Она встала из-за стола и подошла ко мне. Глаза у нее были серьезные и счастливые.
Она сказала:
— Как это хорошо! Очень, очень рада, что вы с Мишей такие молодцы! Иди садись. Сядь. Посиди…
И я видел, что она прямо хочет меня погладить или даже поцеловать. И мне от всего этого не очень-то весело стало. И я пошел потихоньку на свое место, и весь класс смотрел на меня, как будто я и вправду сотворил что-то особенное. И на душе у меня скребли кошки. Но в это время дверь распахнулась, и на пороге показался Мишка. Все повернулись и стали смотреть на него. А Раиса Ивановна обрадовалась.
— Входи, — сказала она, — входи, Мишук, садись. Сядь. Посиди. Успокойся. Ты ведь, конечно, тоже переволновался.
— Еще как! — говорит Мишка. — Боялся, что вы заругаетесь.
— Ну, раз у тебя уважительная причина, — говорит Раиса Ивановна, — ты мог не волноваться. Все-таки вы с Дениской человека спасли. Не каждый день такое бывает.
Мишка даже рот разинул. Он, видно, совершенно забыл, о чем мы с ним говорили.
— Ч-ч-человека? — говорит Мишка и даже заикается. — С…с…спасли? А кк…кк…кто спас?
Тут я понял, что Мишка сейчас все испортит. И я решил ему помочь, чтобы натолкнуть его и чтобы он вспомнил, и так ласковенько ему улыбнулся и говорю:
— Ничего не поделаешь, Мишка, брось притворяться… Я уже все рассказал!
И сам в это время делаю ему глаза со значением: что я уже все наврал и чтобы он не подвел! И я ему подмигиваю, уже прямо двумя глазами, и вдруг вижу — он вспомнил! И сразу догадался, что надо делать дальше! Вот наш милый Мишенька глазки опустил, как самый скромный на свете маменькин сынок, и таким противным, приличным голоском говорит.
— Ну зачем ты это! Ерунда какая…
И даже покраснел, как настоящий артист. Ай да Мишка! Я прямо не ожидал от него такой прыти. А он сел за парту как ни в чем не бывало и давай тетради раскладывать. И все на него смотрели с уважением, и я тоже. И наверно, этим дело бы и кончилось. Но тут черт все-таки дернул Мишку за язык, он огляделся вокруг и ни с того ни с сего сказал:
— А он вовсе не тяжелый был. Кило десять — пятнадцать, не больше…
Раиса Ивановна говорит:
— Кто? Кто не тяжелый, кило десять — пятнадцать?
— Да мальчишка этот.
— Какой мальчишка?
— Да которого мы из-подо льда вытащили…
— Ты что-то путаешь, — говорит Раиса Ивановна, — ведь это была девочка! И потом, откуда там лед?
А Мишка гнет свое:
— Как — откуда лед? Зима, вот и лед! Все Чистые пруды замерзли. А мы с Дениской идем, слышим — кто-то из проруби кричит. Барахтается и пищит. Карабкается. Бултыхается и хватается руками. Ну, а лед что? Лед, конечно, обламывается! Ну, мы с Дениской подползли, этого мальчишку за руки, за ноги — и на берег. Ну, тут дедушка его прибежал, давай слезы лить…
Я уже ничего не мог поделать: Мишка врал как по писаному, еще лучше меня. А в классе уже все догадались, что он врет и что я тоже врал, и после каждого Мишкиного слова все покатывались, а я ему делал знаки, чтобы замолчал и перестал врать, потому что он не то врал, что нужно, но куда там! Мишка никаких знаков не замечал и заливался соловьем:
— Ну, тут дедушка нам говорит: «Сейчас я вам именные часы подарю за этого мальчишку». А мы говорим: «Не надо, мы скромные ребята!»
Я не выдержал и крикнул:
— Только это был пожар! Мишка перепутал!
