— У вас нет причин угрожать ему. Он ничего плохого не сделал.
Мистер Хейзл продолжал делать вид, что моего отца не существует.
— В следующий раз, когда захотите кого-нибудь выдрать, подыщите человека своей комплекции. Например, меня.
Мистер Хейзл остался недвижим.
— А теперь уезжайте, пожалуйста. Мы не желаем вас обслуживать.
Он взял из моих рук ключ и бросил его в окно. «Роллс-ройс» быстро скрылся из виду в облаке пыли.
На следующий день к нам приехал инспектор из местного департамента здравоохранения, как он сказал, проверить санитарное состояние нашего фургона.
— Зачем вам понадобилось проверять наш фургон? — поинтересовался отец.
— Чтобы выяснить, пригоден ли он для жилья. В наши дни людям не разрешается жить в грязных лачугах.
Отец показал ему фургон, в котором не было ни единого грязного пятнышка и в котором, как всегда, было очень уютно. Инспектору пришлось уйти ни с чем.
Вскоре после этого к нам пожаловал другой инспектор и взял на пробу бензин из баков, хранившихся в подвале. Отец объяснил мне, что инспектор хотел проверить, не смешиваем ли мы сорта бензина, как это делают многие владельцы заправочных станций в округе. Но, конечно, мы этим не занимались.
Недели не проходило, чтобы к нам не нагрянул какой-нибудь проверяющий. Можно не сомневаться, говорил отец, что за всем этим действовала длинная и сильная рука мистера Хейзла, который пытается согнать нас с земли.
Думаю, теперь вы понимаете, почему моему отцу доставляло определённое удовольствие охотиться во владениях этого господина.
В этот вечер мы замочили на ночь изюм.
Следующий день был днём охотничьим. С самого утра отца охватило радостное волнение. Была суббота, поэтому я остался дома. Почти весь день мы провозились в мастерской, прочищая от осадка цилиндры «остина седьмого», принадлежащего мистеру Претчету. Это была замечательная маленькая машина выпуска 1933 года, настоящее чудо из чудес, которая бегала так легко, будто ей было не сорок с лишним лет, а куда меньше. Мой отец говорил, что эти «остины-семь», в своё время известные под названием малютки «остины», были самой удачной моделью из всех, когда-либо увидевших свет. Мистер Претчет, у которого была ферма по выращиванию индеек недалеко от Айлсбери, очень гордился своим «остином» и всегда ремонтировал его только у нас.
Ближе к вечеру отец сказал:
— Я хотел бы уйти в шесть часов. Тогда доберусь до леса как раз, когда начнёт темнеть, в сумерках.
— Почему тебе нужно попасть в лес именно в сумерках?
— Потому что в это время в лесу всё покрывается серой дымкой. Ещё вполне можно передвигаться, но и остаться самому незамеченным. А в случае чего легко спрятаться среди теней, которые чернее волчьей пасти.
— А почему бы тебе не дождаться полной темноты? Тогда тебя никто не разглядит.
— Но тогда ничего и нё поймаешь, а ведь идёшь-то именно за этим. С наступлением ночи фазаны разлетаются по своим гнёздам среди деревьев. Они такие же птицы, как все. Никогда не спят на земле. Сумерки, — добавил отец, — начинаются на этой неделе в семь тридцать. До леса не меньше полутора часов ходу, так что, хочешь не хочешь, а придётся уйти не позже шести.
— А какой метод ты собираешься использовать: «Шапку-самоклейку» или «Конский волос»?
— «Шапку-самоклейку». Уж больно он мне по душе.
— А когда ты вернёшься?
— Думаю, часов в десять. В худшем случае — в половине одиннадцатого. Обещаю, в половине одиннадцатого буду дома. Ты уверен, что сможешь остаться один?
— Совершенно уверен. Но с тобой ведь будет всё в порядке? Правда, папа?
— Конечно, не волнуйся, — сказал он, обнял меня за плечи и прижал к себе.
— Но ты ведь говорил, что в вашей деревне не было ни одного мужчины, которого рано или поздно не подстрелили бы сторожа.
— Ах да. Я это говорил? В те времена сторожей было куда больше, чем сейчас. Они подстерегали буквально за каждым деревом.
— А сколько сторожей в лесу мистера Хейзла?
— Не так много. Совсем немного.
По мере того как день угасал, мой отец становился всё более возбуждённым. К пяти часам мы закончили работу над малюткой «остином» и выкатили его на дорогу, чтобы опробовать.
К ужину, состоящему из сосисок и бекона, мы приступили совсем рано — в половине шестого. Отец почти не притронулся к еде. Ровно в шесть часов, поцеловав меня на прощание, он сказал:
— Пообещай, что не будешь ждать меня, Дэнни. Ложись спать в восемь, хорошо?
Он шагал по дороге, а я стоял на крыльце и смотрел, как он идёт. Мне нравилась его походка. У него был крупный размашистый шаг, как у всех сельских жителей, которым приходится пешком покрывать большие расстояния. На нём был старый тёмно-синий свитер и ещё более старая кепка на голове. Он обернулся и помахал мне рукой. Я махнул ему в ответ. Потом за поворотом он исчез.
Малютка «остин»
Войдя в фургон, я встал на стул и зажёг масляную лампу под потолком. Самое время сделать уроки, которые мне задали на уик-энд. Я разложил на столе учебники и сел. Но мои мысли витали где-то далеко. Сконцентрироваться на учёбе я так и не смог.
