По ту сторону эфира наступает тяжёлая пауза. Я показываю Васе — мол, дай мне трубку, дай я попробую, а то у тебя что-то не выходит, что ты зацепился за этого Санта Клауса, ну, не знает чувак, что есть Санта Клаус, что же теперь, может он старовер какой-нибудь, может, у него детство тяжёлое было, может, у него папа офицер и мама учительница математики, а ты его грузишь, дай сюда трубку, короче.
— Алло, — произношу я, — вы меня слышите?
— Да, — бодро реагирует ведущий, — а вы меня?
— Уже второй час, — говорю. — Тут мой друг, к сожалению, отошёл и не смог до конца дослушать ваш захватывающий рассказ. Так что там у нас с Дейвом? На кого он теперь похож?
— Ага, — говорит ведущий, похоже, он даже не обратил внимание, что с ним говорит кто-то другой, — ну называйте дальше известных бородачей.
— Лев Давыдович Троцкий, — произношу я, подумав. — Или может вы скажете, что Троцкого тоже нет?
— Нет, — пристыженно говорит ведущий, — почему же — Троцкий есть.
— Ага, видите, — говорю, —всё-таки хоть что-то святое для вас осталось.
— Да, — говорит ведущий — осталось. Но Дейв на него не похож.
— Не похож?
— Нисколечко.
— Зи зи топ, — говорю.
— Мимо.
— Ну, хорошо, — говорю, — Кастро.
— Что?
— Кастро. Фидель Кастро. Похож он на Фиделя?
— На Фиделя? Да, — говорит наконец ведущий, — на Фиделя немножко похож. На молодого, конечно же, — сразу поправляется он. — Да, на молодого Фиделя — немножко похож. Я тут недавно смотрел видеозапись их концерта — нам коллеги передали из лондонской редакции, и вот он там действительно — чем-то напоминает молодого Фиделя. Фантастическое зрелище, вы представляете — собираются несколько десятков тысяч поклонников «Депеш Мод», а к ним выходит Фидель и начинает петь голосом Гэхана. Представляете?
— Знаете, — говорю я помолчав, я в целом понимаю, что он, очевидно, старше меня, я как правило, стараюсь нормально с людьми разговаривать, ну, да тут мужик такое говорит. — Знаете, — говорю я, — вы такого нам не говорите. И знаете почему?
— Почему? — растерянно спрашивает ведущий.
— Потому что, — продолжаю я, — что мы вот тут вас честно слушали-слушали, мы в принципе послушали всё — и о моряках, и о полиции, и о скатах.
— О скатах? — не понимает ведущий.
— Ага — и об электрических скатах. Но не говорите нам о Фиделе. И знаете почему?
— Почему? — снова спрашивает ведущий.
— Потому что вот мы с другом сидим тут — на чьей-то квартире, среди чьей-то мебели, среди кетчупа и шоколада и едва выживаем. И знаете почему? Просто потому, что мы уже второй день ищем нашего друга, нашего друга Карбюратора, и знаете, почему мы его ищем? Потому что у него, — я с трудом подбираю слова, — пару дней назад погиб папа, собственно, не папа, а отчим, хотя какая в хуй разница, он у него погиб, и мы не можем этого долбанного Карбюратора найти уже второй день, и нам от этого так хреново, что мы сидим и жрём всё, что нам попадается под руку, понимаете? потому что мы набиты табаком и драпом, портвейном и спиртом, и мне лично это уже поперёк горла стоит, в прямом смысле этого слова.
— Ага, —наконец вставляет слово ведущий, — то есть, у вашего друга погиб папа.
— Отчим, — поправляю я.
— Один хуй, — нетерпеливо говорит ведущий. — И вы поэтому пьёте водку и употребляете лёгкие наркотики?
— Нет, — произношу, — не совсем. Водку мы пьём просто так, понимаете?
— Понимаю, — не вполне уверенно говорит ведущий.
— Причём давно, — добавляю я. — И знаете, я так смотрю, что всё это ничем хорошим не закончится, потому что мы просто попадаем в какие-то ямы, вы понимаете, о чём я говорю? всё чаще и чаще, этих ям становится всё больше и больше, я уже просто не в состоянии выбираться из них, они засасывают, я чем дальше тем больнее и больнее в них падаю, вы понимаете, о чём я вам тут говорю? так вроде всё нормально, мы вот тут сидим и слушаем вашу дурацкую радиопрограмму и даже ваших милиционеров послушали...
— Каких милиционеров? — не понимает ведущий.
— Неважно, — говорю, — но суть не в этом, знаете? суть в том что всё равно это ничем хорошим не закончится, просто потому, что я не могу себе представить ничего хорошего там — впереди, там просто не может быть ничего хорошего, потому что если его — этого хорошего — не было раньше, то с чего бы ему появиться в будущем, скажите мне, почему? Его там просто не может быть, мы просто движемся себе наощупь, как электрические скаты под водой, даже не веря, что нам действительно куда-то нужно двигаться.
— Да? — сникшим голосом говорит ведущий. — Вы знаете, это очень интересно.
— Что тебе интересно? — не понимаю я.
