Подошел срок заправлять удобрениями паровой клин:
«Возвращай земле долг — будет толк». «В поле свезешь, так и с поля привезешь».
«Клади навоз густо, в амбаре не будет пусто». У земледельцев Беломорья была такая мера: кучу от кучи (воз от воза) располагали на расстоянии не большем, чем длина коня.
Честно говоря, прополка скучна, девчоночье занятие. Зато навозница — до драк у ребятишек раздоры, лошадь бы захватить.
Свою, понимаете? Свою, не чью-то!
Детская память хранила, у кого каких обобществили коней, коров при организации колхоза. Пашни и пожни, обозначенные номерами в районе на картах, мы знали по именам тех, кто их освоил среди леса или бросил первое зерно, сделал первый прокос: Олешечкина дерюга, Степин лог.
Помню до сих пор смиренного работящего Бурка — с нашего подворья взят; помню крутобокую Синюху с ее жеребенком-стригунком — принадлежала Митьке Ехремкову. А у его брата, Ивана Ефремовича, был конь Рыжко.
Очищались артельные дворы и хлевы колхозников. Использовать навоз на приусадебных участках запрещалось. Лозунг был: «Удобрения — на поля!»
От коровника лошадь пускаешь шагом, с полосы порожняком мчишь — колеса тарахтят, телега подпрыгивает.
Закрыть глаза — и вижу дороги детства и юности, рытвины и колдобины через Синеец или Брызгаловские, лужи-ляги Большого поля перед Шишкиным…
Искони Федор летний наделялся правом покровительства мастерам рыть колодцы. Вологжане-колодезники широко странствовали по губерниям. Умельцы докопаться до «жилы», до «дудки», где вода «чиста и пьяна», сруб спустить долговечный, — уши развесь, они за словом в карман не полезут! С их похвальбы пошло-полетело усмешливое: «На словах, как по маслу, а на деле, как в Вологде». Правда, байка довершала: «На деле, как в Вологде — свое знают». Кто довершил, помолчим для ясности.
Колодцы с поклонливым журавлем; колодцы с воротом, с колесом, когда сруб венчает тесовая, на четыре ската кровля, с резными подзорами, а то сверху петухом из жести изукрашена — правда, любо посмотреть?
Звон ведер, как набат женских сходок. Махорочный чад, ржанье коней у водопойных колод, степенные мужицкие беседы. Скольким деревням колодцы служили источником новостей, центром, где составлялось общественное мнение!
В нутряную глубь и темь сужается сруб, бревна осклизлые, внизу на донце синь неба с пушинкой белого облака. Черпни бадьей, июньской лазури зачерпнешь. Может, звезду? Глубок колодец: говорят, и днем в нем отражаются звезды…
На перевале месяц-хлеборост. Навоз вывезен — запаши. Поднялось «не сеяно, не полото зеленое золото» — точи косы.
22 июня — Кирилл и Марфа.
В устных календарях — рассадница.
Крайние сроки выноса огурцов на гряды и сева репы.
В храмах к этому дню приурочивались службы преподобному Кириллу, основателю Кирилло-Белозерского монастыря, преподобному Александру Куштскому и святому Кириллу Вельскому (Важскому).
Деревенские святцы советовали: «В цвету трава — косить пора».
Отец за косу, и сын к косе. Мать за грабли, и дочь за грабли. Коса и грабли почти игрушечные, так и работнички от горшка два вершка! «Учи дитя, пока поперек лавки ложится, лежит вдоль лавки — учить поздно».
Лето осложняло обязанности крестьянских детей. Помогать в поле, на лугу — это само собой. Пригон коней с утра, вечером коров и овец — тоже за ними.
Повторю, что стада в глуши выпускались за осеки без пастухов. Отправят мальчишку с пожни пораньше, и торопись искать буренок. Комары, мошкара: коровы от них забивались в крепи, в чащобу. Жуть разберет очутиться среди бурелома, сивых мхов. Напрягаешь слух: авось послышится бряканье ботал? А случись припоздниться, голос выпи с болота примешь за вопли лешего, хруст сучьев под собственной ногой за медвежьи шаги.
Нашел — паслись у Гольцовского болота, на гарях Магрина бора, — радостно машешь вицей:
— Ксы-ксы домой!
Чем бы я на склоне лет своих не поступился, чтоб вновь услышать переборы колоколов-ботал в моих родных лесах, чтобы вернуть на пожни пестроту сарафанов, платков, мельканье грабель, шарканье кос, еще раз увидеть горбатые кровли изб, гумна, овины, изгороди и стога, стога там, где теперь непролазны ивняки, заросли серой ольхи, смята трава лежками лосей, дерн изрыт кабанами…
А нынешние сутки знаменательны: «На Кириллу отдает земля солнышку всю свою силу». Стало быть, по воззрениям предков, белые ночи и хлеборост, охваченные буйным цветеньем травы и картошка, требующая окучивания, и в гнездах писк птенцов, и жаркий стрекот кузнечиков — не что иное, как земной дар светиле небесному.
Все встанет на свои места, если вспомнить, что сегодня летнее солнцестояние — точка отсчета, ежегодно выверявшаяся в древности. С нею и зимним солнцестоянием сопрягались даты годового круга.
Письменные календари способны отставать, и это подтверждалось неоднократно, устные же, земледельческие, благодаря сверке по солнцестояниям были гораздо точнее.
Народные месяцесловы постоянно пополнялись. «С Кириллина дня что солнышко даст, то у мужика в амбаре» — признали-таки они верховенство Солнца над Землей.