Часы показывали половину восьмого. Темнело. Должно быть, отец уже на месте. Я представил, как он в старом тёмно-синем свитере и кепке с козырьком неслышной походкой пробирается по чаще. Как он обходит сторожей и движется прямиком к своей цели. Он сказал мне как-то, что надевает тёмно-синий свитер, так как он сливается с темнотой. Чёрный подошёл бы больше, но чёрного свитера у него не было. Он также сказал, что немаловажную роль играет и кепка, потому что козырёк отбрасывает тень на лицо. Как раз сейчас он, наверное, продирается сквозь живую изгородь и скоро окажется в лесу. Я вижу, как он осторожно шагает по усыпанной листьями земле, останавливается, прислушивается, снова возвращается и всё время приглядывается: не стоит ли за каким-нибудь большим деревом сторож с ружьём. Он говорил: сторожа стоят на посту почти неподвижно, как столбы. И не так-то просто разглядеть за деревом неподвижную фигуру в сумерках, когда тени становятся тёмными, будто волчья пасть.
Я закрыл учебники. Бесполезно сидеть над ними, когда тебя обуревают совершенно другие мысли. Я разделся, надел пижаму и забрался в кровать. Лампу гасить не стал. Вскоре я заснул.
Когда я снова открыл глаза, лампа ещё горела, а часы на стене показывали десять минут третьего.
Десять минут третьего!
Я вскочил и взглянул на койку надо мной. Она была пуста.
Он же обещал, что вернётся самое позднее к половине одиннадцатого!
Он опаздывал на целых четыре часа!
В этот момент неясное ощущение чего-то страшного навалилось на меня. Я совершенно отчётливо почувствовал: с отцом что-то случилось. И именно в это самое время. Я весь похолодел от ужаса. Главное — не впадать в панику.
«Спокойно, — сказал я себе. — Не паникуй. Последнюю неделю ты всё время чего-то боялся и потому наделал глупостей».
Да, но в последнюю неделю всё было совсем по-другому. Отец не давал тогда никаких обещаний. А теперь он сказал: «Вернусь к половине одиннадцатого». Это его точные слова. А он никогда, абсолютно никогда не нарушал своих обещаний.
Я снова взглянул на часы. Отец вышел из фургона в шесть, значит, его нет уже больше восьми часов. Мне потребовалось меньше двух секунд, чтобы принять решение.
Я быстро снял пижаму, натянул на себя рубашку и джинсы. Возможно, он ранен так сильно, что теперь не в состоянии идти. Я надел свитер. Он не был ни тёмно-синим, ни чёрным. Просто светло-коричневый. Но что поделаешь? Идти всё равно надо. Кто знает, может, он лежит в лесу и истекает кровью. Мои туфли тоже были неподходящего цвета. Белые. Правда, от грязи они потеряли свой цвет и стали почти чёрными. Интересно, сколько потребуется времени, чтобы дойти до леса? Часа полтора, если, конечно, я побегу, но намного быстрее не получится. Завязывая шнурки на туфлях, я заметил, что мои руки дрожат. У меня засосало под ложечкой.
Я сбежал по ступенькам вниз и помчался в мастерскую за фонариком. Фонарик — хороший товарищ, когда ты в темноте и один. Я схватил фонарик и выбежал из мастерской. Постоял немного у бензоколонки. Луны уже не было, зато надо мной раскинулся великолепный звёздный шатер. Ни ветерка. Ни звука. Справа уходила в темноту пустынная дорога, она вела в лес, полный опасности.
Шесть с половиной миль! Слава богу, дорогу я знаю!
Путь предстоял долгий и трудный. Нужно сохранять хороший ровный ход, иначе к концу первой мили я останусь без сил.
В этот момент мне пришла в голову дикая, но совершенно замечательная идея: «А почему бы не поехать на малютке „остине“?» Я был абсолютно уверен, что смогу вести машину. Отец всегда разрешал мне порулить на нашей станции. Заводить машину в мастерскую и потом выводить обратно. А иногда я медленно, на первой скорости, объезжал вокруг заправочной станции. И мне очень нравилось это. К тому же на машине я доберусь гораздо быстрее. И она может послужить «скорой помощью». Если вдруг отец ранен и истекает кровью, каждая минута на счету. Я никогда не водил машину по дороге, но был уверен, что в это время суток других машин на ней не будет. И всё же я решил ехать очень медленно и как можно ближе прижиматься к живой изгороди.
Я вернулся в мастерскую и включил свет. Распахнул дверь. Сел за руль «остина» и повернул ключ зажигания. Снял машину с ручника. Потом нажал на кнопку запуска. Сначала мотор кашлянул, но вскоре завёлся.
Теперь фары. Я включил габаритные огни. Нащупал ногой педаль газа. Я едва мог дотянуться до неё, так что мне пришлось сползти вниз, чтобы нажать на педаль. Потом дал задний ход и медленно выехал из мастерской.
Я оставил машину заведённой и пошёл, чтобы выключить свет и закрыть мастерскую. Пусть всё выглядит как обычно. Заправочная станция погрузилась в темноту, лишь из фургона исходил слабый свет, где всё ещё горела масляная лампа. Я решил её не гасить.
Я вернулся в машину, захлопнул дверцу. Габаритные огни горели так тускло, что я едва их различал. Включил фары. Так намного лучше. Нащупал переключатель фар с ближнего света на дальний. Попробовал, и он заработал. Включил дальний свет на всю. Не забыть бы переключить на ближний, если навстречу поедет машина. Хотя, честно говоря, фары светили очень слабо и не смогли бы ослепить даже таракана. Света они давали не больше, чем пара ручных фонариков.