— Это ее холодком прикрыло, ишь притуманилась, — сказал дядька. — Ешь давай!
И я взял ягоду и съел, и потом еще одну, и тоже съел, и придавил языком, и стал так есть по одной, и просто таял от удовольствия, а дяденька сидел и смотрел на меня, и лицо у него было такое, как будто я болен и ему жалко меня. Он сказал:
— Ты не по одной. Ты пригоршней.
И отвернулся. Наверно, чтоб я не стеснялся. Но я его нисколько не стеснялся: я добрых не стесняюсь, я стал сразу есть пригоршней и решил, что пусть я лопну, но все равно я эту малину съем всю.
Никогда еще не было так вкусно у меня во рту и так хорошо на душе. Но потом я вспомнил про Сережку и спросил у дяденьки:
— А Сережа ваш уже ел?
— Как же не ел, — сказал он, — было, и он ел.
Я сказал:
— Почему же было? А например, сегодня он уже ел?
Дяденька снял сапог и вытряхнул оттуда мелкий камешек.
— Вот ногу мозолит, терзает, скажи ты! А вроде такая малость.
Он помолчал и сказал:
— И душу вот такая малость может в кровь истерзать. Сережка, браток, теперь в городе живет, уехал он от меня.
Я очень удивился. Вот так парень! Во втором классе, а от отца удрал!
Я сказал:
— А он один удрал или с товарищем?
Но дяденька сказал сердито:
— Зачем — один? С мамой со своей! Ей, видишь ли, учиться приспичило! У ней там родичи, друзья-приятели разные… Вот и выходит кино: Сережка в городе живет, а я здесь. Нескладно, а?
Я сказал:
— Не волнуйтесь, выучится на машиниста и приедет. Подождите.
Он сказал:
— Долго больно ждать.
Я сказал:
— А он в каком городе живет?
— В Курским.
Я сказал:
— Нужно говорить: в Курске.
Тут дяденька опять засмеялся — хрипло, как простуженный, а потом перестал. Он наклонился ко мне поближе и сказал:
— Ладно, ученая твоя голова. Я тоже выучусь. Война меня в школу не пустила. Я в твои годы кору варил и ел. — И тут он задумался. Потом вдруг встрепенулся и показал на лес: — Вот в этим самым лесу, браток. А за ним, гляди, сейчас село Красное будет. Моими руками это село построено. Я там и соскочу.
Я сказал:
— Я еще одну только горсточку съем, и вы завязывайте свою малину.
Но он придержал решето у меня на коленях:
— Не в том дело. Возьми себе.
Он положил мне руку на голую спину, и я почувствовал, какая тяжелая и твердая у него рука, сухая, горячая и шершавая, а он прижал меня крепко к своей голубой рубашке, и он был весь теплый, и от него пахло хлебом и табаком, и было слышно, как он дышит медленно и шумно.
Он так подержал меня немножко и сказал:
— Ну, бывай, сынок. Смотри, веди хорошо…
Он погладил меня и вдруг сразу спрыгнул на ходу. Я не успел опомниться, а он уже отстал, и я опять услышал, как хрупают камешки под его тяжелыми сапогами.
И я увидел, как он стал удаляться от меня, быстро пошел вверх на подъем, хороший такой человек в голубой рубашке и тяжелых сапогах.
И скоро наш поезд стал идти быстрее, и ветер стал чересчур сильный, и я взял решето с малиной и понес его в вагон, и дошел до папы.
Малина уже начала оттаивать и не была такая седая, но пахла все равно как целый сад.
А папа спал; он раскинулся на нашей полке, и мне совершенно негде было приткнуться, и некому было показать эту малину и рассказать про дядьку в голубой рубашке и про его сына.
В вагоне все спали, и вокруг по-прежнему висели разноцветные пятки.
Я поставил решето на пол и увидел, что у меня весь живот, и руки, и колени красные, — это был малиновый сок, и я подумал, что надо сбегать умыться, но вдруг начал клевать носом.
В углу стоял большой чемодан, перевязанный крест-накрест, он стоял торчком; мы на нем вчера резали колбасу и открывали консервы. Я подошел к нему и положил на него локти и голову, и сразу поезд стал особенно сильно стучать, и я пригрелся и долго слушал этот стук, и опять в моей голове запелась песня:
Вот мчится поезд —
кра —
со —
та!
Поют колеса —
тра —
та —
та!
Художник о художнике
В жизни каждого человека наступает такое время, когда всё чаще вспоминаешь свою молодость. Все твои друзья были тогда молодыми, крепкими, здоровыми и талантливыми. Все отлично рисовали — каждый по-своему, но все очень здорово. Рисунок был тогда главным в нашей жизни. Собственно говоря, это и была наша жизнь.
Вениамин Лосин рисовал лучше всех. Виртуозные рисунки, выполненные его карандашом, кистью или пером, на удивление естественно возникали на бумажном листе. Потрясающие типажи, подсмотренные и запечатленные им, жили в его иллюстрациях такой же полной жизнью, какой жил и он сам.
