в отношении себя самой, но не мирилась с утратой надежд у кого-либо ещё. И к тому же эта о многом говорящая фраза о душе, жаждущей значительного поступка, и странный политический шаг, который она предполагала совершить взамен… и постоянно подразумевающиеся побудительные мотивы, беспокойство о судьбах общества, тревога, неумелое атеистическое толкование пересмотренных ею старых христианских принципов ухода от реальной ответственности. Я слишком часто слышал — не далее чем в паре миль от комнаты, где мы сидели, — как мой отец читает проповеди о всеобщей любви и братстве в лоне христианской церкви, чтобы ещё и теперь тратить время и силы на сугубо риторическое, абстрактное сострадание подобного рода.
Разумеется, это сравнение Джейн с моим отцом несправедливо. Она не читала проповеди, наоборот, из неё всё это словно клещами приходилось вытягивать; и она гораздо яснее, чем когда-либо он, осознавала разницу между символом веры и действием, doxa и praxis.304 Но её, точно так же, как меня, сформировала антипатия. Мой отец толковал о любви, но редко оказывался способен проявить это чувство на деле; её родители вообще любви не проявляли. А если говорить о женском участии, её случай оказался гораздо тяжелее. Я не мог обвинить мать, которой никогда не знал, в отсутствии любви ко мне. Но отношение матери к Джейн тенью лежало на всей её жизни, вплоть до последнего времени: эта женщина так никогда и не сумела выбраться из плена суетных и хорошо обеспеченных 1920-х — годов собственной юности.
Эти мои слова теперь потребовали гораздо больше времени, чем тогдашние мысли… или чувства — потому что к такому заключению я пришёл скорее путём интуитивного прозрения, чем сколько-нибудь сознательного размышления. И правда, то, что происходило в тот вечер, казалось странным, даже парадоксальным: я чувствовал, что — несмотря на все внешние различия, к которым ещё надо было привыкнуть после всех лет, что нас разъединяли, на изменения в поведении, внешности, взглядах, на отсутствие былого влечения друг к другу, на все многочисленные обстоятельства, сделавшие нас чужими, — несмотря на всё это, я, пожалуй, видел её теперь яснее, чем когда бы то ни было раньше. Тщеславие тоже сыграло свою роль: это был один из тех редких моментов, когда соглашаешься объяснить возросшую глубину понимания (в противоположность предубеждённости) тем, что повзрослел. Я ощущал что-то вроде ироничной нежности времени, заботливого движения его колёс: ведь оно снова свело нас вместе в этой тишине, в этом молчании; и хотя вряд ли сейчас её связывало со мной родственное — сестринское — чувство, в ней всё-таки жило воспоминание о нём. И конечно, призрак плотской близости с ней, единственный момент познания, слияния с этой женщиной всё ещё чуть заметно витал здесь, в комнате, точно так же, как призраки Ридов никогда не покидали дом, у очага которого мы с Джейн сидели. Но я знал — то, что Джейн была здесь, каким-то образом отвечало глубочайшей потребности моей души в соотнесении реальных и вымышленных событий внутри не покидавшей моих мыслей конструкции; соединяло воедино реальность и вымысел; оправдывало и то и другое.
Мы молчали. Каждый ушёл в себя.
Я допил свой бокал и нарушил молчание, угадав, куда унеслась мыслями Джейн.
— Если бы я был врачом, думаю, я рекомендовал бы тебе что-нибудь весьма традиционное и простое. Отдых, например.
— Именно это и говорит мой настоящий врач. Боюсь, просто из стремления отделаться от трудной пациентки — хоть на несколько недель. Бедняга.
— Она знает?..
— О нас с Энтони? Да. Она сама в разводе. За эти годы мы с ней очень сблизились. Стали настоящими друзьями. Она теперь крупный специалист по несчастным жёнам Северного Оксфорда.
— Она слишком близка тебе, чтобы прислушиваться к её советам?
Джейн пожала плечами:
— Уверена — совет прекрасный. Сам по себе. — Она поморщилась. — Если бы только он так сильно не смахивал на первую главу любой повести из женского журнала. Одинокая героиня ищет утешителя на ближайшем горно-лыжном курорте.
— Какой цинизм!
— Просто трусость, Дэн. Не думаю, что в данный момент способна решиться на что-нибудь такое.
Я ждал, внимательно за ней наблюдая; колебался; потом, как и она, стал вглядываться в огонь.
— Мне пришла в голову дикая мысль, Джейн. Только что. Совершенно безумная, по правде говоря. Можешь выслушать?
— А я-то думала, что у меня монополия на дикие мысли.
— Не скажи. — Я поднялся на ноги. — Дай-ка выпью для храбрости. Ты присоединишься?
Она покачала головой. Я отошёл к шкафчику с напитками и заговорил оттуда:
— Мне надо на несколько дней поехать в Египет. Очень скоро. Из-за сценария. В Каир, оттуда — в Асуан. У них там можно купить замечательное путешествие вниз по Нилу. Из Луксора. На неделю. — Я обернулся и улыбнулся ей. — Почему бы тебе не поехать со мной? — С минуту она смотрела на меня молча, словно не веря, что я всерьёз. — Из самых чистых — во всех смыслах этого слова — побуждений. По старой дружбе.
