Такого рода детали даже вызывают нездоровое восхищение. А для любителей сенсаций из немецкой прессы испорченные греки стали идеальным противопоставлением работящим немцам, готовым нести любой крест ради сдерживания темпов инфляции.
Но в этой истории есть и нестыковки. Прежде всего, она ставит на одну доску Грецию, правительство которой заняло слишком много денег и лгало, с Испанией и Ирландией, где были реальные профициты бюджетов, а проблемы возникли из-за спекуляций в банковской сфере и недвижимости.
Что еще важнее, история упускает из виду, как Германия допустила (а на самом деле извлекла из этого выгоду) займы и траты в Греции и других странах Евросоюза, которые потом внезапно оказались в беде. Экономику Германии приводил в движение экспорт – главным образом экспорт в другие страны еврозоны. Но Германия не покупала столько же товаров у остальной Европы. Если бы у стран была разная валюта, этот дисбаланс повысил бы стоимость немецкой марки. Немецкий экспорт подорожал бы, и европейцы покупали бы меньше немецких товаров. Этого не произошло только из-за перехода на евро. Немецкие товары оставались дешевыми, потому что все пользовались одними деньгами.
Деньги от продажи всех этих товаров другим европейцам накапливались в Германии. Что с ними делали немцы? Ссужали их южным европейцам, чтобы они могли купить больше товаров из Германии! Зарплаты греческих государственных служащих, присматривающих за несуществующим озером, и испанских рабочих, строящих пустые жилые микрорайоны в Ла-Манча, выплачивались из немецких ссуд. Затем эти работники занимали еще больше немецких денег на покупку «Фольксвагенов» или, если они брали большой кредит, «Мерседесов».
Так же как с золотым стандартом сто лет назад, здесь возникает желание рассказать простую поучительную историю, на этот раз об осторожных жителях Северной Европы, бережливо накапливающих деньги, и расточительных заемщиках из Южной. Но, как и в случае золотого стандарта, эта прямолинейная мораль начинает трещать по швам, если внимательно присмотреться к тому, что происходило. Бережливцы и расточительные заемщики были двумя сторонами одной медали. «В конце концов, – писал журналист Financial Times Мартин Вулф, – займы были бы невозможны без ссуд. Глупо финансировать расточительность и потом жаловаться на последствия своего же выбора».
Происходящее в эти годы в Европе во многом напоминает события в США на заре финансового кризиса. Тем не менее каким бы ужасным ни был спад в США, он оказался куда хуже в Европе. Ее экономика страдала сильнее более длительный период, уровень безработицы был выше, и, чтобы его снизить, потребовалось больше лет. Разница в результатах объясняет многое о работе денег и то, почему стране так важно контролировать свои деньги.
И в каком-то смысле США были как Южная Европа. И там и тут покупали и занимали у иностранного экспортера. Южные европейцы отправляли евро в Германию в обмен на автомобили и оборудование; США отправляли доллары в Китай в обмен на телевизоры и кроссовки. Китай ссужал много этих долларов обратно США (в основном в форме покупки казначейских облигаций), чтобы американцы могли купить больше товаров из Китая.
Но между США и Южной Европой есть важное отличие. Штаты занимали в долларах, валюте, которую Китай не контролировал. В результате, несмотря на то что США должны были Китаю триллион долларов (триллион!), перевес сил был на их стороне.
После финансового кризиса Федеральный резерв запустил серию чрезвычайных мер, создав триллионы новых долларов из ничего, что грозило ростом инфляции и обвалом доллара, по мнению некоторых критиков (впоследствии оказавшихся неправыми). Это также обесценило бы все казначейские облигации, которыми владел Китай. Но у китайцев не было слова в денежной политике США. В этом и есть прелесть займов в собственной валюте: это ваши деньги, вы можете напечатать еще, если захотите. Греция, Португалия, Ирландия и Испания лишились этой возможности, когда присоединились к евро.
И США, и Европа состояли из субъектов, чьи экономики были не похожи друг на друга. Как в Испании и Ирландии, во Флориде и Неваде произошел бум банковского кредитования, жилищного строительства и взлета цен на недвижимость, за чем последовали банковские кризисы, разорение сектора недвижимости и высокий уровень безработицы.
Но когда в 2010 году безработица в Неваде достигла почти 14 %, сотни миллионов долларов от федерального правительства автоматически потекли в штат в форме пособий по безработице и продовольственных талонов. Это были деньги налогоплательщиков со всей страны, включая Техас и Мэн, которые избежали бума и разорения. Тем не менее их жители не сетовали на расточительных невадцев. Газеты не писали передовицы с нападками на неэкономную культуру Невады и Аризоны.
Американцы думали об экономике как американцы, а не ньюйоркцы, орегонцы и т. д., и правильно делали. Они платили гораздо больше налогов федеральному правительству, чем правительству штата, и часто переезжали из штата в штат в поисках работы. Они опирались на каркас безопасности, главным образом финансируемый федеральным правительством, деньги, которые они копили в банке, страховала федеральная власть, а не штаты.
