Зато никак не мог понять разницу между гласными и согласными.
– Гласные можно тянуть, – в сотый раз повторяла Раиса Иванна, – а согласные – нельзя. Вот, слушай, Сморчок. Ааааа! Оооо! Ыыыыы! Но – ф! р! ж! Понял?
– Не-а… – говорил Сморчок.
– Ну, давай сам. Аааааа! Ээээээ!
– Ааааа! – повторял он. – Ээээээ!
– А теперь: ф! р! м!
– Фффффф… Ррррррр! Мммммм…. – говорил он.
– Идиот! – кричала Раиса Иванна.
– Жжжжж! – робко говорил Сморчок. – Лллллл! Ззззззз. Хххххх. Шшшш.
Он долго так жужжал, шипел и пыхтел. Мы хохотали.
Потом его перевели в другую школу. «Для особо одаренных», как пошутила Раиса Ивановна. Но мы-то поняли – в школу для дураков.
Жалко. Теперь жалко. А тогда было всё равно.
Я никогда не пел перед всем классом, как в рассказе «Слава Ивана Козловского», – это всё мой папа придумал, конечно. Но я правда не умел петь. У меня не было ни слуха, ни голоса, и сейчас нет.
В этом рассказе есть одна фраза. Дениска говорит: «Я знаю еще одну песню. Когда я ее дома пою, все соседи прибегают, спрашивают, что случилось».
Вот это – чистая правда. Такой случай был. Один раз папа с мамой куда-то ушли, и я остался один дома. Увидел на полке маленькую, но очень толстую книжку. Она была почти как большой кубик. На переплете было написано «Лейся, песня!». Это был сборник песен. Понятно, откуда он у нас взялся, – мой папа написал несколько песен, и они были в этом сборнике.
Я решил немножко попеть, раз дома никого нет. Нашел песню про крейсер «Варяг», и как заору: «Наверх! Вы! Товарищи! Все по местам! Последний! Парад! Наступает!!!»
Тут в дверь застучали.
– Дениска, что с тобой? – я услышал голос соседки Веры Сергеевны.
– Ничего, – сказал я и продолжал: – Врагуууу! Не сдаёёётся! Наш! Гордый! Варяг!!!
– Дениска! – она застучала еще громче.
– А вдруг это он поет? – услышал я голос Алёнки. Она тоже выскочила в коридор. Мы же с ней жили в одной коммунальной квартире, их комната была как раз через стенку.
– Нет, нет, – сказала Вера Сергеевна. – Наверное, он хотел забраться на подоконник и упал, и сломал руку! И закричал, потому что ему больно. Денис, Дениска! – закричала она через дверь. – Как ты себя чувствуешь?
– Хорошо! – закричал я.
– Почему же ты так закричал? – спросила она. – Я даже испугалась!
– Это я пою песню про крейсер «Варяг»!
– Я же говорила! – крикнула Алёнка.
– Не смей больше петь! – сказала Вера Сергеевна и ушла, я слышал ее шаги по коридору. Аленка тоже убежала. И мне совсем расхотелось петь. Я поставил книжку «Лейся, песня!» на место и больше ее не брал.
А в школе всё было немножко по-другому.
Нашего учителя пения звали Рудольф Васильевич. Он очень со мной мучился.
Вот, например, все поют песню «Выше знамя советского спорта, шире шаг от рекорда к рекорду!» – а я только рот открываю.
Рудольф Васильевич говорит:
– Драгунский! Я всё вижу! Я всё слышу! Ну-ка пой! Пой со всеми!
Я киваю и начинаю громко петь. Он сам просил, так вот же ему.
Рудольф Васильевич говорит:
– Драгунский! Не ори!
И так много раз.
Рудольф Васильевич, бедный, меня после уроков оставлял, занимался со мной. Хотел развить мой музыкальный слух. Играл на пианино разные простые мелодии, чтоб я их повторял. Чтобы я хотя бы тра-ля-лякал или пускай даже мурлыкал. Хоть что-нибудь! А я – ни в какую. Но я не нарочно, честное слово.
Когда я был в третьем классе, мы переехали в новую отдельную квартиру, и я пошел в другую школу.
Номер 175.
Эта школа была совсем другая. Огромная, красивая, высокие потолки, внутренняя парадная лестница с первого этажа на второй. На третьем этаже учительская, куда надо было подняться еще по одной двукрылой лестнице с полированными пузатыми балясинами.
До пятого класса у нас была учительница Лидия Сергеевна. У нее был красивый гулкий голос. Она нас все время воспитывала. Везде находила что-то поучительное.
Вот, например, читаем мы Некрасова. Как Мороз-Воевода хвастается:
Богат я, казны не считаю,
А все не скудеет добро!
Она начинает спрашивать, у кого сколько в семье зарабатывают, кому что когда покупают. «Значит, ваши родители считают казну!» – говорит, подняв палец.
Это, конечно, правильно. Хотя скучно и немножко обидно.
Или вот. Мы выискивали однокоренные слова. «Работать» – «рабочий», «работа», «заработок». Кто-то сказал – «раб».
– Это плохое слово, дети! – сказала Лидия Сергеевна. – У нас в СССР нет рабов!
А когда Вова Чернов на слово «висеть» предложил «виселица», она страшно разозлилась. Тем более что Вова на каникулах побывал в Польше – его папа был дипломатом.
– По заграницам наездился! – кричала она. – Насмотрелся всякого!
На перемене мы обступили Вову.
