– Я бываю там каждый год. В прошлом году я помогал им резать там торф, – сказал он. И тут же перед моими глазами возникла фигура Хикки, поднимающего куб торфа из жирной чавкающей жижи. Когда он вырезал такой куб, вода устремлялась в освобождённое пространство и, булькая, заполняла его. Как наяву, я видела тёмную болотную воду, и водяные лилии, и почерневшие места на кочках, где мы разводили костры, чтобы вскипятить котелок воды для чая. Мир, из которого я всегда хотела убежать. И вот теперь, убежав из него в мир города, я обречена видеть оставленный мной мир в моих грёзах.
– О, Боже, извините меня, – сказала я, опомнившись. Замечтавшись, я не заметила, что мешок с сахаром упал на бок, и сахар волной рассыпался по полу. Пол был пыльным, так что спасти высыпавшийся сахар было уже нельзя. Мистер Бёрнс послал меня па кухню за веником и совком.
Миссис Бёрнс пила чай, перед ней на столе стояла открытая банка с бисквитами. Ветчина запекалась в большой чёрной посудине, стоявшей на краю печи. В воду она добавила яблоки и гвоздику, так что запах ветчины был великолепным.
– Я пришла за совком, – сказала я.
– Вон там, у стенки. Ты решила навести там порядок? – Её глаза расширились.
– Нет. Рассыпала немного сахара. – Я не хотела рассказывать ей о моей оплошности, но побоялась и промолчать, потому что мистер Бёрнс мог упомянуть этот случай, если бы сегодня ночью в кровати она спросила бы его, что он обо мне думает.
– И сколько сахара, милочка? – Её лицо тут же изменило выражение, с него сразу же исчезли поджатые губы.
– Совсем немного, – сказала я примирительно.
– Теперь тебе надо учиться аккуратности. Мистер Бёрнс и я никогда ничего не переводим зря. Ну что, дорогая, ты будешь осторожна?
Ничего не переводят зря, а она набивает себя бисквитами.
– Буду, – ответила я.
Я смотрела не на её жирно-бледное лицо, а на верхнюю пуговицу её жёлтого костюма из ткани джерси. Костюм был очень дорогой, но весь покрыт пятнами. За ухом она носила карандаш, острый конец которого торчал из её чёрных с сединой волос. Ей было около пятидесяти лет.
Чуть позднее пришла помощница, работавшая только днём. Мистер Бёрнс представил меня ей. Её звали Джой. Поблекшая маленькая женщина в чёрном пальто и чёрной шляпе, которая уже начинала отливать зеленью. Она скрылась в прихожей, и я услышала оттуда её кашель. Кашляла она с натугой. Из-за чрезмерного курения, объяснила она потом мне.
Около одиннадцати появился мальчик-посыльный.
– Вилли, ты опять опоздал, – сказал мистер Бёрнс, взглянув на висевшие на стене железнодорожные часы.
– Моя мама приболела, сэр, – ответил Вилли, выговаривая слова на местном диалекте.
В нагрудном кармане куртки у него оказались расчёска и губная гармошка, он взял швабру и принялся драить пол. Так я познакомилась со всеми своими коллегами, за исключением большой чёрной кошки, которой я побаивалась. Мистер Бёрнс рассказал мне, что он запирает её на ночь в магазине, когда там появляется много мышей. В половине двенадцатого он отправился выпить стакан чаю.
– Привет, – сказал Вилли, слегка мне подмигивая. Мы с ним сразу же стали друзьями.
– Она наверху? – спросил он.
– Кто?
– Миссис Бёрнс.
– Да, ушла туда несколько часов назад.
– Она тётка в порядке. Не бойся её.
– Мы можем попить чайку? – прошептала ему я. Я мечтала о бисквитах и о том, какой я бы взяла первым, если бы она была настроена протянуть мне коробку с ними хотя бы пару раз.
– Боюсь, это хозяйская привилегия.
В этот момент зашёл клиент и попросил большой пакет кукурузных хлопьев. Вилли достал их вместо меня. Эти пакеты стояли очень высоко на полке, так что он был вынужден придвинуть лестницу-стремянку. Лестница была довольно хлипкой, и у меня закружилась голова от одного взгляда на неё.
Потом он показал мне, где лежат какие продукты и сопутствующие товары, гвоздика и мятные лепёшки, пакеты с сухими супами и прочие мелочи, которые я могла бы не сразу найти. На почтовой открытке я записала цены на самые ходовые товары вроде чая, сахара и масла. В этих занятиях медленно проходили утренние часы, пока не зазвонили к обедне. Во время молитвы Вилли не переставал хихикать. Потом он достал из кармана открытку с полуобнажённой красоткой и сказал:
– Она похожа на вас, мисс Брэди.
Поскольку я была лет на пять старше его, я ничуть не возражала против его слов.
– Проголодалась, милая? – спросила миссис Бёрнс, выходя из подсобки. Я ответила, что проголодалась, хотя на самом деле мы с Вилли съели по паре пончиков и по куску ячменного сахара, пока мистер Бёрнс пил свой чай. За всё съеденное я положила деньги в кассу. Касса представляла собой встроенный в кассовый аппарат металлический ящик, и каждый раз, когда её открывали, она издавала резкий металлический звук, так что никто не мог открыть её потихоньку. На передней панели кассового аппарата были небольшие кнопки с цифрами на них, и с их помощью оператор набирал необходимую сумму, вносимую в кассу.
