— Спать? — спрашивает Собака. — Знаешь, я сейчас в таком состоянии, что просто боюсь спать.
— Почему боишься? — спрашиваю.
— Я боюсь, что засну и просто не додумаюсь проснуться, понимаешь?
Собака наливает ещё, но я уже отказываюсь, всё, говорю, хватит, пошли спать, Собака недовольно поднимается, мы находим в одной из комнат на диване Васю, который закутался в какое-то одеяло и благополучно себе спит, и нам не остаётся ничего другого, как идти искать какую-то другую кровать, или диван, хоть что-нибудь, мы заходим в другую комнату и видим там посреди большой, хорошо известной нам кровати Марусю, уже даже без халатика, которая засунула голову под подушку и так спит и на нас особенно внимания не обращает, дивная бесконечная ночь, которая перетекает в точно такое же утро, наши друзья расползаются по углах и сними утрачивается какая угодно связь, они будто умирают ежедневно в 7 утра, выглядит всё это во всяком случае именно так, если не страшнее, всё — я сплю — говорю я Собаке, он подходит к кровати, двигайся, — говорит Марусе, и отталкивает её на край кровати, можешь спать, — говорит мне, нет, отвечаю, давай ты к ней, почему я? спрашивает Собака, а почему я? говорю, ты же спать хочешь, а я, — произносит, — её боюсь. Я вздыхаю и соглашаюсь, но всё-таки кладу между собой и Марусей Молотова, так — на всякий случай.
— О чёрт! — кричит она. — Это ещё что такое?!
Я просыпаюсь и испуганно смотрю вокруг. Рядом со мной на кровати сидит Маруся, совсем без ничего, прикрывается подушкой и испуганно смотрит на меня.
— Чёрт! — кричит она. — О чёрт! Это еще что такое?
— Не кричи, — пытаюсь я её успокоить. — Чего ты кричишь?
— Это ещё что такое? — показывает она на бюст рукой, другой придерживая подушку. Собака тоже проснулся и отбежал к двери. Похоже, Маруся его испугала.
— Это бюст, — говорю я ей. — Не кричи.
— Чёрт!
— Ну, что ты? — произношу я испуганно. — Бюст. Всего лишь бюст. Это мы принесли.
— Для чего? — недоверчиво спрашивает Маруся.
— Ну, просто так, — говорю. — Думали, может, тебе нужен.
— Мне не нужен, — нервно произносит она.
— Хорошо, сейчас мы его уберём.
— А как вы сюда попали? — спрашивает Маруся.
— Ты же нас сама пустила, — говорю растерянно.
— Для чего?
— Не знаю, — говорю. — Мы пришли, ты впустила.
— Вы принесли? — спрашивает Маруся, очевидно, что-то вспомнив.
— Что? — не понимаю я.
— Ну, что-нибудь.
— Вот, — говорю, — Молотова принесли.
— Какого Молотова? — не понимает она.
— Члена цк.
— Где он? — не понимает Маруся.
— Ну, вот, — показываю я на Молотова.
Маруся пытается что-то понять. Потом достает откуда-то сигарету с зажигалкой и начинает курить, нервно всё обдумывая.
— Вы давно тут? — спрашивает.
— Не очень, — говорю. — Часа два-три.
— Ясно, — говорит она.
Мы сидим с ней в её кровати и молча смотрим друг на друга. Она симпатичная, пьёт слишком много,но всё равно симпатичная. Особенно с подушкой.
— Хочешь покурить? — спрашиваю.
Она поднимает сигарету и показывает мне — мол, я же курю.
— Мы принесли, — произношу.
— Принесли? — она моментально просыпается. Похоже, это был пароль, во всяком случае — правильная комбинация слов, которая всё приводит в движение. Мне это даже самому понравилось, поэтому я повторил:
— Да, — говорю, — мы принесли.
— Чёрт, — произносит Маруся и, боязливо смотря на Молотова, кладёт подушку на место.
С утра на такие вещи лучше вообще не смотреть, или, если уже смотришь, то разве что сквозь пальцы. Мы так и делаем, и пока она ходит по комнате и собирает свои трусики и носки, натягивает свои драные фирменные джинсы, надевает разные медальоны и браслеты, мы идём себе на балкон и ждём её там. Она выходит с большой чёрной трубкой, и дальше мы уже просто себе стоим на балконе и почти ни о чём не говорим, так разве что — смотрим на утренние грозовые небеса, на пустой субботний муниципалитет, во всём этом помещается столько воздуха и влаги, будто мы внезапно оказались в чьих-то лёгких, например — в лёгких старой камбалы, что наглоталась ледяных арктических волн и теперь лежит себе на дне океана, молча страдая от передоза.
— Как у тебя дела? — спрашиваю я. Мы в последний раз виделись где-то месяц назад, было ещё совсем холодно, мы перезвонили её с вокзала, а что мы делали, кстати, на вокзале? не помню уже, но перезвонили мы ей точно с вокзала, она сказала — ок, приходите, возьмите бухла только, мы взяли бутылку кайзера, потом выходили ещё, она тогда была после какого-то массажного кабинета и пахла какими-то кремами, у неё тогда были немного длиннее волосы и какого-то другого, кажется, цвета, хотя какого именно — вспомнить не могу.
— Плохо дела, — произносит она.
— Что-то случилось?
— Случилось, — произносит она, — случилось. В школе проблемы. Экзамен завалила.
— Прикольно, — говорю. — Ты в школу ходишь.