— Ты что, рехнулся, что ли? Какой может быть в проруби пожар? Это ты все позабыл.
А в классе все падают в обморок от хохота, просто помирают. Раиса Ивановна ка-ак хлопнет по столу! Все замолчали. А Мишка так и остался стоять с открытым ртом.
Раиса Ивановна говорит:
— Как не стыдно врать! Какой позор! И я-то их считала хорошими ребятами!.. Продолжаем урок.
И все сразу перестали на нас смотреть. И в классе было тихо и как-то скучно. И я написал Мишке записку: «Вот видишь, надо было говорить правду!»
А он прислал ответ: «Ну конечно! Или говорить правду, или получше сговариваться».
Гусиное горло
Когда мы сели обедать, я сказал:
— А я сегодня в гости пойду. К Мишке. На день рождения.
— Ну да? — сказал папа. — Сколько же ему стукнуло?
— Девять, — ответил я. — Ему девять лет, папа, стукнуло. Теперь десятый год пошел.
— Как бежит время, — вздохнула мама. — Давно ли он лежал на подоконнике в ящике от комода, а вот пожалуйте, уже девять лет!
— Ну что ж, — разрешил папа, — сходи, поздравь юбиляра. Ну-ка, расскажи, а что ты подаришь своему дружку в этот памятный день?
— Есть подарочек, — сказал я, — Мишка будь здоров обрадуется…
— Что же именно? — спросила мама.
— Гусиное горло! — сказал я. — Сегодня Вера Сергеевна гуся потрошила, и я у нее выпросил гусиное горло, чтобы Мишке подарить.
— Покажи, — сказал папа.
Я вытащил из кармана гусиное горло. Оно было уже вымытое, очищенное, прямо загляденье, но оно было еще сыроватое, недосушенное, и мама вскочила и закричала:
— Убери сейчас же эту мерзость! Ужас!
А папа сказал:
— А зачем оно нужно? И почему оно скользкое?
— Оно еще сырое. А я его высушу как следует и сверну в колечко. Видишь? Вот так.
Я показал папе. Он смотрел внимательно.
— Видишь? — говорил я. — Узкую горловину я всуну в широкую, брошу туда горошинок штук пять, оно когда высохнет, знаешь как будет греметь! Первый сорт!
Папа улыбнулся:
— Ничего подарочек… Ну-ну!
А я сказал:
— Не беспокойся. Мишке понравится. Я его знаю.
Но папа встал и подошел к вешалке. Он там порылся и карманах.
— На-ка, — он протянул мне монетки, — вот тебе немного деньжат. Купи Мишке конфет. А это от меня добавка. — И папа отвинтил от своего пиджака чудесный голубой значок «Спутник».
Я сказал:
— Ура! Мишка будет на седьмом небе. У него теперь от меня целых три подарка. Значок, конфеты и гусиное горло. Это всякий бы обрадовался!
Я взял гусиное горло и положил его на батарею досушиваться. Мама сказала:
— Вымой руки и ешь!
И мы стали дальше обедать, и я ел рассольник и потихоньку стонал от удовольствия. И вдруг мама положила ложку и сказала ни с того ни с сего:
— Прямо не знаю, пускать его в гости или нет?
Вот тебе раз! Гром среди ясного неба! Я сказал:
— А почему?
И папа тоже:
— В чем дело-то?
— Он нас там опозорит. Он совершенно не умеет есть. Стонет, хлебает, ложкой везет… Кошмар!
— Ничего, — сказал я. — Мишка тоже стонет, еще лучше меня.
— Это не оправдание, — нахмурился папа. — Нужно есть прилично. Мало тебя учили?
— Значит, мало, — сказала мама.
— Ничему не учили, — сказал я. — Я ем как бог на душу положит. И ничего. Довольно здорово получается. А чему тут учить-то?
— Нужно знать правила, — сказал папа строго. — Ты знаешь? Нет. А вот они: когда ешь, не чавкай, не причмокивай, не дуй на еду, не стони от удовольствия и вообще не издавай никаких звуков при еде.
