Сегодня я порвал с привычкой и традицией и зашел на ленч в ресторан под названием «Возрожденный». Это тесноватое заведение с плохой вентиляцией, с перегородками и столами из огнеупорного пластика, наполовину дешевое бистро, наполовину забулдыжник для гопоты, а персонал — отборная итальянская гвардия плюс некоторое количество приблудного сброда, местных уборщиц, недавних бомжих, лондонских дворничих. Народ сюда заходит самый разнообразный, от мусорщиков до управленцев среднего звена. В меню преобладает жареный картофель, но лицензию на торговлю спиртным они имеют. С чего бы иначе я обратил на них внимание? Я заказал жаркое с подливой, два салатика и графин красного — а для меня, инвалида «Пицца-пита» и «Бургер-шака», «Доннер-дена» и «Фуртер-хата», это все равно что горсть коричневого риса и стакан шипучего витамина С. (Диетическое питание неподалеку тоже подают, силами престарелых хиппи или неулыбчивых датчан. Но не буду же я есть это дерьмо. Вот хоть режьте — не буду.) Я сидел и ждал, пока принесут мой заказ, когда в открытую дверь зашел Мартин Эмис — помните, писатель, с которым я как-то недавно разговорился в кабаке. Народу было довольно много, и он помедлил, вертя головой, пока не увидел свободные места за моим столиком. Вряд ли он заметил меня.
Мартин сел напротив и тут же уткнулся в книжку. Испортит он себе зрение… Мне же и так было о чем подумать — например, как одолеть изрядное похмелье, — короче, только лишних сложностей мне и не хватало. Прошлый вечер открыл, так сказать, новую главу. Коктейли — 17 фунтов. Обед — 68 фунтов. Селина — 2500 фунтов. Вы не ослышались — две с половиной штуки. Та суходрочка на островах Блаженных — да Ши-Ши просто даром работала. Я теряю хватку, разваливаюсь на ходу. Год назад по итогам двухчасового, при свечах, сеанса добычи средств Селина заработала бы разве что затрещину (не подумайте ничего такого, все было бы тихо-мирно, то есть не в ресторане, не на людях, а уже в «фиаско» или дома). Я действительно старею, действительно слабею. В спальне я дал ей чек. Она сложила его к спрятала в ложбинке между чашками своего черного лифчика. Потом я получил свое, да еще как. Через час раздался телефонный звонок. Времени было начало второго. «Не подходи», — прошептала Селина. Но я был не прочь прерваться, ровно в той же степени, в какой Селина этого не хотела. Мы разделились (это было все равно что запутавшийся шнурок развязывать), и я проковылял к аппарату. Филдинг Гудни ввел меня в курс всех последних событий: Дорис Артур прислала «не сценарий, а конфетку», Кадута Масси и Лесбия Беузолейль уже подписали контракт, Гопстер хотел сниматься, Гайленд отказывался — Лорн Гайленд сходил с ума или давно уже сошел. Деньги сыпались с неба быстрее, чем Филдинг успевал их ловить. Возбужденный, посвежевший, я захватил бутылку бренди, вернулся в спальню и заставил Селину пожалеть, что на свет родилась. Две тысячи пятьсот фунтов — это же чертова уйма денег. Но Филдинг вел речь о миллионах. Если все выгорит, я смогу спать с Селиной каждую ночь, до конца своих дней.
Принесли вино. Все равно предстояла еще целая трапеза, так что я подался вперед и проговорил:
— Это судьба.
Он вздернул голову, чуть было не запаниковал — но тут же успокоился и улыбнулся. Он меня узнал. Обычно меня узнают. С чем, с чем — а вот с узнаванием у меня проблемы нет. Это одна из немногих компенсаций за мой страхолюдный вид.
— А, привет, — отозвался он. — Мы что, так и будем каждый раз сталкиваться?
— Вы-то что делаете в этой дыре? Почему не на бизнес-ленче со своим… со своим издателем, или еще кем?
— Да ну, бросьте. С издателем у меня бизнес-ленч раз в два года. А вы чем вообще занимаетесь?
— Кино, — ответил я. — Я занимаюсь кино, днем и вечером.
— Тогда почему вы не с Лорном Гайлендом? Понимаете, о чем я? Просто это не так часто случается.
— Что это вы именно Лорна Гайленда вспомнили?
Может, конечно, он просто запомнил меня — а, может, и не просто. Все-таки я довольно известен, в определенных кругах.
— Да ничего, просто так.
— Джон Сам, — протянул я руку, и он ее пожал.
— Мартин Эмис.
— Будем знакомы.
— Секундочку, — проговорил он. — Это не вы случайно делали рекламные ролики, те, которые с эфира сняли?
— Случайно я.
— Ага, — кивнул он. — Забавные ролики были, я очень смеялся. Мы все смеялись.
— Спасибо, Мартин, — поблагодарил я. Появилась официантка с моей тарелкой — полной до краев, источающей пар. Мартин сделал свой заказ. Он удивил меня, выбрав стандартный гопнический набор — яичница с беконом и жареная картошка. Видно, не так уж и много им платят, писателям.
— До ста? — поинтересовалась девушка, одна из итальянского контингента; кожа ее была основательно натурализована кухонными испарениями.
— Нет, спасибо, тостов не надо.
— Пить што?
— Пожалуйста, чай, — ответил Мартин.
— Хочешь капельку? — спросил я, показывая на свой литр красной шипучки.
— Нет, спасибо. За ленчем я стараюсь не пить.
— Я тоже. Только никогда не получается.
— Если я за ленчем выпью, потом весь день отвратно себя чувствую.
