С другой стороны, чрезвычайная осторожность банкиров послужила причиной появления замечательного английского словосочетания margin call, что означает требование банка клиенту о внесении денежных средств в качестве дополнительного обеспечения, когда происходит неблагоприятное изменение цен либо когда риски превышают залоговый депозит или степень платежеспособности клиента: «Добавьте такую-то сумму, чтобы покрыть нас, либо вы прогорите и потеряете депозит».
Все это Хак знал и подробно мне объяснил. С его сотней миллионов долларов он мог бы получить от любого банка согласие на реальную сумму сделки в один миллиард долларов США, ибо сто миллионов представляли собой залоговый депозит в десять процентов. Он выбрал благоразумие и депозит в двадцать процентов, уменьшив потенциальную прибыль наполовину, но почти полностью исключив риски margin call. «А если что-то случится, я позвоню вам?» — «Позвоните Ли или Лю». Я с удивлением посмотрел на Хака: что могли делать эти два клоуна, специализирующиеся на гаджетах и спецэффектах в кино, в такой операции? «Они всего лишь мои племянники. Вы этого не знали, Симбалли?» А кто мне об этом говорил, черт подери?
Помощник директора швейцарской банковской корпорации никогда меня не видел. «Пятьсот миллионов долларов?» — «Пятьсот пять». За его профессиональной бесстрастностью чувствуется почти смятение: сумма далеко не обыденная, да и ко всему прочему его смущает моя молодость.
— Я должен показать вам паспорт?
— Будьте добры.
Мне двадцать один год, он убедился в этом. И я сказал пятьсот пять миллионов долларов с залоговым депозитом в сто один миллион.
Он снова внимательно просматривает банковские документы о переводе средств на мой депозит.
— Прежде чем принять условия сделки, учитывая ее размер, я должен проконсультироваться с начальником.
Я отвечаю, что очень хорошо его понимаю. Ведь этот сидящий напротив меня референт и его начальник, отвечающий за номерные счета, станут единственными людьми, которые будут знать, что за банковским счетом под номером 18 790, от имени которого их банк будет проводить операцию на пятьсот пять миллионов, в действительности стоит некий Франц Симбалли. То есть я.
— Вы не против, если я вернусь через час?
Он отвечает, что это его вполне устраивает. Я отправляюсь в город. В Цюрих я приезжал вместе с матерью, когда был еще ребенком; мы катались на лодке по озеру, и я все еще помню голубые Альпы Гларуса в лучах заходящего солнца, покатые берега озера с выстроившимися в ряд роскошными виллами. Цюрих — это город, в котором моя мать, бежавшая из нацистской Австрии, провела детство, город, где встретились мои родители. И вот я здесь.
Чуть более часа спустя, пройдя туда-обратно по Банхофштрассе и увидев издалека, как в Женеве с набережной имени генерала Гизана, фасад частного банка Мартина Яла, я возвращаюсь в кабинет помощника директора банка. Ответ положительный, они готовы взять на себя риски.
О чем он говорит? Какие риски?
Я возвращаюсь в гостиницу и звоню Турку.
Он отвечает быстрее, чем я ожидал. Я начал было объяснять ему суть дела, но он сразу все понял:
— Где ты, Фрэнки?
— Франц.
— Где ты?
— В Цюрихе.
— Где в Цюрихе?
— В отеле Baur на берегу озера.
— Это ошибка. Там останавливаются финансисты. Ты засветишься. Я не хочу, чтобы меня видели с тобой, Ял мне не по зубам. Я остановлюсь в отеле Dolder. Самолет вылетает около пяти. До встречи в моем отеле. Ты приглашаешь меня на ужин.
Скорость, с которой он принимает решение, удивила меня, но он объясняет это, как только мы оказываемся наедине. Наедине — оборот речи: Турок приволок с собой четырех девиц, и оно того стоило, достаточно было только взглянуть на пурпурные лица официантов Dolder, снующих с подносами между полуобнаженных тел.
— В самолете они тоже были голыми?
— С парашютом, я же не чудовище. Давай поговорим серьезно, выкладывай.
Это не занимает много времени, я и сам удивлен очевидной скупостью моей информации. Бархатные глаза Турка внимательно изучают меня.
— Короче говоря, ты хочешь, чтобы я, как и ты, ввязался в это дело, рискнул своими бабками лишь потому, что у этого типа из Гонконга якобы есть секретная информация о том, что доллар вот-вот рухнет?
— Я не приглашаю, а предлагаю. Решай сам.
— Ты так уверен в этом китаезе?
— Вот тому доказательство.
— И этому чокнутому на воздушной подушке, живущему под водой, кто-то мог доверить информацию, недоступную для остальных?
У меня на этот счет свои соображения: Хак не является независимым бизнесменом; у него тесные связи с Пекином, и уже одно это может быть источником информации. Позже я узнаю о секретной поездке в Пекин Киссинджера, тайных контактах того времени. Как и многие другие, я прочту об этом в газетах, и мне останется лишь установить причинно-следственные связи.
Турок все еще смотрит на меня:
— И сколько ты вкладываешь в это дело?
— Один миллион долларов.
— Американских или гонконгских?
Пожимаю плечами:
— Американских.