В первую очередь Лосин — художник былинно-фольклорного звучания. Его образы необыкновенно сильны эмоционально, это в основном люди сильного характера, широкоплечие, с мускулистыми руками. Но одновременно с этим он изящно и трогательно рисовал мальчишек и девчонок, котят и щенят — вообще с великой любовью изображал все детское, незрелое, беззащитное.
Ребенок, рассматривая книгу с его картинками, сразу погружается в атмосферу эпохи, в разнообразие событий и героев. Достоверность изображения, основанная на его потрясающей зрительной памяти, на постоянном изучении материала, дает нам право говорить о Лосине как о наставнике, воспитателе, консультанте, экскурсоводе и так далее, и тому подобное.
Нередко случается, что знатоки, упрекая художника в незнании предмета, иронически замечают: “Вы, судя по всему, никогда не видели английский фрегат первой половины пятнадцатого века”, или: “Вам, похоже, не доводилось встречаться с живым сумчатым волком”. Но, наверное, только такой знаток, как Веня Лосин, мог спросить своего друга-художника: “Ты человека в последний раз давно видел? Тебе черепаха на глаза никогда не попадалась? Воробьи мимо тебя никогда не пролетали?”
Он имел право задавать такие вопросы. Во-первых потому, что все знали о его прекрасном чувстве юмора и никогда на него не обижались. Во-вторых, потому что в рисунке он в первую очередь был необыкновенно требователен к самому себе. А в-третьих, потому что по сравнению с ним мы и в самом деле толком не видели ни воробьев, ни черепах, ни людей. Он же видел и замечал абсолютно все. И сами его работы всегда открывали нам сущность изображаемого, призывая и детей, и взрослых со вниманием и интересом относиться к нашему миру во всем его многообразии.
А широта его знаний об этом мире была поистине безгранична. Когда мы, художники, в советские времена отправлялись вместе с ним в какой-нибудь дом творчества, то никогда не брали с собой справочников, энциклопедий и другого подсобного материала. А зачем? С нами же Лосин — он поможет, он все знает.
Вот, к примеру, подбегает к нему художник-харьковчанин.
— Венька, как выглядит выхухоль?
— Тебе в период линьки? — уточняет Лосин, и через минуту на листе бумаги появляется выразительная мордочка зверька, причем именно в период линьки.
Помогал он всегда увлеченно и с удовольствием. Один начинающий художник, сын нашего общего друга, рассказывал, как Вениамин Николаевич однажды увидел на его рабочем столе довольно небрежный рисунок топора для какого-то учебника. Он тут же взял карандаш и, рисуя, объяснил смысл и назначение каждого выступа и каждого изгиба топорища, рассказал о разновидностях обуха и лезвия в зависимости от применения. Потом перешел к тому, как русские богатыри выращивали себе булавы, забивая в молодой ствол мелкие камни, а завершил этот краткий урок рассказом о том, чем отличается рожон от рогатины и как с ними нужно обращаться во время медвежьей охоты. И все это сопровождалось легкими и точными набросками.
Вообще его наброски и эскизы были самостоятельными произведениями графики. Даже в макетах у него то и дело встречались на редкость убедительные и законченные рисунки. Некоторые макеты были так артистично исполнены, что их буквально можно было бы печатать отдельным изданием.
Художник оформил множество самых разных книг. В большинстве своем это были русские народные сказки, былины, исторические события из жизни нашей страны. Но многие книги, оформленные Вениамином Николаевичем Лосиным, имели прямое отношение к современности, к нашим будням. Среди таких изданий особое место занимают проиллюстрированные им книги Виктора Юзефовича Драгунского, талантливейшего и ни на кого не похожего писателя, еще при жизни ставшего классиком.
В этих иллюстрациях в полной мере проявился талант художника Лосина. Тексты “Денискиных рассказов” давали ему возможность на протяжении многих лет рисовать новые сюжеты и перерисовывать прежние — иногда внося небольшие изменения, а порой полностью меняя композицию. В одной книге, разумеется, невозможно собрать все варианты, зато каждый мог бы — хотя это и непросто — собрать коллекцию различных изданий Драгунского с рисунками Лосина. Среди них были не только цветные, но и черно-белые рисунки тушью, а ведь пером Веня владел так, как не владеет никто другой, особенно сейчас.
Книга, которую вы держите в руках, бесконечно дорога мне тем, что на ее страницах вновь встретились два близких мне человека — Витя и Веня. Писатель всегда восхищался творчеством художника, так же, как и художник — творчеством писателя. И кроме этого, их, конечно, всегда сближал свойственный им обоим неповторимый юмор в сочетании с какой-то природной мудростью.
При встрече они непременно обнимались и похлопывали другу друга по плечам. А сейчас, став уже историей нашей детской литературы, Драгунский и Лосин продолжают дружить на страницах книг, радуя детвору своим уникальным совместным творчеством, интерес к которому, как мне хотелось бы верить, не иссякнет никогда.