Приносят стакан, лед и свежевыжатый апельсиновый сок в огромном термосе из серебра.
— Я слушаю вас, — говорит Зарра.
Он даст мне высказаться в течение добрых десяти минут, не прерывая, не задавая вопросов, не проявляя особого интереса и не сводя с меня глаз даже тогда, когда зажигает сигару. Меня какое-то время занимает то, как двигаются его руки, пока я наконец не догадаюсь, что он совершает движения, не глядя на пальцы, которые действуют сами по себе.
Я умолкаю. Тишина. Он затягивается сигарой, смотрит на кольца дыма и наконец спрашивает:
— И кто управляет компанией, которой вы так хотите навредить?
— Джон Ховиус и Джеймс Дональдсон.
— Я немного знаком с Дональдсоном.
— Я в курсе. Мы проверили: вы встречались с ним три года назад в Лондоне. Мы также проверили, существуют ли между вами и ними общие интересы. Мы их не обнаружили. И если вы захотите предупредить их о том, что я затеваю против них, я этого просто не пойму.
Он улыбается:
— Вы хорошо осведомлены.
— Я пришел не с пустыми руками.
Краем глаза вижу, как настораживаются охранники, как их пальцы сжимают ручки прикладов, а глаза напрягаются. Так проходит несколько секунд, и я жду, что вот-вот начнется бойня. Но ничего не происходит, охранники возвращаются на свои места и замирают в изначальной неподвижности, словно дрессированные собаки, подстерегающие в засаде дичь.
— Конечно, — не поворачивая головы, говорит Зарра, — я не могу сразу дать ответ. Я должен подумать, переговорить с друзьями. Как долго вы здесь пробудете?
— Сколько понадобится. Я остановился в отеле Britannia Beach.
— Дайте мне три дня. Я свяжусь с вами.
Я киваю головой. Охранники сопровождают меня, и я возвращаюсь назад, переходя от одного пропускного пункта к другому, точно парламентер, явившийся с предупреждением в стан врага.
И задаю себе вопрос, стоило ли прикарманивать эти двести миллионов, чтобы так жить.
Архипелаг Багамских островов насчитывает несколько сотен островов и островков. Входящая в его состав группа островов Бимини расположена всего в восьмидесяти километрах от американского побережья к востоку от Флориды. Испанский конкистадор и первооткрыватель Флориды Понсе де Леон искал здесь источник вечной молодости. Более реально — это рай для любителей рыбалки на крупную рыбу из-за проходящего здесь теплого течения Гольфстрим. Хемингуэй опустошил в этих местах несколько бутылок и задумал свою повесть «Старик и море».
— Вам когда-нибудь приходилось ловить меч-рыбу?
— Я даже сардину не ловил.
Я сижу на корме яхты в каком-то подобии стоматологического кресла, и рядом со мной в таком же кресле сидит Роберт Зарра. Нам вручили удочки или что-то в этом роде — короче говоря, то, чем нужно ловить рыбу.
— У вас есть шанс поймать меч-рыбу, — говорит Зарра. — Кто знает? Или барракуду, белого марлина, парусника, ваху, королевскую макрель, тунца и даже голубого марлина.
— Не зачитывайте полное меню, я обойдусь дежурным блюдом. Я больше всего хочу поймать шотландца по имени Дональдсон и аргентинца по имени Ховиус.
— Личные счеты?
— Пожалуй, да.
Зарра закуривает сигару и со скучным видом откладывает в сторону свою удочку.
— Я готов дать ответ, — говорит он. — Мы согласны принять ваше предложение, но при условии, что ваш финансовый вклад удвоится.
— У меня нет таких денег.
— Это ваш вопрос.
— Где мне найти два миллиона долларов?
Он передает мне перчатки:
— Наденьте хотя бы на левую руку, так будет лучше.
Обсуждать с ним дело — это все равно что уговорить коврик для вытирания ног превратиться в компьютер. Я надеваю перчатки, и тут раздается крик. Мне даже не нужно оборачиваться, чтобы узнать, что происходит: два быстроходных катера, выскочившие из укрытия в районе островков Кэт-Кей, несутся на нас с невероятной скоростью. Их форштевни разрезают фиолетовую воду, а за кормой огромным фонтаном поднимаются брызги. Они примерно в девятистах метрах от нас. На борту нашей яхты появление этих катеров вызвало если не переполох, то по крайней мере почти лихорадочное возбуждение. Я даже не успеваю глупо воскликнуть: «Что происходит?» — или сделать какое-нибудь другое чертовски смешное замечание, как меня выхватывают из кресла стоматолога и, как мешок, перетаскивают в каюту, отделанную рыжеватой кожей и деревянной мозаикой. Роберта Зарру постигла та же участь, и он переносит ее довольно хладнокровно.
Он сделал первую затяжку сигары еще на палубе, сидя в кресле, и вот вторая затяжка на кушетке каюты. Доносятся глухие удары: водолазы устроили бал на палубе над нашими головами. Взревели на всю мощь двигатели яхты, и, насколько я могу судить, мы стремительно улепетываем.
— Весело, да? — спрашивает Зарра.
— Я балдею. В нас действительно стреляют?
— Боюсь, что да. Шампанское?
Черный слуга открывает бутылку «Дом Периньона».