Он присвистывает от удивления:
— И к тому же несколько месяцев назад ты заплатил мне пять миллионов французских франков за долговую расписку. Ну что ж, поздравляю. Тебе уже сколько лет?
— Шестьдесят восемь. Турок, когда в феврале мы расставались в Лондоне, ты просил привлечь тебя к серьезному делу. Потом ты напоминал мне об этом. Я ответил любезностью на любезность, мы в расчете.
— Если твоя любезность сработает.
— Если сработает, согласен.
Турок обсасывает клешню омара и качает головой:
— Я уже плачу от радости, признательность переполняет меня, Фрэнки.
— Ты меня бесишь. И перестань называть меня Фрэнки.
Он продолжает качать головой, вытирает губы, подносит ко рту бокал и с жадностью отпивает шампанское.
— Серебряный Дракон при четырнадцати к одному, хрен знает что, я это запомню навсегда! Что это была за лошадь? Шпионка Мао? Я согласен, Симбалли. Я ставлю столько же, сколько и ты, — миллион долларов. Я следил за всем, что ты выделывал и продолжаешь выделывать с Ландо. Я не знаю, что у тебя против этого парня, но ты его убиваешь. У тебя хищные зубы, детка.
Он с улыбкой смотрит на меня своими женскими глазами. То, что он делает в следующий миг, застает меня врасплох: его медвежья лапа цепляет меня за шею, и, прежде чем я успею увернуться, он целует меня в губы. Я отбиваюсь и ударяю его тем, что попадает под руку, — ножом. Лезвие слегка задевает щеку и глубоко рассекает губу. Он отступает, но заливается смехом, несмотря на рану и кровь.
— Хотел доказать дружбу, — объясняет он между приступами смеха.
— Еще раз такое повторишь, убью.
Он не сразу прекращает смеяться. Не то чтобы он испугался, это не в его духе. Но сама ярость моего отпора его поражает и обескураживает. Он прищуривает глаза:
— Ты слишком нервный, Фрэнки. Из-за кого? Это не Ландо. Я говорил тебе, что он ничтожество. Так кто же? Ял? Он тебе не по зубам. Он будет раз в двадцать сильнее, чем мы оба, вместе взятые.
Мы только начали обедать. С презрительным видом я бросаю деньги на стол и ухожу.
Я надеялся, что Сара позвонит мне, но этого, увы, не случилось. Внезапно я обнаружил, что ничтожно мало знаю о ней; она, быть может, даже не в Дублине. И ее молчание будет продолжаться до того самого письма, скорее записки, которую она отправит Лаватеру в Париж: «Скажите Францу, чтобы не беспокоился обо мне. Мне просто нужно побыть одной». Спустя время, когда я получу объяснение ее молчанию, я все пойму. Но в те дни странное поведение Сары вызывало во мне возмущение и досаду. Бросить меня в такой момент!
Так что без всякого зазрения совести я набираю лондонский номер телефона в Кенсингтоне, который вспомнил без особого труда — настолько часто я пользовался им в прошлом. Наконец слышу сонный голос:
— Сьюзи? Это Франц.
— Ради всего святого, ты знаешь, который час?
В Лондоне три часа ночи.
— Не так давно это было твое любимое время суток.
Она шепчет:
— Я теперь замужем, идиот.
— Мне нужен адрес Катрин Варль.
Тишина. Догадываюсь, что я на правильном пути: они в сговоре.
— Она же в Нассау давала его тебе, я видела.
— Она дала мне адрес в Париже, я был там и застал какого-то ненормального нотариуса-бретонца. Он принял меня за сумасшедшего и выгнал вон. Сьюзи, перестань дурачиться, иначе я приеду в Лондон и все расскажу твоему мужу.
— Что все?
— Ищи.
Если у нее такая же короткая память, как у меня, то я победил.
— Грязный ублюдок, я даже не знаю, о чем ты говоришь.
— Мне нужен ее адрес, Сьюзи.
Она так долго молчит, что мне кажется, будто нас разъединили. Наконец я слышу ее голос:
— Да ну вас к черту! В конце концов, она тоже спрашивала о тебе. Разбирайтесь сами. Деревня называется Фурнак, это во Франции, Верхняя Луара, рядом с другой дырой, которая называется Шомеликс.
— Сьюзи, если ты будешь рассказывать мне исто…
Она повесила трубку.
Фурнак — это ничто или, по крайней мере, мало что. Надо объехать пни спиленных деревьев, отбросить комья земли, чтобы увидеть деревню, если это можно назвать деревней. Я стараюсь не сбиться с пути, подробно описанного секретарем мэрии, которому позвонил, когда находился проездом в Лионе. Из Лиона я также звонил Лаватеру в Париж, чтобы узнать новости о Саре. Однако она все еще молчала, но это было до того, как мы получили короткое сообщение, в котором она писала, что ей нужно побыть одной.
Дом большой, но в нем далеко не двадцать комнат. Я долго сигналю, но без ответа. Вхожу в огромную мрачную кухню, в которой две женщины чистят картошку. Той, что помоложе, около шестидесяти лет. У обеих усы, как у болгарок.
— Мне нужна мадемуазель Варль. Катрин Варль.
Они не отрывают глаз от работы и в упор меня не замечают.
— Вы ответите мне или я все тут разнесу?
Наконец они решили признать мое присутствие. Жест большого пальца правой руки, в которой зажат нож.