23 июня — Тимофеевы знаменья.
«Блазнит», как раньше судачили. Земля стонет, в очертаниях облаков, в тенях леса чудятся странные передвижения: то ли кони огненные скачут от зари, то ли, в траве прячась, полчища мышей к полю крадутся… Дымы встают, мигают огни бегучие… Господи, разум омрачается, дух мятется! Минуйте нас, зловещие мороки!
24 июня — Варфоломей и Варнава.
25 июня — Петр.
В Вологде совершается память преподобных Онуфрия и Авксентия Перцевских, Вологодских и преподобного Стефана Озерского, Комельского.
В устных календарях день солнцеворот — поворот, запоздалый капустник.
Последняя рассада на гряды: «Не будь голенаста, вырасти пузаста, не будь пустой, расти тугой».
Для полива было таскать воду — обуза к обузе, когда на реку тянет купаться, в лес по грибы, по землянику. Ага, зреет «красный катышок, зеленый черешок»!
«Солнце пошло на зиму, лето на жару» — в XVI–XVII веках в московском Кремле было принято доступаться по сему поводу к царю. Челом бил звонарный староста Успенского собора. «Отселе, государь, — докладывал, — день умаляется, ночь прибавляется». Огорчительно: ну-ка, в зачин лета солнышко на зиму показывает. Докладчика запирали на двадцать четыре часа в темницу. Земля вращается, а звонарь расплачивайся?
26 июня — Акулина.
В устных календарях — гречишница, мирские каши.
«Убил Бог лето мухами». Массовый расплод мошкары, оводов, слепней. «Муха во щи — подарок» — теперь уж не пошутишь.
Зной донял, липнет тварь кровожадная: коровы задрав хвосты носятся, лезут в воду, в хлевах ищут покоя, наедаются плохо, сбавляют удои. «С Акулины и до половины июля скот от жары и овода бесится, строчит».
Гуртоправам надо применять пастьбу ночью, днем на буграх, обдуваемых ветром.
В волостях у Белого озера, близ Кириллова успешно вводили в севооборот крупяные культуры. «Сей гречиху, когда рожь хороша» — на примету равнялись. Теплолюбива неженка, к почвам взыскательна: «Осударыня-гречиха ходит боярыней, а как хватит морозу, веди на калечий двор». «Не ровна гречиха, не ровна и земля: в иную и воз бросишь, да после зерна не соберешь».
Ну а на столе «осударыня»… «Горе наше гречневая каша — есть не можется, оставить жаль»! «Сладка гречневая каша, что твой липец-мед»!
Между прочим на Акулину варивали «мирскую кашу» — потчевать нищих. Народная нравственность ставила обычай в добровольный долг деревенского люда и горожан: «От тюрьмы да от сумы никто не отрекайся». «И церкви не строй, а сиротство прикрой да нищету устрой». «Нищета прочнее богатства».
27 июня — Елисей.
В устных календарях — гречкосей, поварки.
«Холь гречиху до посева да сохни до покоса» — нужен за капризой неотступный призор. «Сей рожь, а греча не печа», в крайнем случае без нее обойдешься. Только «знают и дьячихи, что кутья из гречихи»!
Устные календари, стремясь освятить трудовые будни, хозяйственные заботы, живописали состояние природы, соответствие жизни деревень с окружающей средой. Вместе с тем они отражали внутренний мир земледельца, труд души, особенности национального характера, сказывавшиеся в устойчивости обрядов, обычаев, быта.
Поварки как общинный праздник соблюдались на Ваге, Вели, во многих-многих волостях Поморья. Пиво варили деревни поочередно, угощенье готовилось женским миром. Наверное, поварки способствовали единению, добрососедству, если бывали не меньше трех раз в году: на Елисея, в Петровки и Ильин день.
28 июня — Амос и Медост — скотный заступник.
«Придет пророк Амос — пойдет в рост овес». Крестьянство Прионежья, Карелии, почитая Медоста, заказывали молебны от мора, падежа скота.
29 июня- Тихон.
«На Тихона солнце идет тише, певчие птицы затихают».
Угомон голосистым пернатым, по деревням же, случалось, там и тут гармони, праздничная сутолока. В чем дело! Да навозница, все она «паровые поля утучняет»!
Работа грязная, тяжелая, и, чтобы покончить с нею дружной заединщиной, встарь сбивались мирские помочи. Очищали хлевы, дворы подряд, обедать садились часто общим застольем. Постная «рощековда», «шурик» с «муриком» под шутки-прибаутки сходили за изысканные яства.
Все же что значит — «солнце идет тише»?
Приставишь козырьком ладонь к глазам, засмотришься в высь лазурную. Привидится, будто впрямь солнце неподвижно, слегка притененное белой тучкой. Может, оттого оно кажется застывшим, что наплывают от горизонта облака чередой, и день бесконечен, и в дрему клонит стрекот кузнечиков, баюкающий лепет деревенских крон?
30 июня — Мануил, добавлявший загадочности, мол, «солнце засиживается».
Ну и ну, шло себе, катилось жаркое, притомилось, село отдохнуть и на небе засиделось?
Ладно, не будем томить: сопоставимо с январем, скорость движения Земли по орбите снижается к концу июня на 3600 километров в час. Заблуждались наши пращуры, полагая Землю центром Вселенной, кто, однако, объяснит, каким образом они исчислили, подметили, что Солнце-то «засиживается»? Это ли не свидетельство значимости народного солнечного календаря?