– А ты правда за границей видел, как людей на виселице вешают?
– Дура она, – мрачно сказал он.
Один раз Лидия Сергеевна сказала своим красивым голосом:
– Дети, сейчас шестьдесят первый год! Пройдет сорок лет, и наступит двадцать первый век! Представляете себе, как повезло вашему поколению? Вы увидите не только новый век, но и новое тысячелетие! – мы прямо замерли от восторга, а она продолжала: – Да, дети, вы будете уже не молодыми людьми, но и не старыми. Вам будет по пятьдесят лет. Можно сказать – целых пятьдесят! А можно сказать – всего пятьдесят! Пора зрелости и опыта, мудрости и силы… – и так далее и тому подобное.
Вдруг одна девочка руку тянет, просто на месте усидеть не может.
Лидия Сергеевна ей кивает.
Она встает и гордо глядит на остальных девчонок:
– А мне будет сорок девять!
Мой папа несколько раз приходил в школу и читал ребятам «Денискины рассказы». Набивался полный зал народу, все слушали, хлопали, просили еще – он очень хорошо читал, ведь он раньше был артистом.
Но вот что интересно – меня никто ни разу не называл «Денисом Кораблевым» или «Дениской из рассказов». Все ребята прекрасно понимали, что всё это мой папа сочинил, придумал. И я тут, в общем-то, ни при чем.
Улица и цирк
Ровно 25 кило
Ура! Нам с Мишкой дали пригласительный билет в клуб «Металлист» на детский праздник. Это тетя Дуся постаралась: она в этом клубе главная уборщица. Билет-то она нам дала один, а написано на нем: «На два лица»! На мое, значит, лицо и на Мишкино. Мы с ним очень обрадовались, тем более это недалеко от нас, за углом. Мама сказала:
– Вы только там не балуйтесь.
И дала нам денег, каждому по пятнадцать копеек.
И мы пошли с Мишкой.
Там в раздевалке была страшная толчея и очередь. Мы с Мишкой встали самые последние. Очередь чересчур медленно двигалась. Но вдруг наверху заиграла музыка, и мы с Мишкой заметались из стороны в сторону, чтобы поскорее снять пальто, и многие ребята тоже, как только услышали эту музыку, заметались, как подстреленные, и даже стали реветь, что они опаздывают на самое интересное.
Но тут откуда ни возьмись выскочила тетя Дуся:
– Дениска с Мишкой! Вы чего там колготитесь-то? Сюда давайте!
И мы побежали к ней, а у нее свой отдельный кабинет под лестницей, там щетки стоят и ведра. Тетя Дуся взяла наши вещи и сказала:
– Здесь и оденетесь, чертенята!
И мы понеслись с Мишкой по лестнице, через ступеньки, наверх. Ну а там действительно было красиво! Ничего не скажешь! Все потолки были увешаны разноцветными бумажными лентами и фонариками, всюду горели красивые лампы из зеркальных осколков, играла музыка, и в толпе ходили наряженные артисты: один играл на трубе, другой – на барабане. Одна тетенька была одета как лошадь, и зайцы тоже были, и кривые зеркала, и Петрушка.
А в конце зала была еще одна дверь, и на ней было написано: «Комната аттракционов».
Я спросил:
– Это что такое?
– Это разные затеи.
И правда, там были разные затеи. Например, там висело яблоко на нитке, и надо было заложить руки за спину и так, без рук, это яблоко грызть. Но оно вертится на нитке и никак не дается. Это очень трудно и даже обидно. Я два раза хватал это яблоко руками и кусал. Но мне не давали его сгрызть, а только смеялись и отнимали. Еще там была стрельба из лука, а на конце стрелы не наконечник, а резиновая нашлепка, она присасывается, и вот кто попадет в картонку, в центр, где нарисована обезьяна, тому приз – хлопушка с секретом.
Мишка стрелял первый, он долго метился, а когда выстрелил, то разбил одну далекую лампу, а в обезьяну не попал…
Я говорю:
– Эх ты, стрелок!
– Это я еще не пристрелялся! Если бы дали пять стрел, я бы пристрелялся. А то дали одну – где тут попасть!
Я повторяю:
– Давай, давай! Гляди-ка, я сейчас же попаду в обезьянку!
И дяденька, который распоряжался этим луком, дал мне стрелу и говорит:
– Ну стреляй, снайпер!
И сам пошел поправить обезьянку, потому что она как-то покосилась. А я уже прицелился и все ждал, когда он поправит, а лук был очень тугой, и я все время приговаривал: «Сейчас я убью эту обезьянку», – и вдруг стрела сорвалась, и хлоп! Вонзилась дяденьке в лопатку. И там, на лопатке, затрепетала.
Все вокруг захлопали и засмеялись, а дяденька обернулся как ужаленный и закричал:
– Что тут смешного? Не понимаю! Уходи, озорник, нет тебе больше никакого лука!
Я сказал:
– Я не нарочно! – и ушел от этого места.
Просто удивительно, как нам не повезло, и я был очень сердитый, и Мишка, конечно, тоже.
И вдруг видим – стоят весы. И к ним небольшая веселая очередь, которая быстро движется, и все тут шутят и хохочут. И около весов клоун.
Я спрашиваю:
– Это что за весы?
А мне говорят:
– Становись, взвешивайся. Если в тебе окажется двадцать пять кило весу, тогда твое счастье. Получишь премию: годовую подписку на журнал «Мурзилка».
Я говорю:
– Мишка, давай попробуем?