— Пошевеливайся, ребята! Чтоб к вечеру все восемьсот мешков были.
Дьячков циркнул сигаретой: нет, не нравится ему дурашливость в бригадире. Чего он нервничает, суетится? Новое место? Ну и черт с ним! Сколько их, этих мест, будет в жизни! Да и слава богу, Сизая бухта, где они ловили все эти годы, порядком Дьячкову надоела. Шумно там, город близок, всякого люду полно. А здесь — благодать. Воздух даже иной. Он снова посмотрел на хмурое лицо Шелегеды и, озадаченный, подошел к кипе мешков. Возле нее стоял с растерянным видом долговязый парень — со странной фамилией Водичка — и враждебно оглядывал мешки. Слова бригадира насчет восьмисот мешков он принял за шутку. Разве можно столько насыпать за день?
Но Гена Антонишин, его дружок, уже взялся за лопату. В первый мешок вошло почти двадцать пять широченных совковых лопат. Потом они толстым канатом перетянули его по разу вдоль и поперек, посредине сделали большой узел. Попробовали приподнять — «готовая продукция» еле сдвинулась с места. Неподалеку от них работал Григорий Шелегеда. Савелий Водичка удивился, с какой быстротой тот орудовал лопатой, крутил мешком, перехлестывая его вязкой.
На шестом мешке Савелий и Гена поменялись местами, а на десятом, мокрые и красные, сделали перекур.
Гена вдруг хлопнул себя по лбу и внимательно посмотрел сначала на ладонь, потом на Савелия:
— Появились. Их только не хватало.
Савелий втянул голову в плечи и отчаянно размахивал руками около ушей.
Все время, пока они работали, над их макушками колыхалось комариное облачко. Дожидалось перекура. Сейчас, будто по команде, оно сыпануло вниз. На уровне кончика носа гудело и мельтешило голодное летучее население… Стало трудно дышать.
— Ну что, гладиаторы? — крикнул Григорий. — Едят? Вон в бутылке отрава — мажьтесь.
Оба одновременно кинулись за спасительной «отравой». Ею оказалась темно-желтая жидкость с неприятным запахом.
— Работать! Работать! — прикрикнул бригадир.
Рыбаки растянулись по всему берегу бухточки. Картина до нелепости диковатая, напоминающая частные разработки уникального месторождения драгоценной гальки — знай только ссыпай в мешки.
До обеда Савелий и Гена успели наполнить и обвязать двадцать три мешка. Двадцать три тяжеленных чушки, перетянутые крест-накрест смолистым канатом.
Рой кровососущих терпеливо выжидал, когда кончится действие отравы. Смазались еще раз. Наконец со стороны города кто-то разглядел в морской сини лимана черную точку. По времени это должен быть катер с обедом. Так и оказалось.
Ели на мешках — неторопливо, сосредоточенно, сдувая к противоположному краю мисок плавающих комаров.
Бригадиры расположились в сторонке. Курили, наблюдая, как Николай Чаквария бродит по берегу и считает готовые мешки. Чаквария мерно покачивал указательным пальцем и громко восклицал: «Двести девяносто один… триста два… триста девяносто четыре…» Затем он подошел к ребятам:
— Друзья, я насчитал четыреста один. Молодцы! Еще столько же и плюс двэсти. Да, дорогие, двэсти. — Он говорил с заметным грузинским акцентом.
— Ну-у, зачем еще двести?! Всегда восемьсот хватало, — протянул кто-то из парней.
Инженер покачал головой:
— Двэсти. Тэчэние смотри какое! Надо усилить груз на оттяжки.
— Хватит, Николай Захарович, восемьсот, чего там, — махнул рукой Шелегеда.
— Вах! Дорогой! Да ты радуйся, что у тебя резерв будет, — воскликнул инженер.
Шелегеда неопределенно приподнял брови: мол, сверху виднее…
— Да чего там мелочиться, — вступил другой бригадир — маленький крепыш с бакенбардами. — Вон гладиаторов сколько!
«Гладиаторы» нехотя взялись за лопаты.
После обеда день катился вяло, тяжело.
— Глянь-ка! — Гена кивнул на двух парней. Один был в накомарнике, в модной куртке с блестящими кнопками, второй — с бородкой, в пляжной кепке.
— А чего? Обыкновенные пижоны, — равнодушно отозвался Савелий.
— Мешки смотри как насыпают.
— Как? Неторопливо. Не то что мы, будто на пожар спешим.
— Ох, и бестолковый ты! Мешки-то у них, гляди, вдвое меньше наших.
— Гм! А точно. Мы, выходит, зря пуп рвем?
— Давай узнаем.
Они подошли к «пижону».
Тот приподнял сетку накомарника, глянул испытующе и нагло:
— Чем обязан-с?
— Спички найдутся? — начал дипломатично Гена.
— Не курим.
— А-а, ну ладно. Сколько у вас?
— Не интересовались. Все наши.
— Прибедняетесь. Вон сколько наворотили.
— Какая разница?
— Да разница есть. Ваши мешки сразу увидишь, они меньше других. Мы, дураки, корячимся, набиваем, как на базар…
— То-то! — пижон опустил сетку. — Сыбражать надо. Мешки идут на штуки, а не на вес, понял?
— Так все так… — словно оправдываясь, сказал Савелий.
— Все-все, — передразнил пижон. — Ну и делай как все — никто не запрещает.
Они стали работать «вполмешка». Дело пошло быстрее.