— Я тоже. Но я весь ленч отвратно себя чувствую, если не выпью.
— Что ж, главное — сделать свой выбор, — произнес Мартин. — И вечером то же самое. Если выпил хорошо, значит утром плохо. Если утром хорошо, значит выпил плохо. И так далее. То же самое, кстати, с жизнью. Когда хочешь хорошо себя чувствовать — в молодости или в старости? Или то, или то, третьего не дано.
— Ну не трагедия ли.
Он внимательно посмотрел на меня. Я с печалью проследил за его взглядом и увидел то же, что и он. Белоснежные щеки и багровые веки, жадная прорезь рта и дубильные зубы — и лохмы, сухие ломкие лохмы, лохмы ханыги.
— И все равно выбираешь вечер, так?
— Угу.
— И отвратно чувствуешь себя утром. — Он с усмешкой покосился на мое вино. — А также в послеобеденное время.
— Вообще-то я сова, — промямлил я.
Принесли его заказ — в этом заведении кота за хвост тянуть не привыкли, — и Мартин потянулся за солью.
— Я был тогда в журнальном магазине, — негромко произнес он, уже начав есть, — когда вы с той девицей поцапались.
— Серьезно? — отозвался я, и сердце мое болезненно екнуло.
— По-моему, вы вполне достойно себя вели. Пренеприятная была ситуация.
— Еще бы, — сказал я. — Чуть сквозь землю не провалился, так неудобно.
Мартин отрезал кусочек бекона и тщательно прожевал.
— Вообще-то, — сказал он, — вы могли бы сказать, что мужчину тоже эксплуатируют.
— Какого мужчину?
— На фотографии там мужчина тоже был?
— Нет. Просто у девицы перед носом здоровый такой хрен болтался.
— Ну и чей это, интересно, хрен был?
— Да, но девки же… девки не считают это эксплуатацией. Они думают… они думают, что все мужики в любом случае этого хотят.
— Значит, они не правы, — спокойно отозвался он. — Я бы, скажем, этого не хотел. Вы бы не хотели. Мужчины делают это за деньги, так же, как и женщины.
— Да ну, должны же быть мужики, которым это нравится. Когда я был моложе, мне всегда казалось, что это самая-самая, как ее, синекура. И не забывайте, что некоторым женщинам это тоже нравится.
— Вы так полагаете?
— Уверен, — авторитетно ответил я. — Есть у меня одна знакомая, она позировала для этого журнала «Денди». Так стоит только об этом напомнить, она прямо рыдает от гордости.
— Гордости?.. Да, пожалуй, все сходится.
— Это как?
— Гоп-арт, — туманно пояснил он. — Ой, извините, мне уже бежать пора.
— Да вы что, перевариться же не успеет, это вредно. Хлебните-ка лучше.
Он мотнул головой. Прежде чем уйти, он протянул мне свободную руку, и я ее пожал.
— Приятно было пообщаться, Мартин.
— До встречи, Джон.
Джон. Ну и имечко. Гадливое, блудливое, никакое. Я оттолкнул тарелку и сосредоточился на вине. Закурил сигарету. Задумался. Гоп-арт… Искусство для гопоты… Ну да. Когда наконец Врон выплакалась — предварительно продемонстрировав потенциальному пасынку фотографии, на которых дрочит в чем мать родила, ради денег, — она подробно, с трепетом в голосе и со свежими слезами на кончиках ресниц разъяснила мне, что всегда была творческой натурой.
— Джон, я всегда была творческой натурой, — упорно повторяла она, как будто я осмелился возразить, что она была творческой натурой лишь иногда или стала только недавно.
Врон подтвердила, что в школе неплохо успевала по рисованию, и учитель часто ее хвалил. Она привела в пример свое умение штопать и вкус к интерьерному дизайну.
— Я всегда знала, что когда-нибудь попаду в книгу, — произнесла она и снова потянулась за номером «Денди», — и наконец, Джон, моя мечта осуществилась.
Она уселась поудобнее и расправила на коленях журнал; на развороте Врон — «Врон» — была запечатлена на четвереньках, вид сзади, ракурс в три четверти, на каблуках-шпильках, в чулках и в темно-красных трусиках, спущенных ниже рябых ягодиц.
— Изумительно, — выдохнул отец у меня над ухом.
— Понимаете, Джон, — сказала Врон, — если уж у вас есть творческий…
— Дар, — договорил отец.
— Творческий дар, Джон, то вы просто обязаны… обязаны, Джон, этим даром поделиться. Вот, Джон, посмотрите. — Она перевернула страницу. На следующем развороте Врон откинулась на игривом белом коврике, продев одну руку под колено, а другую засунув между ног чуть ли не по локоть; лицо ее, повернутое к объективу, выражало отвращение, переходящее в экстаз. — Видите, Джон, как я стараюсь, не жалею себя? Так мне Род все время и говорил. Род — это фотограф. Он говорил: «Не жалей себя, Врон, не жалей!..»
Через полчаса я ушел. К этому времени Врон и Барри снова успели разрыдаться — благодарно, утешительно разрыдаться, сжимая друг друга в объятиях.
А теперь — внимание на экран. Эту историю я повторять не буду.
Три года назад, когда я стал зарабатывать как следует, по сравнению со всей той мелочью, что перепадала прежде, отец просадил море бабок в карты и на скачках, и он… Знаете, что он сделал, этот паникер? Он выставил мне счет на все те деньги, которые потратил на мое воспитание. Во-во, расходную фактуру заслал, именно что. Не такое уж и дорогое, кстати, у меня оказалось детство, поскольку семь лет я провел в Штатах с ма