Не оживят ушедших в мир теней…
— Помните конец:
Но жизнь кипит, и в праздничном просторе
В прибое волн — готовы потонуть…
— Я не помню, как там дальше… Но я помню, что есть там призыв к жизни, — страстный, молящий, жгучий…
— Он? Он любит меня?.. — повторяла Наташа.
— Да на его физиономию достаточно посмотреть, чтобы понять, как он врезался, — внезапно откликнулась Сашенька. — Ну, и словом вот что: надо, чтоб Наталья Александровна сейчас же употребила все старания на то, чтоб дуэли этой не было.
— Ну, разумеется, — подтвердила Тотти.
— И потом ещё оказывается тут замешан Иван Михайлович. По крайней мере сейчас мне эта самая ваша ученица рассказывала, что какой-то белокурый двоюродный брат сидит с Анатолием в Славянском базаре. Уж за Ивана-то Михайловича вам следовало бы взяться?
— Почему же мне? — быстро спросила Тотти.
— Ну, почему? Да потому самому, почему довольно будет одного слова Натальи Александровны, чтобы Перепелицын наизнанку выворотился.
— Вы вздор говорите! — запальчиво воскликнула Тотти.
Сашенька звонко засмеялась.
— Полноте, да что тут дурного! Я не знаю, отчего все люди скрывают то, чего совсем не надо скрывать. Ну, скажите на милость, зачем я буду утверждать, что мой доктор не влюблён в меня по уши, когда это так? Я знаю, что Иван Михайлович влюблён в вас, а вы — в него. Я это знала ещё из ваших рассказов о вашей встрече. А насчёт Перепелицына — так слепой попугай, и тот заметит.
— Что же по-вашему делать? — спросила Наташа.
— По-моему — написать Перепелицыну записку. А ещё лучше — поехать вам к нему вдвоём сейчас же. При виде вас, он на всё согласится, — ляжет на пол и испустит дух от восторга.
Она вскочила с травы.
— Только поезжайте сейчас, пока Вероника Павловна не вышла, а то ещё помешает. А я по своим делам. Тоже меры принимать — только с другой стороны.
XVII
Через полчаса обе девушки подъезжали к квартире Перепелицына. Он жил в беленьком крохотном особнячке в одном из переулков близ Остоженки. Вокруг домика зеленел садик. Как раз у ворот его дома стояли дрожки, и только что приехавшая барыня в соломенной шляпке говорила извозчику, чтобы он её подождал… Тотти взглянула на неё, и невольно воскликнула:
— Лена!
Лена испуганно отпрянула, но потом, узнав её, кинулась к ней.
— Голубчик, это вы! — лепетала она. — Боже, в какую минуту вы застаёте меня! Если б вы знали…
Она остановилась, увидав Наташу.
— А это кто? — машинально спросила она. И вдруг смело подошла прямо к ней.
— Пойдёмте, — сказала она. — Пойдёмте, это необходимо, это очень важно, это важно для всех, и для меня, и для вас. Где он живёт?
— Лена, успокойтесь, — сказала Тотти, крепко стискивая её руку.
Услыхав, знакомый голос, которому ещё несколько дней тому назад она привыкла повиноваться, Лена вдруг притихла. Она широкими глазами смотрела на свою бывшую гувернантку.
— Вы знаете, кто я? — спросила она.
— Опомнитесь вы, ради Бога. Не будем стоять на улице, войдемте во двор, — предлагала Тотти. — Смотрите, на нас глядят оттуда, с той стороны.
Лена послушно вошла чрез калитку в ворота и остановилась.
— Вы знаете, кто я? — повторила она. — Я жена Анатолия.
Тотти глянула на Наташу. Та стояла спокойно, опустив глаза, и даже ресницы у неё не дрогнули.
— Я приехала сюда, чтобы остановить эту дуэль. Ведь и вы затем же приехали, не правда ли?
Она обратилась к Наташе.
— Ведь это из-за вас, из-за вас всё идёт, — сказала она, схватывая её за руку. — Так слушайте, я прошу, я умоляю вас, отдайте мне его. Он ушёл от вас, ушёл навсегда и безвозвратно. Хотите, я брошусь к вашим ногам, я целую ваши руки, видите? Я всё вам отдам, возьмите мою кровь, мои деньги, всё моё… Но ради Бога, остановите, чтоб этого не было.
Наташа с жалостью посмотрела на этого бледного дрожащего ребёнка. В глазах Лены было столько мольбы, столько беспредельной любви к своему мужу.
— Полноте, — сказала Наташа. — Пустите мои руки, как вам не стыдно. Даю вам слово, что поединка этого не будет. Клянусь вам, я употреблю все усилия.
— Уйдите, Лена, — повторила Тотти. — Я провожу вас отсюда. Вам не надо здесь оставаться. Пойдёмте…
Девочка плакала навзрыд. Но Тотти насильно повела её из ворот.
— Поезжайте к мужу, к вашим родным, предоставьте всё сделать нам. Мы устроим всё. Где вы живёте?
Лена сказала адрес.
— У Сашеньки? — удивилась Тотти. — Ну, тем лучше: поезжайте туда, и ждите. А я сама заеду к Сашеньке и обо всём вам расскажу. Поверьте, он будет жив и невредим.
Лена прижалась к ней и крепко поцеловала.
— Да, что вы делаете! — отбивалась Тотти. — Право, на улице неловко.