— Вот это всё, что вы нам тут рассказали. Вот видите, уважаемые радиослушатели, — обращается он в космическую пустоту, — примерно об этом же я и говорил вам всё это время. Вот на этой оптимистической ноте и заканчивает свою работу наш молодёжный канал, и я — его ведущий хррррр хрррррррр. А вы, — обращается он, похоже, лично ко мне, — подождите ещё, пожалуйста, минутку, вам — как автору наиболее интересного вопроса, мы с удовольствием вручим приз, любезно предоставленный нам нашими коллегами из лондонской редакции — выпущенный в Великой Британии последний альбом степана галябарды «Мамин сад».
— Как-как? — спрашиваю.
— Сад. Мамин сад, — говорит ведущий. — Через «эс», — зачем-то добавляет он.
Звучат прощальные аккорды, эфир постепенно стихает, в трубке слышится какое-то шуршание, потом кто-то, поквакивая, прикладывает её к своему космическому уху.
— Алло, — слышу я знакомый голос, но уже ближе.
— Алло, — соглашаюсь я.
— Вы ещё тут?
Я оглядываюсь на Васю, тот прислонился к прикольной радиоле и водит пальцами по подсвеченным лампами названиям советских столиц, в частности, счищает ногтём слово «Прага», именно почему-то Прага.
— Да, — произношу, — мы ещё тут.
— Вы знаете, — говорит ведущий, — извините, что я вас задерживаю — на самом деле у меня нет никакого альбома.
— Слава богу, — произношу.
— Вернее, он у меня был, но я его ещё на прошлой неделе подарил нашим спонсорам. Они нам пообещали профинансировать ремонт офиса, и я хотел сделать им приятное. Подарил альбом.
— О господи, — произношу.
— Я просто хотел у вас спросить, если вы не против, конечно. Можно?
— Можно, — произношу.
— Скажите, вы что, действительно пьёте водку и употребляете лёгкие наркотики?
— Ну, правда, — произношу неуверенно.
— Серьёзно?
— Ну.
— А у меня, — говорит он с грустью, — никогда вместе не выходило. Или водяра, или драп, понимаете?
— Главное привыкнуть, — произношу.
— Ну, а как вы себя при этом чувствуете?
— Как чувствуем? — спрашиваю.
— Да — как вы себя чувствуете?
— Знаете, — произношу, — я себя чувствую, как река.
— Как река?
— Да, как река, что течёт против собственного течения.
После этого ведущий сразу кладёт трубку — молча и трагично.
20.06.93 (воскресенье)
— Спать хочу.
— В электричке поспишь.
— Ага, — говорю. — В электричке. Там же сейчас полный вагон дембелей будет. Или грибников. Или милиционеров.
— Полный вагон милиционеров? — скептично переспрашивает Вася. — Ну, не знаю, не знаю.
— Ладно, пошли, — произношу и мы собираемся выходить.
Какао открывает нам двери, вы поняли? переспрашивает — до Конечной, там пересядете, выйдете на Узловой и там уже совсем рядом, пару часов, — добавляет он и суёт нам какую-то брошюру, что это это за говно? спрашивает Вася, возьмите, произносит Какао, и пусть откровение господне будет с вами. Вот мудак, говорит Вася, уже когда двери за нами закрываются, ага, — говорю, мудак, мы спускаемся вниз и уже на первом этаже возле лифта видим тело Собаки, Собака, кричу я, слушай, он, кажется, всё-таки умер, да подожди, успокаивает меня Вася, подходит к собачьему телу и переворачивает его вверх лицом, Собака весь заблёванный, но ещё живой, ещё бы немного, и он бы, наверное, всё-таки умер, захлебнулся бы собственной блевотиной, настоящий тебе Хендрикс, что тут скажешь, как бы он потом перед господом предстал бы — со своими белыми шнурками на военных башмаках и весь облёванный, мы его поднимаем, Собака, говорим, Собака, просыпайся, он приходит в сознание, даже узнаёт нас, я заблудился, говорит, вышел, водяру купил, вернулся — а куда идти не знаю, сидел тут, ждал, что кто-то из вас выйдет, а водяра где? спрашивает Вася, водяру я выпил, произносит Собака, дождь пошёл, холодно было, я же думал, вы выйдете за мной, ладно, — разочарованно произносит Вася, ты можешь идти? да, всё нормально, — Собака поднимается, и мы выходим на Гоголя.
— Что делать будем? — спрашивает Вася.
— Поехали домой, — говорю.
— А Карбюратор?
— А что Карбюратор? С Карбюратором всё хорошо. А этот вот точно никуда не доедет. Не будешь же ты его тянуть на себе аж до Узловой?
— Всё нормально, — произносит Собака. —Я в норме. Я доеду.
— Может, лучше домой? — спрашиваю.
— Нет, — говорит Собака. — Только не домой.
— Ладно, — говорю. — Но как мы туда доедем. Бабок всё равно нет.
— Надо было у этого мудака занять, — говорит Вася.
— Не хочу я у него занимать, — говорю.
— Ну, так что делать?
— Слушай, — вдруг произносит Собака, —тебе же Маруся что-то за Молотова давала.
— Точно, — говорю. — Я совсем забыл. — Я лезу в карман и достаю оттуда достаточно-таки нормальную двадцатку. — Прикол, — говорю. — У нас, оказывается, есть куча денег. Только нужно их где-то поменять. И при этом сразу же не потратить.
Мы сдаём нашу двадцатку в киоске неподалёку, и ещё даже не успеваем пересчитать сумму в национальном денежном эквиваленте, как на нас наталкивается наряд. Даже документы не спросили. Круговорот воды в природе.
— Сынок?