– Если бы позор касался одной тебя, душечка, я могла бы предоставить это твоему усмотрению. Но и я замешана в нем, как ближайшая твоя родственница, и, что еще важнее, тень эта может коснуться даже священной памяти твоих отца и матери.
Эти преувеличенные слова, как и всякое преувеличение, коварное оружие в арсенале слабости и предрассудка, подействовали на Изабеллу. Она согласилась хранить молчание, хотя весьма неохотно и с досадой.
Мисс Пинк прежде всего черкнула словечко Муди о помолвке, откладывая до другого дня высокое наслаждение уведомить леди Лидиард о том самом событии, которое эта дерзкая женщина прямо объявила невозможным. К удивлению тетки, как раз в то время, когда она хотела запечатать письмо, Изабелла подошла к ней с самою непоследовательною просьбой о дозволении ей сделать приписку в том самом письме, которое она отказалась написать сама. Мисс Пинк не дали даже взглянуть на постскриптум. Изабелла, положив перо, сама заклеила пакет и на весь день удалилась в свою комнату с головною болью (которая, в сущности, была сердечною).
Пока вопрос о свадьбе все еще оставался открытым, произошел случай, имевший серьезное влияние на грядущие планы Гардимана.
Он получил с материка письмо, требовавшее немедленного исполнения. Один из государей Европы решился произвести кое-какие коренные изменения в снаряжении какого-то кавалерийского полка и просил помощи Гардимана в той немаловажном части задуманной реформы, которая касался выбора и покупки лошадей. Не говоря уже о личной выгоде, Гардиман был кое-чем обязан внимательности высокопоставленного корреспондента и потому не мог отделаться, послав письменное извинение. Недели чрез две, никак не больше, необходимо было выехать из Англии, а до возвращения мог пройти месяц или более.
В таких обстоятельствах он, со свойственною ему внезапностью, предложил поспешить со свадьбой. Требуемый по закону срок дозволит совершить церемонию через две недели. Изабелла будет сопутствовать ему в поездке и проведет блистательный медовой месяц при иностранном дворе. Но она решительно отказалась не только принять это предложение, но даже и обдумать его. В то время, как мисс Пинк красноречиво распространялась о краткости срока, племянница мисс Пинк основывала свое решение на более важных причинах. Гардиман до сих пор еще не объявлял своей родне и друзьям о предполагаемой женитьбе, а Изабелла решилась не выходить за него замуж до тех пор, пока не убедится в том, что новая семья примет ее вежливо и снисходительно, если уж не приходится рассчитывать на более радушный прием.
Гардиман нелегко уступал даже в пустяках. В этом же случае самые дорогие интересы его заставляли побуждать Изабеллу переменить свое решение. Он все еще безуспешно пытался поколебать ее упорство, как вдруг с послеобеденною почтой мисс Пинк получила письмо, подавшее повод к новым усложнениям спорного вопроса. Письмо это было не что иное, как ответ леди Лидиард на письменное извещение о помолвке Изабеллы, посланное мисс Пинк накануне.
Ответ леди Лидиард был изумительно краток. В нем заключались лишь следующие строки:
«Леди Лидиард имеет честь уведомить, что она получила письмо мисс Пинк, в котором ее просят ничего не говорить мистеру Гардиману о пропаже банкового билета в ее доме на том основании, что мисс Изабелла Миллер помолвлена с мистером Гардиманом, и если случившееся получит огласку, то это может повредить ей в его мнении. Мисс Пинк может успокоиться. Леди Лидиард не имеет ни малейшего намерения взять мистера Гардимана в поверенные своих домашних дел. Что касается предположенного брака, то леди Лидиард не сомневается в совершенной искренности и добросовестности мисс Пинк, но в то же время она положительно отказывается верить, чтобы мистер Гардиман намерен был жениться на Изабелле Миллер. Леди Лидиард уступит очевидному доказательству надлежаще скрепленного свидетельства, но ничему иному».
Сложенный клочок бумаги, адресованный Изабелле, выпал из этого высокомерного письма, когда мисс Пинк перевертывала страницу. Леди Лидиард обращалась к приемной дочери со следующими словами:
«Я совсем было собралась выехать из дому и еще раз повидаться с вами, как вдруг получила письмо вашей тетушки. Бедное, сбитое с толку, дитя мое! Нет слов, чтобы выразить, как я скорблю за вас. Вы уже стали жертвой дурачества глупейшей женщины в мире. Бога ради, поберегитесь, чтобы вслед затем не стать жертвой злонамеренности развратного человека. Приезжайте ко мне немедля, Изабелла, и я обещаю позаботиться о вас».
Подкрепясь этими письмами и поощряемый негодующею мисс Пинк, Гардиман с новым рвением настаивал на своем предложении Изабелле. Она не пыталась отражать его доводов, она только крепко держалась своего решения. Если не будет некоторого поощрения со стороны отца и матери Гардимана, она все также твердо отказывалась выйти за него замуж. Достаточно раздраженный уже и письмом леди Лидиард, он потерял самообладание, которым в высшей степени отличался в обычных житейских делах, и выказал деспотическое властолюбие, составлявшее врожденную черту его характера. Жесткий язык, которым он заговорил с Изабеллой, с первых слов уязвил ее гордость. Она сказала ему прямо, что освобождает его от данного слова и, не дожидаясь извинений, вышла из комнаты.
