408 солнечный луч, на миг осветивший лицо Джейн снизу… это было совершенно естественно и в то же время совсем необычно, как искусственная подсветка: лицо обрело поразительную мягкость, спокойную серьёзность — она смотрела вниз, в озёрную глубь. Получился бы великолепный снимок, но мгновение было мимолётным… впрочем, и в этом тоже заключалась его красота.
Много лет назад Дэн заинтересовался философией дзэн-буддизма,409 тогда очень модного в Калифорнии, и обнаружил с некоторым удивлением, что в философии этой существуют параллели с тем, что он всегда считал производным своего детства, проведённого в английской деревне, всего лишь способом видения окружающего мира, навязанным одиночеством и подавлением чувств. Интенсивная работа воображения тогда помогала уйти от монотонности вполне предсказуемых недель и лет. Разумеется, Дэн был слишком англичанин, чтобы всерьёз воспринять философию дзэн-буддизма, но она усилила жившее в нём ощущение, что в остром восприятии преходящего заключена некая внутренняя правда. Он пришёл бы в замешательство, если бы нужно было дать определение или как-то доказывать существование этой правды, но она заключалась в само́й значительности настоящего момента, «сейчасности» жизни; высокое значение, которое он придавал этой правде, явствовало уже из того, что он требовал — или ожидал — от настоящего гораздо больше, чем оно обычно могло дать. Именно поэтому, например, у него не было твёрдых политических убеждений, ведь они должны опираться на способность, какой бы слабовыраженной она ни была, к совершенствованию, на веру в будущее. Именно поэтому он и смог осознать, что его раздражение на самом деле вызвано посещением храма в Филах, где настоящее вот-вот навсегда исчезнет; пребыванием в битком набитом уродливом ресторане — в настоящем, которому следовало бы навсегда исчезнуть; а Джейн представляла собой и первое и второе вместе: настоящее, готовое вот-вот исчезнуть, и — в её якобы социалистической и независимой ипостаси — настоящее, отгородившее Дэна от того немногого, что оставалось ему от первого.
Все эти размышления шли на фоне возобновившейся беседы о позорном проекте переноса Фил, о планах на вторую половину дня, о еде… но воспоминание о мимолётном взгляде на лицо Джейн в затопленном храме, освещённое снизу трепещущим прозрачным лучом, было, так сказать, сигналом, знаком приближения к распутью, нарастающего ощущения, что вот-вот придётся сделать выбор, нужно будет действовать; было в этом мимолётном восприятии что-то если и не вполне плотское, то во всяком случае достаточно чувственное. И, обсуждая теперь планы на остаток дня, он знал, что на самом деле предпочёл бы провести его совсем близко подле неё, в закрытой комнате с опущенными шторами, высказать всё то, о чём не решается заговорить прямо сейчас. Это не было любовью, не было и плотским желанием, но необходимостью излить (а может быть, в какой-то степени и изгнать из сердца) всё возрастающую нежность.
Дэн не хотел довериться своему настроению, понимал, что оно отчасти плод нарциссизма, а отчасти атавистично, если помнить о прошлом, о всегдашнем стремлении к эмоциональным отношениям с женщинами, замещающими утраченную мать, или с более молодыми, выбираемыми часто, пусть и бессознательно, ради того, чтобы избежать такого упрёка, если бы он мог прийти кому-то на ум. Он снова подумал, да не берёт ли Джейн некоторый реванш, столь твёрдо установив меж ними нерушимую границу, пребывая в столь твёрдой уверенности, что ничего плотского не может между ними возникнуть, так как она уже непривлекательна как женщина. Но он тут же отбросил эту мысль. Она просто была слишком горда, просто слишком рассудительна или просто совершенно уверена, что не испытывает к Дэну ничего подобного его чувству к ней: другими словами, чувство унижения тоже испытывал только он. Думал он и о Дженни. Старый детский грех: коль жаждешь недостижимого, создаёшь его в своём воображении.
Спустившись к причалу у «Старого водопада», они обнаружили, что молчаливый и обязательный Омар ждёт, как договорились; и снова их фелюга пошла, петляя средь мелких островков, к дальнему берегу. На этот раз они высадились недалеко от мавзолея Ага-хана,410 потом прошли пешком по дюнам около мили, чтобы посмотреть на разрушенный коптский монастырь святого Симеона: варварски искалеченный шестью веками нашествия бедуинов, он всё ещё мощным призраком возвышался над окрестностями.