— Это американская полиция, — объясняет Зарра. — Или береговая охрана, или ФБР. А может, ЦРУ или техасские рейнджеры, дикая орда или адвентисты седьмого дня, поди узнай. Такое повторяется через раз. А развлечений так мало.
Он пьет шампанское.
— Итак, на чем мы остановились, Симбалли? Да, мы согласны принять ваше предложение за два миллиона долларов. Один вы выплачиваете авансом. Если подвести итог, ваша идея такова: компания, которой вы хотите нанести вред, имеет большие финансовые интересы в одной из латиноамериканских стран; она связана с нынешним правительством, и благодаря этому ей удалось добиться преимущества над конкурирующими американскими компаниями. Это факт. Давайте вернемся к вашему предположению: вы думаете, что рано или поздно нынешнее правительство будет свергнуто и что в Соединенных Штатах уже работают над этим как в определенных официальных кругах, так и в других сферах, с которыми я якобы связан. Правильно?
— Верно.
— Отлично. Поэтому вы хотели бы, чтобы в случае переворота, если он произойдет, группа, которой вы хотите насолить, была не только выдворена из этой латиноамериканской страны, но и понесла максимальные финансовые потери. Правильно?
— Верно.
— Например, вы хотели бы, чтобы люди из влиятельных американских кругов, решившие использовать забастовку дальнобойщиков, дабы развалить экономику этой страны, использовали забастовку также против компании, которой вы хотите причинить зло. Правильно?
Шум на море поутих. Двигатели сбавляют обороты, и яхта с полного переходит на крейсерский ход.
— Правильно.
— И только при таких условиях вы готовы вложить в этот крестовый поход, назовем его антикоммунистическим, два миллиона долларов?
Никогда моя идея не казалась мне столь сумасшедшей, как в ту минуту. Но я отвечаю:
— Если я найду еще один миллион долларов…
Роберт Зарра улыбается.
— Вы найдете его, я в этом не сомневаюсь. Вы только что обрели партнеров, которые с большим уважением относятся к взятым обязательствам, особенно к обязательствам, взятым по отношению к ним. Тем не менее, поскольку мы согласны, последнее слово: разумеется, мы не можем гарантировать сроки проведения операции.
— Я буду ждать столько, сколько потребуется.
Он с любопытством смотрит на меня.
— Вы бывали в Сантьяго-де-Чили?
Я качаю головой:
— Нет.
По приезде в Нассау я первым делом посетил банк, куда были перечислены сто миллионов долларов Хака, а также остальные сорок два миллиона — прибыль от спекуляций на золоте. Как того хотел сам Хак, я распорядился, чтобы сто миллионов долларов были незамедлительно переведены в указанный им банк на Филиппинах, что и было сделано. Но сорок два миллиона все еще хранятся здесь, и на данный момент я не имею ни малейшего представления, что с ними делать.
Инструкции Хака были предельно точными: мне как можно скорее следовало вернуть первоначальные сто миллионов долларов на Филиппины, где он, вероятно, планировал восстановить их на прежних счетах или просто вернуть на место. Что произошло с этими деньгами потом, я никогда не узнаю, и те сто миллионов, быть может, до сих пор хранятся в Маниле на том самом счете, куда я их перечислил. Поначалу Хак хотел, чтобы я отправился с тем, что он называл «прибылью», в любую южноамериканскую страну. Он думал об Аргентине; я настоял на том, чтобы встреча произошла в Нассау. Тогда он сказал мне: «Поезжайте в Нассау, снимите номер в отеле Britannia Beach и ждите. Мы свяжемся с вами». Кто эти «мы»? Я в Нассау уже более недели, но никто со мной не связывается.
Словом, дни тянутся медленно. Третьего октября звонит телефон, но это Марк Лаватер:
— Черт возьми, Марк, четыре часа утра!
— Извини. Я хотел узнать новости.
— Я встречался с тем парнем, и они согласны.
Тишина.
— Ну ладно, лед тронулся, — наконец говорит Лаватер. — И когда это произойдет?
— Они не знают.
— Я собираюсь в Нью-Йорк, у меня встреча с интересными людьми. Ты не хочешь подскочить на Манхэттен?
— Может быть.
— Меня можно найти в отеле Saint Regis с восьмого октября, и пробуду я там по меньшей мере три дня. Постарайся приехать.
Но нужно ждать, пока эти «мы» не свяжутся со мной! Я не могу потратить месяцы или годы на ожидание посланца от господина Хака, который, быть может, никогда и не объявится. Снова перед глазами труп человека, скормленного акулам. А вдруг всякая связь между Хаком или его преемниками, кому он предназначал эту «прибыль», и мною окончательно оборвана? И если предположить, что с ними уже расправились, то теперь моя очередь? В какой-то миг мне становится страшно, и холодный пот ползет по спине.
— Франц?
— Я думал. Хорошо, я буду там вечером десятого октября.
— Мы вместе поужинаем. Я буду ждать тебя.
Проходит еще четыре дня, и с каждым днем растет мое напряжение. И я решаю уезжать из Нассау независимо от того, свяжутся со мной или нет. Я хотел было оставить в банке кое-какие сведения о себе, по которым меня можно было всегда найти, однако все это предполагало не только сложную систему связи между банком и Britannia Beach — местом встречи, но и положило бы конец моей почти полулегальной жизни на протяжении двух лет. Я не знаю, что делать.