— Милочка, — говорила Лена, — простите меня, простите за всё то, что было на Принкино. Я виновата, я не знаю, чем я заплачу вам. Вот вы платите мне добром за зло. Я злая, мерзкая, что я позволила себе против вас! Но я знаю, вы мой лучший друг, потому что вы относитесь ко мне совершенно бескорыстно. Вы не хотели даже подарков моих брать, всё, что я подарила вам, вы оставили… Да, мне это было обидно… Но я всё-таки люблю вас. Я люблю вас больше, чем… Я люблю вас меньше чем Анатолия, но больше чем сестру и маму…
Тотти насилу усадила её на извозчика, не без любопытства слушавшего, что говорят барышни, и когда дрожки, звеня по мостовой, покатились к Остоженке, она пошла в дом к Перепелицыну.
Она застала гостью и хозяина в кабинете, — в крохотной комнатке с окнами в садик. Все стены были заняты полками с книгами, на каждой книге был ярлычок с номером. Нигде и следа пыли, всё чисто, всё было так же опрятно, как белокурый молоденький немчик-лакей, что отворял двери посетителям.
Перепелицын был сконфужен. Он был красен и беспомощно слушал порывистую речь Наташи.
— Скажите мне одно, — говорила Наташа, — правда это или нет, что вы вызвали Анатолия? Мне нужно только это знать?
— Я так поражён, — бормотал он. — Вы у меня. Наталья Александровна… и с вашей подругой.
— Вы не на службе? — продолжала Наташа. — Вы больны? Нет вы здоровы. Вы кого-то ждёте? Отчего меня не хотели принять? Да отвечайте же, Алексей Иванович, отвечайте.
Он покусывал губы и нервно теребил бороду.
— Я не могу вам отвечать, — выговорил он наконец.
— Не можете, — почему?
— Не имею права.
— Мне, вашему другу? Ну, хорошо. Хорошо, вы можете не отвечать. Но дайте слово, что вы исполните мою просьбу. Вы опять молчите?
— Я не знаю, буду ли я в состоянии её исполнить.
— Ничего невозможного я не потребую от вас. Слушайте. Дуэли этой не должно быть. Ни в каком случае…
— Понимаете ли вы о чем вы просите? — вдруг воскликнул он.
— Понимаю. Вы что же… Вы стреляетесь из-за меня? Да? Не отворачивайтесь…
Алексей Иванович никогда, с самого дня рождения, не чувствовал себя так неловко, как в эту минуту. Он смотрел в окно, его обливал холодный пот, он был бы рад, если бы рухнула крыша и придавила его, только бы не отвечать ему этой белокурой, милой девушке, которая составляла всё лучшее в его сумрачной, серенькой жизни.
— Вы считаете меня оскорблённою? — продолжала она. — Вы хотите отомстить за меня? Вы хотите убивать другого, рисковать своей жизнью…
Он злобно посмотрел на неё.
— А! Вы боитесь за него? Вы боитесь, что я его убью?
— Да, я боюсь, — подтвердила она. — Я одинаково боюсь, и того, что вы будете убиты, и того, что вы будете убийцей. Не надо этого… Я верю, что вы всегда готовы защитить меня.
— Да поймите вы, — горячо начал он, ударяя себя кулаками в грудь, — поймите, что я… Ну, да, я вызвал его, я не мог его не вызвать и буду целить ему прямо в лоб, я убью его… Я убью его совсем не потому, чтоб я хотел его смерти, чтобы я ненавидел его, а потому что так надо. Потому что нельзя оставлять безнаказанными такие поступки, как его поступок. Поймите вы, что я не из-за вас… Да, я уважаю, я ценю, я люблю вас, я привязан к вам… Но я вызвал его не поэтому, — я вызвал его из принципа: такие люди должны быть наказаны. Если меня убьют, я умру с сознанием, что я исполнил свой долг. Я как мог выступил защитником слабого, я выступил за правду. Если я убью его, это будет ужасно для меня, для моего внутреннего «я», — потому что я не считаю возможным посягать на жизнь ближнего. Но всё-таки — это нужно. Нужно, чтобы люди знали, что нельзя безнаказанно делать зло, что злая воля должна быть обуздана, если не убеждением, то силой…
— Почему же вы призваны водворять добро? — спросила Наташа, пытаясь улыбнуться.
— Я ли, другой кто — не всё ли равно? Но это сделать надо. Нельзя допускать, чтобы сильный издевался над слабым. Вы думаете этот господин осмелился бы прийти к вашему отцу и сказать, что он отказывается от вас, если бы это был не больной, слабый старик, а здоровый, мощный, сильный мужчина, полный энергии? А он чувствовал превосходство своих сил, он был полон сознания того, что ему всё это сойдёт безнаказанно. Вот и надо такому человеку показать, что и его силу можно сломить. А чем я другим могу показать это, кроме вызова? Пусть я смешон, пусть я кажусь Дон Кихотом, но я дал слово это сделать, и я это сделаю.
— Даже если я буду просить вас оставить?
Он твёрдо посмотрел на неё.
— Даже если вы будете просить, — ответил он и взял её за руку. — Повторяю, Наталья Александровна, вы мне дороже всего в мире, но и вы не можете поколебать меня. Я его вызвал и отказаться от дуэли не могу, хотя вот уже неделя прошла, и он всё уклоняется от прямого ответа.
— Иван Михайлович секундант ваш? — спросила внезапно Тотти.
— Да, — вы почём знаете?
— Нетрудно догадаться. Он не будет у вас?
— Будет.
— Скажите ему, что мне необходимо его видеть, чтоб он к нам заехал.
Перепелицын покачал головой.
— Ничего не будет! — сказал он. — Иван Михайлович думает и смотрит на вещи так же, как и я.