Здесь царили великий смертный покой и уединённость; красота, равная — хоть и по контрасту — красоте затопленных Фил. Они поговорили об увиденном, как и подобает туристам, но Дэн всё больше и больше сознавал, как много не сказано между ними. Его состояние походило скорее на смущение, чем на волнение, и смущение это всё нарастало. Это же глупо, говорил он себе, это просто мальчишество — дважды подумать, прежде чем протянуть ей руку, чтобы помочь перейти через груду обломков или подняться по неровным ступеням на верхние террасы монастыря; прежде чем дать на ничего не значащие вопросы ничего не значащие и ещё более осторожные ответы. Когда они вернулись к реке, Омар снова отвёз их на остров Китченера. Они побродили по острову, и Дэн сделал несколько совершенно ненужных снимков. Потом они посидели в ином, чем в прошлый раз, месте, в более ухоженном саду над рекой, среди клумб с герберами и геранями. Дэну казалось — они отступили от рубежа, достигнутого накануне; ему даже не хватало энергии попытаться возобновить разговор, начатый вчера на скамье у пересечения пешеходной тропы с боковой дорожкой. У него создалось впечатление, что Джейн если и не скучает, то отсутствует, витает где-то далеко, наверняка не думает ни о нём, ни об их отношениях.
В отеле они сразу же разошлись по своим комнатам, гораздо раньше, чем вчера: крик муэдзина раздался уже после их возвращения. Джейн хотела принять ванну; потом она не спустилась в бар — выпить перед обедом, и Дэн провёл мучительные полчаса в одиночестве. Кончилось тем, что он позвонил ей от администратора. Оказывается, она неожиданно заснула. Появилась через десять минут, сжимая ладонями щёки в шутливом отчаянии от мысли, что он никогда и ни за что её не простит.
Обнаружилось, что их столик занят. Но тут послышался чей-то голос. Алэн и его друг-фотограф тоже были здесь: за их столиком нашлось два свободных места. Дэн с радостью отказался бы, но Джейн вроде бы понравилась эта идея. Она вдруг оживилась, будто почувствовала облегчение оттого, что будет с кем поговорить.
Заговорили о Филах, где оба француза тоже побывали сегодня, обсудили «за» и «против» переноса храма. Спорить было не о чем — все оказались против, и тогда, словно им необходимо было найти повод для разногласий, речь зашла о восприятии массового искусства вообще, о том, что важнее — польза или хороший вкус. Дэн, которому не хватило смелости молчать столько, сколько хотелось, высказал предположение, связанное с тем, что пришло ему в голову раньше днём: жизнь происходит в настоящем, и всё, что разрушает или умаляет качество жизни в настоящем — если даже необходимость используется как козырь, побивающий вкус, — дурно по самой сути своей. Джейн полагала, что если выбор делается между уродливым домом и отсутствием дома вообще, если в нём есть необходимость, то… беседа длилась бесконечно, социальное искусство и искусство социалистическое, ответственность, лежащая на образовании, голлистский элитизм, gloire и раtrie…411 тучи слов. Беседа расстроила Дэна, он говорил всё меньше и меньше. Алэн принял сторону Джейн, и Дэну порой хотелось одёрнуть собеседников, накричать: такой абсурд эта заумь, это использование языка для того, чтобы доказывать необходимость выбросить за борт все остальные интеллектуальные и художественные ценности ради решения глобальных социальных задач; это казалось ему самоубийственным, подспудным стремлением к смерти, именно тем, против чего выступал Лукач, — представлением, что пресловутая мыльная вода не содержит в себе ребёнка. Но он ничего не сказал.
Постепенно беседа раздвоилась — Джейн и Алэн перешли на французский, хотя по-прежнему, как Дэн мог догадаться по отдельным словам, речь шла о политике; сам же он и фотограф, которому в своё время приходилось работать с рекламными кадрами и он хорошо знал французскую киноиндустрию, говорили на профессиональные темы. Дэн сохранял заинтересованный вид, но краем уха прислушивался к оживлённой беседе на том конце стола. Уходил он из ресторана в убеждении, что Джейн использовала собеседника, чтобы продемонстрировать ему — Дэну — реальность существования «иных ценностей».
И вот они шагали вдвоём по направлению к старому отелю. Алэн и фотограф собирались в какой-то ночной клуб, звали и Джейн с Дэном, но те отклонили приглашение. Завтра надо было рано встать, чтобы успеть на самолёт в Абу-Симбел.
Несколько шагов прошли в молчании, потом Джейн сказала:
— Извини, пожалуйста. Тебе хотелось уйти.
— Это не важно.
— Тебе следовало незаметно лягнуть меня как следует под столом, Дэн.
— За то, что эта беседа доставляла тебе удовольствие?
— За то, что не сразу поняла, что тебе она удовольствия не доставляет.
— Не обращай внимания. Просто я этот ресторан не переношу.
Она помолчала.
— А ты уверен, что хочешь лететь в Абу-Симбел завтра?
— А ты — нет?
— Я-то хочу, но… Я хочу сказать: может, ты хочешь поездить один? У тебя ведь работа. — И она добавила, как бы подсмеиваясь над собой: — Ты меня беспокоишь. Я думала, ты всё время будешь лихорадочно записывать всякие мысли…
— Создавать видимость не входит в мои обязанности.
— Ох, я и забыла. Только исследовать душу.
— Плюс строить диалоги.
Вошли в гостиницу. Дэн подумал было предложить ей выпить по рюмочке перед сном, но решил, что более