Шелегеда выпрямился, посмотрел на Савелия. Подошел.
— Эге, гладиаторы, так дело не пойдет. Гальку жалеете? Или себя?
— Так вроде бы как у всех…
Бригадир запрокинул голову, прищурил глаза, придержал кепочку:
— Гля-ди-те…
«Странный какой-то. Не поймешь, то ли дурачком прикидывается, то ли воображает», — подумал Савелий, но на всякий случай посмотрел тоже вверх, однако сразу понял, что тот имел в виду не плывущий в бездонной сини, маленький самолетик; в слове «глядите», произнесенном нараспев, угадывался иной смысл.
До самого заката они добросовестно набивали мешки, что называется, под завязку. Собственно, заката солнца как такового и не было. Целый день оно неподвижно висело над бухточкой и лишь к вечеру скатилось к неровному краю дальних хребтов; поплыло вдоль ломаной линии горизонта, задевая за выступы, подпрыгивая, точно по неровной мостовой. Началось полярное лето.
— Не могу. У меня уже в глазах рябит, — сказал Савелий и опустился животом на мешок.
Появился катер с Николаем Захаровичем.
— Принимай работу, начальник! — Шелегеда надвинул кепочку на самые глаза и направился к Чакварии.
Вместе они пошли вдоль берега. За ними поплелись те, у кого любопытство пересилило усталость.
— А это что такое? — инженер остановился возле груды полумешков. — Это па-а-че-му? — он строго глянул на бригадиров.
Шелегеда отыскал глазами Савелия, прищурился и сказал инженеру.
— Мои тут работали. Считай два мешка за один.
Савелий протиснулся вперед.
— Неправда. Мы с ним, — он кивнул на потного Гену, — всего один мешок недосыпали. А потом вы подошли… Всего один мешок.
— Ну, а кто же тогда? — инженер посмотрел на рыбаков. Рыбаки молчали.
— Да какая разница, Николай Захарович? — досадливо сплюнул Шелегеда. — Все одно — хватит.
Савелий ждал, что все разъяснит парень в модной куртке. Но тот занялся своими ногтями.
Для верности пересчитали дважды. Вышло почти девятьсот мешков. Ладно, хватит.
Возвращались в поселок на тех же трех кунгасах, буксируемых катером.
За ночь лицо Савелия стянуло так, что даже сквозь сон ему казалось, будто лоб покрылся тонкой фольгой, и, когда он морщил брови, «фольга» ломалась. Утром, едва проснувшись, потянулся за зеркальцем — кожа оказалась темно-желтого цвета с белыми пунктирами на местах излома. Потом он узнал, что в той бутылке был не обыкновенный антикомарин, а очень сильная противооводная мазь для оленей. Савелий, к несчастью, унаследовал от своей непутевой матери нежную шелковистую кожу.
«А вдруг кто-нибудь за ночь украл мешки? — подумал он. — Опять насыпать?»
Но мешки никто не украл. И Савелий, с тоской покосившись на торчащую из кармана Шелегеды бутылку с отравой, представил, как все эти тяжеленные пузатые «чушки» они сейчас начнут сбрасывать в море, а потом навешивать дель невода.
Новый день, казалось, ничем не отличался от вчерашнего: то же яростное солнце, те же комариные тучи. Но какое-то почти неуловимое изменение произошло в травянистой части берега. Савелий крутил головой. Вот оно что! Он опустился на колени и разглядел в траве микроскопические голубенькие цветочки, вчера их не было. Эти малые звездочки с желтой точкой посередине напоминали глазки маленьких неизвестных зверюшек; они с наивным любопытством взирали на только что открывшийся перед ними мир.
— Савелий! — закричал Антонишин. — Кому молишься?
— Цветам, Гена.
— Цветы подождут. Надо бочки катать.
С кунгасов повыкидывали только бухты каната и пустые металлические бочки-плавуны. Дель с наплавами и грузилами оставили.
Вдоль берега растянули массивный стальной трос — Центральный. Так назвали его рыбаки. На нем держится весь невод, а значит, и вся пойманная рыба. Один конец Центрального закрепили за старый морской якорь, вкопали его возле самой воды и для верности привалили лобастым валуном. Второй конец предстояло завести на всю длину в реку. Но прежде к нему подвязали две спаренные бочки, к ним — якорь. Центральный важно установить абсолютно перпендикулярно к берегу, хорошо натянуть. Затем к нему подвесят дель, и кета, ткнувшись в нее, должна пойти вдоль Центрального, к самому неводу, пройти «секретку» и попасть в садок. А уж оттуда хода нет.
Николай Захарович бегал с большим красным флагом по берегу, отдавал последние указания.
— Смотри, дорогой, на меня, — говорил он, слегка заикаясь, Шелегеде. — Смотри внимательно, как махну флагом — сразу кидай мешки, понял? Чтоб как струна была…
Шелегеда всегда удивлялся, с каким волнением и горячностью командовал постановкой неводов Чаквария. А ведь по сути одно и то же из года в год. Никаких сюрпризов — только старайся да будь повнимательнее. Но Чаквария в эти часы воплощал высочайшую ответственность и озабоченность, словно речь шла по крайней мере о запуске космического корабля.
Пока катер уволакивал в море Центральный трос, первые два кунгаса начали загружать мешками. Вдоль бортов уложили широкие плахи, установили мостики, чтобы удобнее было подниматься.
— Быстрее, быстрее! — торопил Чаквария. — Пока не начался отлив, надо успеть поставить Центральный.