– Послушайте приятные вести, только что привезенные сестрой, – сказал Гардиман, когда Изабелла вошла в комнату. – Мистрис Дромблед слышала из верного источника, что матушка моя не пожалует завтракать.
– Разумеется, этому должны быть какие-нибудь причины, дорогая Изабелла, – прибавила мистрис Дромблед. – Не знаете ли вы, отчего бы это могло случиться? Я сама не видела матушки, и все мои расспросы не привели ни к чему.
Говоря это, она пытливо смотрела на Изабеллу. Маска сочувствия на ее лице была вполне непроницаема. Никто, кроме разве лиц, слишком коротко знавших характер мистрис Дромблед, не мог бы заподозрить, как велика была ее тайная радость при виде замешательства, в какое привело ее брата привезенное ею известие. Инстинктивно сомневаясь в полной искренности дружелюбного тона мистрис Дромблед, Изабелла отвечала, что она незнакома с леди Ротерфилд и потому не имеет возможности объяснить причину отсутствия миледи. Пока она говорила, гости начали собираться одни за другими, и разговор прекратился сам собою.
Общество не отличалось веселостью. Предстоящая свадьба Гардимана стала предметом многих злых пересудов, и характер Изабеллы, как обыкновенно в подобных случаях, сделался предметом всевозможных лживых измышлений, какие только могла выдумать сплетня. Все мужчины чувствовали себя более или менее неловко. Женщины не могли простить, что наружность Изабеллы не поддавалась никакой злобной критике. Красота ее была прямым оскорблением для них, ее изящные и скромные манеры были объявлены искусным актерством: «Право, друг мой, даже отвратительно видеть такую искусственность в такой молодой девушке». Генерал Дромблед, высокий толстый ветеран в состоянии хронического изумления (вследствие собственного брачного опыта) по поводу неразумного решения Гардимана жениться вообще, распространял вокруг себя обширный круг скуки, куда бы он ни шел и что бы ни делал. Его талантливая жена, с кошачьею игривостью обращавшая внимание всякого на свое прекрасное расположение духа, еще усиливала угнетающее действие всеобщей скуки подобно всякому резкому контрасту. Прождав напрасно полчаса прибытия своей матери, Гардиман в отчаянии открыл шествие в палатку. «Чем скорей я наполню их желудки и выпровожу их, – думал он свирепо, – тем будет приятнее для меня».
Гости накинулись на завтрак с какою-то молчаливою жадностью, на которую даже слуги обратили изумленное внимание, несмотря на свою долговременную привычку. Мужчины пили много, но вино непонятным образом очень мало содействовало их оживлению, женщины, за исключением любезной мистрис Дромблед, держали Изабеллу в стороне от общего разговора. Генерал Дромблед, сидя около нее на одном из почетных мест, тихо рассказывал Изабелле «об адском характере своего шурина». Молодой маркиз, сидевший около нее с другой стороны, почти мальчик, которому во уважение к его титулу предоставлено было произнести приветственный спич, встал с нервною дрожью, чтобы предложить выпить здоровье нареченной невесты хозяина дома. Бледный и дрожащий, сознавая, что забыл до последнего слова все, что заранее выучил, этот молодой человек начал так: «Леди и джентльмены, у меня нет мысли…». Он остановился, взялся рукой за голову, широко раскрыл глаза и опять сел, выразив замечательно кратко и вполне правдиво собственное состояние в речи из семи слов.
Разочарование некоторых из гостей и веселость других еще не успокоились, как вошел слуга Гардимана и, подойдя к нему, сказал шепотом:
– Могу я передать вам, сэр, несколько слов наедине?
– Какого черта вам нужно? – сердито спросил Гардиман. – У вас в руках письмо ко мне? Дайте сюда.
Лакей был француз, другими словами, имел чувство собственного достоинства. Гардиман забыл это. Слуга с достоинством подал письмо и вышел из палатки. Гардиман вскрыл письмо. Прочтя его, он побледнел, скомкал его в руках и бросил на стол.
– Черт побери! Это ложь! – воскликнул он с яростью.
Гости в смущении начали вставать. Мистрис Дромблед, видя, что письмо недалеко от нее, взяла его и, увидав почерк матери, прочла следующие строки.
«Мне только теперь удалось убедить твоего отца позволить мне написать тебе. Ради Бога, откажись от этой свадьбы, чего бы это тебе ни стоило. Отец твой слышал из источника, не подлежащего сомнению, что мисс Изабелла Миллер оставила дом леди Лидиард вследствие подозрения ее в воровстве».
Пока сестра его читала письмо, Гардиман подошел к Изабелле.
– Я должен немедленно поговорить с вами, – шепнул он. – Мы должны выйти отсюда.
Он взял ее под руку и обернулся к столу.
– Где мое письмо? – спросил он.
Мистрис Дромблед подала ему записку, вновь старательно смятую в том виде, как она нашла ее на столе.
– Надеюсь, ты не получил дурных известий, Алфред? – опросила она самым любезным тоном.
Гардиман, не отвечая, вырвал у нее письмо и вывел Изабеллу из палатки.
– Прочтите это, – сказал он, когда они остались одни. – И говорите сейчас, правда это или ложь.
Изабелла прочла письмо. Пораженная открытием, она в первую минуту не могла выговорить ни слова. Оправившись, она отдала ему письмо.