— А я не издаю! Что, издаю, что ли?
— И никогда не ешь перед обедом хлеб с горчицей! — воскликнула мама.
Папа ужасно покраснел. Еще бы! Он недавно съел перед обедом, наверное, целое кило хлеба с горчицей. Когда мама принесла суп, оказалось, что у нее уже нет хлеба, папа весь съел, и мне пришлось бежать в булочную за новым. Вот он теперь и покраснел, но промолчал. А мама продолжала на него смотреть и все говорила беспощадным голосом. Она говорила как будто бы мне, но папе от этого было не по себе. И мне тоже. Мама столько наговорила, что я просто ужаснулся. Как же теперь жить? Того нельзя, этого нельзя!
— Не роняй вилку на пол, — говорила мама. — А если уронил, сиди спокойно, не становись на четвереньки, не ныряй под стол и не ползай там полчаса. Не барабань пальцами по столу, не свисти, не пой! Не хохочи за столом! Не ешь рыбу ножом, тем более если ты в гостях.
— А это вовсе не рыба была, — сказал папа, и лицо у него стало какое-то виноватое, — это были обыкновенные голубцы.
— Тем более. — Мама была неумолима. — Еще чего придумали, голубцы — ножом! Ни голубцы, ни яичницу не едят ножом! Это закон!
Я ужасно удивился:
— А как же голубцы есть без ножа?
Мама сказала:
— А так же, как и котлеты. Вилочкой, и все.
— Так ведь останется же на тарелке! Как быть?
Мама сказала:
— Ну и пусть останется!
— Так ведь жалко же! — взмолился я. — Я, может быть, еще не наелся, а тут осталось… Нужно доесть!
Папа сказал:
— Ну доедай, чего там!
Я сказал:
— Вот спасибо.
Потом я вспомнил еще одну важную вещь:
— А подливу?
Мама обернулась ко мне.
— Что подливу? — спросила она.
— Вылизать… — сказал я.
У мамы брови подскочили до самой прически. Она стукнула пальцем по столу:
— Не сметь вылизывать!
Я понял, что надо спасаться.
— Что ты, мама? Я знаю, что вылизывать языком нельзя! Что я, собачонка, что ли! Я, мама, вылизывать никогда не буду, особенно при ком-нибудь. Я тебя спрашиваю: а вымазать? Хлебом?
— Нельзя! — сказала мама.
— Так я же не пальцем! Я хлебом! Мякишем!
— Отвяжись, — крикнула мама, — тебе говорят!
И у нее сделались зеленые глаза. Как крыжовник. И я подумал: ну ее, эту подливку, не буду я ее ни вылизывать, ни вымазывать, если мама из-за этого так расстраивается. Я сказал:
— Ну ладно, мама. Я не буду. Пусть пропадает.
— А вот, кстати, — сказал папа, — я серьезно хочу тебя спросить…
— Спрашивай, — сказала мама, — ты ведь еще хуже маленького.
— Нет, верно, — продолжал папа, — у нас, знаешь, иногда банкеты бывают, всякие там торжества… Так вот: ничего, если я иногда захвачу что-нибудь с собой? Ну, яблочко там или апельсин…
— Не сходи с ума! — сказала мама.
— Да почему же? — спросил папа.
— А потому, что сегодня ты унес яблоко с собою, а завтра начнешь винегрет в боковой карман запихивать!
— Да, — сказал папа и поглядел в потолок, — да, некоторые очень хорошо знают правила хорошего тона! Прямо профессора! Куда там!.. А как ты думаешь, Дениска, — папа взял меня за плечо и повернул к себе, — как ты думаешь, — он даже повысил голос, — если у тебя собрались гости и вдруг один надумал уходить… Как ты думаешь, должна хозяйка дома провожать его до дверей и стоять с ним в коридоре чуть не двадцать минут?