— Ничего прикольного, — произносит она. — Полное говно.
— Ясно, — говорю.
— Мы должны были написать научную работу, — произносит Маруся, грея трубку в руках. — Тема, знаешь, какая была?
— Какая? — спрашиваю.
— «Что я думаю о работе муниципальных служб».
— А что это?
— Муниципальные службы?
— Ну.
— Ну, там, скажем, пожарные. Или газовая служба. Коммунальщики, одно слово.
— Ясно, — произношу я. — И что ты написала?
— Я написала о поливальных машинах.
— О каких машинах?
— О поливальных машинах. Те, что с утра поливают улицы, видел?
— Видел, — говорю. — Ты что-то знаешь о поливальных машинах?
— У меня была какая-то ужасная ночь до этого. Я почти не спала. Пришла на урок — а меня просто разрывает на части, понимаешь? Я едва не умерла.
— Ну, так пошла бы домой.
— Это же экзамен.
— Попросила бы папу, он бы подогнал пару бэтээров, и все проблемы.
— Тебе легко говорить. У тебя папа не военный.
— Да, — говорю, — слава богу.
— Ему, на самом деле, очень нравится, когда я его о чём-нибудь таком прошу. Поэтому я его никогда и не прошу.
— Ага ,— говорю.
— Это брат его постоянно доит.
— У него есть брат? — спрашиваю.
— У меня есть брат, — Маруся наконец раскуривает трубку. — У меня есть старший брат.
— Почему я его никогда не видел?
— Я его сюда не пускаю.
— Почему?
— Я его ненавижу. Хотя раньше очень любила.
— И что случилось?
— Он приставал ко мне.
— Серьёзно?
— Серьёзно. Он меня когда-то чуть не изнасиловал, хорошо, что укуренный был — у него просто ничего не вышло. А так, представляешь — мог бы стать моим первым мужчиной.
— Да, — говорю, — бывает. А мой брат за меня в детстве заступался.
— А меня, — говорит она, — в детстве никто не трогал. Боялись…
— Ну, и что?
— Что?
— Ты о поливальных машинах что-то рассказывала.
— А, да, — вспоминает она. Мы сидим на балконе, Собака спит в углу, а мы сидим на каких-то ковриках и смотрим в небо, Маруся совсем потеряна, она водит вокруг пустыми глазами, пытаясь зацепиться хоть за что-то, но у неё это не слишком получается, хотя вот обратила на меня внимание, пытается о чём-то говорить. — Мне видение было. Я ночь накануне не спала, понимаешь, и тут эта работа. Одно слово, я написала им что-то вроде того, я уже точно не помню, но основная мысль там была такая, что на самом деле эти поливальные машины, они поливают вовсе не водой.
— А чем?
— Ты понимаешь, — её голос вдруг становится серьёзным и испуганным, — я когда-то с утра проснулась, очень рано, ещё шести, кажется, не было, и меня что-то перемкнуло, что нужно купить молока, и я взяла какой-то термос и в тапках пошла искать молоко.
— В шесть утра?
— Я не знала, — произносит она, — что только шесть. Я просто вышла на балкон, а было уже светло, смотрю — внизу проезжают эти штуки, ну — поливальные машины, я почему-то подумала, что это молоковозы, они же похожи, согласись.
— Ну, не совсем.
— Почему?
— Где ты видела, чтобы молоковозы поливали улицы молоком?
— Молоком? — тут Маруся замолкает, очевидно, у неё сейчас снова видение, но я успеваю выдернуть её назад.
— Хотя, — говорю, — действительно похожи. Принцип тот же. Что-то возят себе в бочках. Пожарные машины тоже похожи.
— И цистерны с нефтью, — произносит Маруся.
— Да, — говорю, — цистерны с нефтью тоже, в принципе, похожи на молоковозы.
— Я тогда подошла к поливальной машине со своим термосом, — говорит дальше Маруся, — и тут, ты понимаешь что — на меня попала струя воды, она ударила как раз по мне, по телу, по лицу, по рукам, даже термос из рук выбила. И вот тут, ты понимаешь, я поднесла руки к лицу, по ним стекала холодная вода, и понюхала их. Знаешь, чем они пахли?
— Чем? — спрашиваю.
— Керосином.
— Каким керосином?
— Не знаю, — говорит Маруся. — Но точно — керосином. И я, знаешь, что подумала — это в принципе могло быть сделано специально, понимаешь —они специально добавляют в воду для поливания тонизирующий газ, скажем, для того, чтобы с одной стороны население простимулировать перед началом рабочего дня, а с другой — направить энергию этого самого населения в продуктивное русло, так как керосин этот должны были бы изготовлять на основании психотропных штук, народ бы по-своему заводился и весело валил на производство.
— И ты всё это написала?
— Да, — произносит Маруся, — написала. Мне было видение. Я ещё начала выдумывать разные вариации на эту тему, там, скажем, все элементы, присутствующие в керосине, попав в воздух, начинали действовать только через 45 минут. И если поливалки выкидывали керосин в воздух, например, в 6.15, до 7 он действовал только частично и был чрезвычайно вредным для человеческого организма.
— А это для чего?
— Чтобы выровнять распорядок дня в городах. Если ты вылезаешь на улицу до 7 — ты хватаешь свою пайку вредных веществ и тебя целый день выкручивает, понимаешь? Зато, если ты выходишь из дома, ну хотя бы ровно в 7 — ты нормально закачиваешься правильной смесью и целый день колбасишься на благо родины, выходит экономно и рационально.