Она вздохнула:
— Дэн, я никак не смогу. Я не хотела бы…
Я долил виски водой.
— Почему?
Она спустила ноги на пол, наклонилась вперёд, сжала руки.
— Потому что… По тысяче причин.
— Ты ведь там не была?
— Нет.
— Просто посидишь на солнышке на палубе симпатичной старой посудины. Посмотришь достопримечательности, если захочешь. Отдохнёшь. Почитаешь. Я большую часть времени буду писать и встречаться с людьми.
— Звучит божественно. Но я…
— Всего десять дней. — Джейн немедленно укрылась за привычной маской: лицо её приняло полупечальное, полуироническое выражение, с каким терпеливые мамаши выслушивают невероятные идеи своих отпрысков. Я вернулся к камину. — Я когда-то уже совершил такое путешествие — с Андреа. Замечательный отдых: расслабляет, успокаивает. А климат в это время года — просто мечта. — Я встал спиной к огню. — Авиабилеты со скидкой. Да ещё и драгоман305 бесплатный. Таких условий в жизни не дождёшься.
— Я правда не смогу, Дэн. Честно.
— Но ты же только что сама сказала…
— Не принимай слишком буквально.
— Ну приведи хотя бы одну из той тысячи причин.
— Дети. — Она пожала плечами. — И всё вообще.
— А можно, я позвоню Роз — узнать, что она думает?
— Я более или менее уже пообещала поехать во Флоренцию, повидать Энн.
— Что может быть проще? Сделаешь пересадку в Риме на обратном пути.
Это географически здравое соображение на миг поколебало её сопротивление или хотя бы заставило искать более убедительные аргументы.
— Все решат, что я сошла с ума.
Я улыбнулся:
— Кое-кто уже так и решил.
— Я буду чувствовать, что просто бегу от проблем.
— Вот это действительно безумие. Ты заслужила отдых. — Она сложила руки на коленях, сидела сгорбившись, наклонившись вперёд, глядя на мои ботинки. — Что ты говорила мне в Оксфорде? О том, как много мы теряем, прячась за собственный возраст?
— Дэн, ужасно мило с твоей стороны предложить мне это. Но я…
Она умолкла, будто мой «ужасно милый» поступок лишил её дара речи, а моё предложение не подлежит обсуждению. Я снова сел в кресло-качалку.
— Это вовсе не из-за того, о чём просил меня Энтони. Я просто считаю, что это пойдёт тебе на пользу. Новые впечатления. А мне будет приятно иметь такую попутчицу.
Она ответила мягко, но в её голосе я расслышал облегчение — ведь я дал ей явный повод для возражений.
— Вряд ли я та попутчица, которую тебе следует взять с собой.
— Если бы Дженни была здесь и познакомилась с тобой, она бы уговаривала тебя поехать. Проблема не в этом. — Но по её лицу видно было — она сомневается. — Ты по Роз должна знать. Их поколению чуждо ложное чувство собственности.
Она повела головой из стороны в сторону.
— Но мне правда нужно столько всего сделать.
— Что, нельзя отложить всё это на пару недель? Производственный отдел сам всё организует. Тебе нужно будет всего лишь подписать визовую анкету. — Она молчала. — Слушай, Джейн, я прекрасно сознаю, скольким обязан тебе за Каро. Попробуй принять это как знак благодарности. От нас обоих.
— Тут вовсе не за что меня благодарить. Просто я очень её люблю.
— Я это знаю. И мы оба чувствуем это.
Джейн опять прилегла на диване; теперь она смотрела на епископа; потом подняла руки, провела ладонями вдоль шеи вверх и на миг сжала руками щёки: этот жест напомнил мне тот, что я заметил тогда, в её оксфордской гостиной, когда умер Энтони… будто ей не хватало не только слов.
— Если бы я не была такой, как есть, Дэн. Я просто не чувствую себя вправе… О Господи!
— Вправе на что?
Она набрала в лёгкие побольше воздуха.
— Если учитывать…
— Прошлое?
— Если хочешь.
— Я полагаю, мы оба достаточно повзрослели, чтобы думать об этом с улыбкой.
— Но тебе нужно работать.
— Ты забываешь, что я здорово набил руку в умении отделываться от всех нежелательных помех. Всю жизнь в этом практиковался.
— Дэн, я тронута. Но я правда не смогу. Уверена, что не смогу.
Я внимательно разглядывал свой бокал с виски.
— Вот теперь я обиделся.
— Ну пожалуйста. Я вовсе не хотела тебя обидеть.
— По-твоему, я всё ещё не заслужил прощения?
— Ну вот, теперь ты говоришь абсурдные вещи.
— Но меня по-прежнему нужно бояться — как данайцев, дары приносящих?
— Вовсе нет. Просто… — Она опять глубоко вздохнула. Потом сказала: — Наверное, это что-то вроде гордости. Желание справиться без чужой помощи.
— Моё предложение тебя совсем не привлекает?
Она замешкалась. Потом ответила:
— Привлекает. Как абстрактная идея.
— Тогда твой пуританизм совершенно ни к чему.
И опять она замешкалась с ответом.
— Я так боюсь утратить то немногое, чего добилась, пытаясь стать менее эгоцентричной.