых принцев, гений безудержной импровизации. В настоящее время голубая мечта его — нанять шофера-инвалида. Тогда можно будет налепить на стекло соответствующий значок и парковаться где угодно.
— Ладно, поспрашивай.
— Есть, сэр, — отозвался он. — Всегда лучше перестраховаться. Усек?
И вот я двигаюсь домой на исходе скомканного дня, лавирую в толпе братьев и сестер, то встречаясь, то не встречаясь с ними взглядами, и мне даже почти приятно осознавать, что подозрения подтвердились, что теперь все официально.
— Шах, — сказал я.
Селина возмущенно посмотрела на меня. Ее глаза, мечущие молнии, вернулись к доске. Она фыркнула и наобум двинула своего чернопольного слона.
— Шах, — повторил я.
— Ну и что?
— Это значит, что я угрожаю твоему королю. Могу его съесть.
— Ну и на здоровье. Подумаешь, напугал.
— Ты не понимаешь. Весь смысл же…
— Я пошла в ванну. Терпеть не могу шахматы. Куда двинем? Только не в индийский и не в китайский. И не в греческий. «Крейцер».
— Как скажешь. — Я вернул в исходное положение тяжелые фигуры.
— На голове у тебя просто кошмар. Дал бы мне подстричь.
— Я в курсе.
Ровно сегодня я заходил в парикмахерскую — двадцать фунтов как с куста. Хренов коротышка-гомик покопался в моих лохмах и с отвращением поинтересовался, сколько мне лет. Тот же самый вопрос задавал Роджер Фрифт. Это все сердце. Мотор барахлит, старый, тик-так, сбивается с ритма.
Я зашел в спальню и порылся в комоде, в ящике с нижним бельем Селины, рассчитывая удивить ее результатами раскопок, когда выйдет из ванной. Оба-на, что-то новенькое. И это… Тронув на пробу пальцами новенький лиф, я ощутил в области шва что-то твердое. Что бы это могло быть? Китовый ус? Нет — свернутые трубочкой потертые десятки… двести фунтов! Что она, совсем соображение потеряла — устраивать тайник в ящике с нижним бельем? Прекрасно же знает, что я все время там копаюсь.
Она вышла из ванной, опоясанная полотенчиком для рук. Я ткнул пальцем. Она и бровью не повела — ну, почти — при виде кучи денег, небрежно раскиданных с ее стороны кровати.
— Откуда это у тебя?
— Выиграла!
— Во что?
— В рулетку!
— А кто-то говорил, что без гроша в кармане…
— Это была моя последняя пятерка! Я поставила на номер, когда уже уходила!
— Это тридцать к одному, а откуда еще пятьдесят?
— Чаевые!
— Ты же говорила, что работаешь там, верно?
— Верно!
— И кем?
— Крупье!
Я помедлил, изображая свирепый оскал. Раньше Селина работала крупье, что правда, то правда. В «Цимбелине» нанимают вертихвосток патрулировать зал — это тоже правда. В мини-юбках и полупрозрачных блузках. Можно подумать, они просто заглянули перекурить, но на самом деле при исполнении, и заходить с лохами дальше определенной черты им строго-настрого воспрещено — как я выяснил однажды вечером, нет, ночью, когда цыпочка, с которой я тогда был, уже залегла на боковую.
— А все-таки, откуда мне знать, вдруг ты просто развлекалась там с кем-нибудь?
— Позвони Тони Девонширу!
— Кто такой Тони Девоншир?
— Управляющий!
— Ну, ладно…
— Давай же! Позвони ему!
— Хорошо, хорошо.
— Кстати, по-моему, я говорила тебе вынести мусор. Вынеси сейчас, будь так любезен. И почему бы нам завтра не поесть днем в городе, а потом зайдем в твой банк, разберемся со счетом. Так и так все уйдет на квартплату, а я еще должна шестьдесят своему гинекологу. Согласись, куда разумнее было бы мне перебраться сюда. Осторожно, помнешь. Ой, смотри, как они сели. Наверно, и не налезут уже. Ну-ка, ну-ка… о-па! Но все равно, наверно, с этими подвязками и поясом не сочетаются, правда?
Я опустился на мятые купюры.
— Угу, — сказал я. — Поди сюда.
«Фиаско» нужен капитальный ремонт. Селине — совместный банковский счет. Алек Ллуэллин должен мне денег. И Барри Сам должен мне денег. Надо бы поскорее опять съездить в Америку и заработать побольше.
Я пригласил Дорис Артур на ленч. Она простила меня за то, что приставал к ней. Настолько убедительно простила за то, что приставал к ней, что я попробовал опять. На этот раз дело было не в бухле, а в самой бабенке. Покушав, мы обсудили наши наметки, в ее номере. Вообще-то, в голове у меня четко сидят шесть больших сцен, которые я знаю как снять, и задача Дорис — придумать ненавязчивые переходы между ними.