Всего этого не было в Европе. Несмотря на тот факт, что люди могли свободно перемещаться по еврозоне по работе, на деле европейцы пересекали границы государства куда реже, чем американцы границы штатов. Возраст, в котором рабочие могли претендовать на государственную пенсию, и размер этой пенсии отличались по странам (вот пример парадокса: греческие рабочие могли выйти на пенсию раньше и требовать более щедрую пенсию, чем немцы). В каждой стране было свое банковское регулирование и министерство финансов.
Европейцы – по крайней мере, те, кто верил в «еще более тесный союз», – всегда стремились создавать единую экономику с одинаковыми правилами для всех. Они знали: чтобы евро сработал, Европа должна стать как одна страна. «Это можно повторять снова и снова: политический союз – обязательная часть экономического и валютного союза, – несколькими годами ранее сказал канцлер Коль. – Недавняя история, причем не только Германии, учит нас, что идея поддержания в долгосрочной перспективе экономического и валютного союза без политического является ложной».
Европейцы игнорировали эту ложь годами. Теперь они столкнулись с ней лицом к лицу.
В 2010 году, когда уровень безработицы достиг 10 %, Европейский центральный банк (ЕЦБ) со штаб-квартирой во Франкфурте и с Бундесбанкской миссией поддерживать стабильность цен в еврозоне, не создал больше денег и не снизил процентные ставки для стимулирования предприятий занимать деньги и нанимать рабочих. Только в 2011 году банк наконец начал действовать. Но он сделал неверный шаг, точно так же, как ФРС в 1931 году. Он поднял процентные ставки! Это еще больше усугубило ситуацию.
ЕЦБ сотрудничал с Европейской комиссией и Международным валютным фондом, когда запустил серию мер по выводу из кризиса Греции, Португалии и Ирландии. Но получение денег обязывало правительства этих стран сократить расходы и поднять налоговые ставки, что только повысило уровень безработицы и навредило экономике.
Греция, Португалия и Ирландия – довольно маленькие страны. Было очевидно, что они могут практически вечно худо-бедно выживать на серии недостаточных спасательных ссуд, не потянув за собой остальную Европу. Но в 2011 году, поле того как ЕЦБ поднял процентные ставки, инвесторы не на шутку забеспокоились об Испании и Италии, которые были намного больше по размеру. Они стали требовать более высокие процентные ставки для ссуд испанскому и итальянскому правительствам, а это ставило правительства в более затруднительное экономическое положение. Если ставки начнут расти, Испании и Италии тоже может потребоваться финансовая помощь или их могут вынудить отказаться от евро и вернуться к своей прежней валюте, что приведет к экономическому хаосу.
Проблема с Грецией и Португалией была вопросом политической воли, чего нельзя сказать об Испании и Италии. Их общий государственный долг составлял более триллиона евро, гораздо больше, чем могли надежно гарантировать ЕС и МВФ. Для этого должна быть возможность буквально печатать деньги из воздуха.
К счастью для Европы, существовало способное на это учреждение: Европейский центральный банк. Решение заключалось в том, чтобы, по примеру Уолтера Баджота в XIX веке, призвать центральный банк выдавать ссуды во время паники. Поднятие процентных ставок оказалось бы самосбывающимся пророчеством, которое могло привести к экономическому краху. Европе нужен был центральный банк, готовый выступать кредитором в последней инстанции, чтобы предотвратить панику посредством скупки облигаций проблемных правительств.
В 2011 году итальянский экономист Марио Драги занял пост главы ЕЦБ. Он осиротел в пятнадцать лет, заботился о своих младших братьях и сестрах, учился на степень доктора философии в Массачусетском технологическом институте вместе с Беном Бернанке и в течение десяти лет занимал должность министра финансов Италии, пережив одиннадцать правительств. У него были личные, интеллектуальные и политические навыки для этой работы.
Драги снизил процентные ставки на третий день работы в ЕЦБ и снова снизил их через месяц. Понижения помогли, но их было недостаточно. В июне 2012 года проценты по займам Испании подскочили до самого высокого уровня с тех пор, как страна присоединилась к евро. Проценты по займам Италии также росли.
«Будущее Европейского союза решится в ближайшие несколько дней, возможно в ближайшие часы», – сказал министр иностранных дел Испании. Он хотел, чтобы немцы испугались, поэтому добавил: «Если “Титаник” потонет, он заберет с собой всех, даже тех, кто путешествует в первом классе».
В следующем месяце Драги должен был выступить перед инвестиционными банкирами в Лондоне. В этом не было ничего особенного: он планировал визит, чтобы посмотреть церемонию открытия Олимпийских игр. «Никто не ожидал, что это будет событие большой важности», – сказал позже один из центральных банкиров. Незадолго до начала мероприятия Драги предупредил других участников: «Распоряжайтесь продолжительностью своих выступлений по своему усмотрению. Я не хочу много говорить».