Мои пальцы стали липкими от взвешивания сахара, поэтому я спросила, могу ли я подняться наверх и вымыть руки. Мне было до смерти любопытно заглянуть в их комнаты. Дверь в их спальню была наполовину приоткрыта. Мне были видны часть покрытого ковром пола и неприбранная кровать с кучей пушистых мягких розовых одеял на ней. На тумбочке рядом с кроватью лежали коробка шоколадных конфет и номер журнала под названием «Поле и речка».
Ванная комната тоже была в беспорядке, на полу валялись полотенца, на краю ванной стояла открытая банка с тальком. Я вымыла руки и посыпала их бесплатно тальком с лавандовым запахом.
Внизу в прихожей, когда я надевала пальто, я обратила внимание, что миссис Бёрнс рассматривает две тарелки с обедом, который уже приготовила Джой, уборщица. На каждой тарелке было по куску курицы и картофельный салат. Миссис Бёрнс взяла с одной тарелки куриную грудку и переложила её на другую тарелку. Потом на освободившееся место она положила куриную ножку. Опустившись за стол, она пододвинула к себе тарелку с нежным белым мясом. Я кашлянула, чтобы обратить на себя внимание.
– Скажи мистеру Бёрнсу, чтобы он закрыл за тобой дверь и шёл обедать. Бедное существо, он, должно быть, проголодался, – сказала она.
«Существо», – повторила я про себя и подумала, видел ли он хоть раз её махинации с обеденными порциями.
– Хорошо, миссис Бёрнс. Всего доброго.
– До свидания, милочка, – ответила она мне с полным ртом.
По дороге к своему новому дому я раздумывала о Бёрнсах и их совместной жизни. Я готова была держать пари, что она ест в кровати шоколад, согреваясь тремя бутылями с горячей водой, мистер Бёрнс, лёжа на боку, читает «Поле и речку», а громадная чёрная кошка караулит на первом этаже мышей.
Глава шестнадцатая
Спустя месяц наступила Пасха. В витрине цветочного магазина на углу появились лилии, а статуи в часовне были задрапированы пурпурными тканями. В Страстную пятницу ни один магазин не работал, повсюду царила скорбь. Пурпурная скорбь. Смертная скорбь. Бэйба сказала, что с такой скуки мы и сами вполне можем сдохнуть, поэтому мы привели в порядок нашу спальню и рано легли спать. Я было хотела почитать, но Бэйба не переносила, когда видела у меня книгу в руках. Она не находила себе места, металась по комнате, беспрерывно задавала мне вопросы, читала вслух через моё плечо строки вслух и в конце концов заявила, что всё это «чёртова ерунда».
Вечером в пятницу, накануне Пасхи, когда я получила зарплату, я зашла в лавку к мисс Дойль и купила себе пару нейлоновых чулок, бюстгальтер и белый носовой платок с кружевами. У меня никогда не было такого платка, я не позволяла себе даже мечтать о нём, тонком, как паутинка, нежном и очень изысканном. Я мечтала о том, как буду летом носить его на руке за маминым серебряным браслетом, с выпущенными кружевами, соблазнительно развевающимся. Во время наших водных прогулок с мистером Джентльменом его унесёт ветром, он будет парить над голубой водной гладью, как большая кружевная птица, а мистер Джентльмен погладит меня по руке и скажет: «Мы купим другой, такой же». От него по-прежнему не было никаких вестей, хотя Марта написала мне в письме, что он вернулся, загоревший, как негр.
Бюстгальтер, который я купила, был дешёвый. Бэйба сказала, что, когда бюстгальтер хотя бы раз постираешь, он тут же теряет свою эластичность; поэтому имеет смысл покупать дешёвые бюстгальтеры, носить их, не стирая, пока они не станут грязными, а потом выбрасывать. Мы как-то выкинули пару наших грязных бюстгальтеров в бак для мусора, но потом обнаружили, что Джоанна спасла их и выстирала.
– Боже мой, ты увидишь, она ещё продаст их нам же, – сказала Бэйба и поспорила со мной па шесть пенсов; но Джоанна не сделала этого. Она отгладила их с помощью приспособления для глажки постельного белья и сказала, что они ещё послужат. Мы подумали, что она решила их расставить и сделать больше, чтобы они подошли ей. Но она этого не сделала. В следующий раз, когда к нам пришла уборщица делать генеральную уборку, Джоанна отдала ей эти бюстгальтеры вместо платы. Джоанна была олицетворенная экономия. Она распускала старые, потерявшие форму вязаные вещи и вязала из них носки для Густава. Её вязание всегда хранилось под подушкой её кресла, но однажды, когда Герман пришёл домой крепко выпившим, он испортил её вязание. Петли соскользнули со спиц, и всё связанное ей за последнее время распустилось.
– Майн Готт! – Джоанна впала в гнев, у неё подскочило кровяное давление, голова закружилась. Мы перенесли её (это с её-то весом) на диван в гостиную. Гостиная никогда не использовалась по прямому назначению. Зато здесь на подоконниках хранились яблоки. Некоторые из них уже начали подгнивать, и комната благоухала приятным запахом сидра. Герман дал ей столовую ложку бренди, она пришла в себя и снова впала в гнев.
– Это очень роскошная комната, – сказала Бэйба Джоанне, чтобы отвлечь её от мыслей о вязании. Бэйба пересекла комнату, чтобы поговорить с фарфоровой нимфой на каминной полке. Джоанна положила румяна на щёки нимфы и подкрасила ей ногти маникюрным лаком. Нимфа была совсем небольшая.