Оставшись наедине, Гардиман и мисс Пинк изобрели план, который, рассеивая сомнения Изабеллы, в то же время отвечал на оскорбительное недоверие к честности намерений Гардимана формальным и публичным оглашением брака. Предположено было через неделю устроить званый завтрак в саду нарочно для того, чтобы представить родне и друзьям Гардимана Изабеллу в качестве его нареченной невесты. Если его родители примут это приглашение, то единственное возражение Изабеллы против спешности их союза падет само собою. Гардиман, в таком случае, мог выпросить у своего царственного корреспондента несколько дней отсрочки, и свадьба могла состояться до отъезда из Англии. Изабелла, по настоянию мисс Пинк, вынуждена была принять извинения своего поклонника, и, в случае благосклонного приема ее родителями Гардимана, дать обещание (хотя все еще не слишком охотно) устроить совершение обряда, делавшего ее женой Гардимана. На другое утро все приглашения были уже разосланы, за исключением приглашения отцу и матери Гардимана. Не сказав об этом Изабелле, Гардиман решился лично обратиться к матери, прежде чем осмелится посвятить в свои дела главу семейства.
Свидание это увенчалось не полным успехом. Лорд Ротерфилд отказался принять младшего своего сына, притом же у него есть другие приглашения, которые ни в каком случае не позволят ему присутствовать на завтраке в саду. Но, по особенной просьбе леди Ротерфилд, он согласен на некоторые уступки.
– Я всегда считал Алфреда вполне здравомыслящим человеком, – сказал его лордство, – с тех пор как он отвернулся от своих надежд и стал конским барышником. Если мы откажемся санкционировать этот новый, не скажу сумасшедший, но бессмысленный поступок с его стороны, то нельзя предвидеть, к каким предосудительным крайностям он может прибегнуть. Надо как-нибудь помедлить с ответом. Между тем я постараюсь собрать кое-какие сведения об этой молодой особе – как ее? Миллер, кажется, ты сказала, ныне проживающей в Соут-Мордене. Если я уверюсь в том, что эта женщина безупречной репутации, с некоторым образованием и приличными манерами, Алфреду можно будет предоставить свободу действия. Он и теперь уже вне общественного круга, у мисс Миллер нет ни отца, ни матери, что составляет явное преимущество в ее пользу, так как иначе неизбежны были бы новые усложнения, словом, если эта женитьба не безусловно позорна, то, не имея возможности предотвратить ее, умнее всего будет согласиться. Алфреду ничего не говори о моем предположении. Попросту сказать, я ему не доверяю. Можешь лишь известить его от моего имени, что мне нужно подумать, и что если он до того дня не получит отрицательного ответа, то может считать вероятным твое присутствие на этом завтраке, или полднике, или на чем бы то ни было… Мне на этих днях надо съездить в город, я разузнаю, какого мнения Алфредовы друзья об этой новой глупости, если встречу кого-нибудь из них в клубе.
Вернувшись в Соут-Морден не в особенно веселом расположении духа, Гардиман нашел Изабеллу в состоянии такого уныния, что это его и огорчило, и встревожило.
Весть о том, что мать жениха, вероятно, будет присутствовать на празднике, оказалась совершенно бессильною против этого упадка духа. Единственным объяснением происшедшей в ней перемены она выставляла то, что пасмурная сырая погода в последние дни нагнала ей скуку и подействовала на нервы. Естественно, неудовлетворенный таким ответом на его расспросы, Гардиман осведомился о мисс Пинк. Ему сказали, что мисс Пинк не может его принять. Она от природы расположена к одышке, и теперь вследствие признаков возврата этой болезни (по совету доктора) не выходит из комнаты. Гардиман вернулся домой в таком расположении духа, которое не замедлила почувствовать вся прислуга, начиная с берейтора до грума.
Если оправдание мисс Пинк было вполне справедливо, то надо сознаться, что Гардиман был прав, отказываясь удовольствоваться извинением Изабеллы. В это утро она получила письмо от Муди в ответ на приписку в конце письма ее тетки и еще не оправилась от произведенного им впечатления.
«Не могу сказать по чести, – писал Муди, – что я не огорчен известием о вашей помолвке. Поразивший меня удар очень тяжел. Заглядывая теперь в свою будущность, я вижу лишь ужасающую пустоту. Это не ваша вина – вас ни в чем нельзя упрекнуть. Мне помнится время, когда я был еще слишком вспыльчив, для того чтобы сознать это, когда я мог наговорить или наделать чего-нибудь такого, в чем горько бы раскаялся в последствии. То время прошло. Характер мой укротился с тех пор, как ваше горе скрепило вашу дружбу. По крайней мере, хоть эту пользу принесли мои глупые надежды, а может быть, и неподдельное участие, которое я питал к вам. Искренно прошу вас принять мои сердечные пожелания вам счастья, остальное же я в силах сохранить про себя.