– Это правда, – сказала она.
Гардиман отшатнулся назад как подстреленный.
– Правда, что вы виновны? – спросил он.
– Нет, я невинна. Всякий, кто знает меня, верит в мою невинность. Правда, что обстоятельства говорили против меня. Они и теперь еще против меня.
Проговорив это, она стала ждать твердо и спокойно, что он еще скажет.
Он провод рукой по лбу со вздохом облегчения.
– Это и так довольно плохо, – проговорив он спокойно, – но поправить это легко. Вернемся в палатку.
Она не двигалась с места.
– Зачем? – спросила она.
– Думаете ли вы, что я также не верю вашей невинности? – спросил он. – Единственное средство для вас оправдаться пред всеми – это стать моею женой, не взирая ни на какие призрачные подозрения. Я слишком люблю вас, Изабелла чтобы решиться отказаться от вас… Возвратимся в палатку, и я объявлю о нашей помолвке моим друзьям.
Она взяла его руку и поцеловала ее.
– Это великодушно и любезно с вашей стороны, – сказала она, – но этого не должно быть.
Он приблизился к ней.
– Что вы хотите сказать? – спросил он.
– Против моей воли, – продолжала она, – тетушка скрыла от вас истину. Я дурно поступила, согласившись на это, я не буду продолжать поступать дурно. Ваша матушка права, Алфред. После того, что случилось, я недостойна быть вашею женой, пока моя невинность не будет доказана. Она еще не доказана в настоящее время.
Гневный румянец снова покрыл его лицо.
– Берегитесь, – сказал он, – я не расположен, чтобы со мною шутили таким образом.
– Я не шучу с вами, – отвечала она тихим печальным голосом.
– Вы серьезно говорите то, что думаете?
– Да.
– Не будьте упрямы, Изабелла, подумайте несколько времени.
– Вы слишком добры, Алфред. Для меня вполне ясно, что я должна делать. Я готова выйти за вас – если вы будете продолжать желать этого – когда будет восстановлено мое доброе имя, но не прежде.
Он положил одну руку ей на плечо, указывая другою рукой на гостей в отдалении, которые выходили из палатки, направляясь к своим экипажам.
– Вы возвратите себе доброе имя, – сказал он, – в тот день, когда станете моею женой. Злейший ваш враг не будет иметь возможности соединить мое имя с подозрением в воровстве. Помните это и подумайте прежде, нежели решиться. Видите этих людей. Если вы не перемените вашего решения прежде, чем они дойдут до дому, мы с вами простимся, и простимся навсегда. Я не хочу ждать, не хочу условного согласия. Подумайте прежде. Они идут медленно, у вас есть еще несколько минут.
Он все еще держал руку на ее плече, смотря на гостей, как они медленно скрывались из виду. Не прежде, как все они собрались у дверей дома, он начал говорить.
– Теперь, – сказал он, – вы имели время обдумать хладнокровно. Хотите ли вы взять мою руку и присоединиться к этим людям, или же вы хотите, чтобы мы простились навсегда?
– Простите меня, Алфред, – начала она кротко, – из уважения к вам я не могу согласиться прикрыть себя вашим именем. Это имя вашего семейства, и они вправе ожидать, что вы не унизите его…
– Я желаю прямого ответа, – перебил он сурово, – да или нет?
Она взглянула на него грустным сострадательным взглядом. Голос ее был тверд, когда она ответила ему одним слов, согласно его желанию. Слово это было «Нет».
Не отвечая ничего, даже не взглянув на нее, он повернулся и пошел к дому. Пройдя молча мимо группы гостей, – из которых каждый знал о случившемся из рассказа его сестры – он вошел с опущенною головой и сжатыми губами в свою комнату и позвонил в колокольчик, проведенный к квартире управляющего около конюшен.
– Знаете, что я уезжаю за границу по делам? – сказал он, когда управляющий явился на зов.
– Знаю, сэр.
– Я еду сегодня с вечерним поездом в Дувр. Прикажите сейчас же заложить лошадь в кабриолет. Не нужно ли чего-нибудь, прежде чем я уеду?
Дела, требующие немедленного решения, тотчас были представлены ему управляющим… Гардиман принужден был сесть к конторке, подписывать чеки и текущие счета в то время, как запряженный кабриолет ожидал на конном дворе.
Среди занятий, стук в дверь привлек его внимание.
– Войдите, – крикнул он резко.
Он поднял голову, ожидая увидеть кого-нибудь из гостей или слуг. В комнату вошел Муди. Гардиман положил перо и сурово уставился на человека, осмелившегося помешать его занятиям.
– Какого черта вам нужно? – спросил он.
– Я видел мисс Изабеллу и говорил с нею, – отвечал Муди. – Мистер Гардиман, я уверен, что вы можете поправить это дело. Ради молодой девушки, сэр, вы не должны уезжать из Англии, не сделав этого.
Гардиман обратился к управляющему:
– Этот человек пьян или безумный? – спросил он. Муди продолжал также спокойно и решительно, как будто этих слов вовсе не было сказано.
– Простите, что я обеспокоил вас, сэр. Я не стану утруждать вас объяснениями. Я предложу вам только один вопрос. Не записан ли у вас номер того чека в пятьсот фунтов, которыми вы произвели уплату во Франции?