Батюшка, как бы в пояснение своих слов, вставал и делал поясной поклон рыжему.
-- Не бей, миленький, жену, не бей, Христа-ради, и даже не ссорься с нею... грех это!
Рыжий не знал, куда девать глаза.
-- Да, ведь, я ж... батюшка...
-- К примеру, к примеру, Андрюша, говорим, -- тихонько хлопал его по плечу батюшка, -- я даже таким словам и веры не даю! Какой же лиходей свою жену будет забижать? Не верю, не верю. Мало што болтают! Вон, говорит, Елисей скотину чем ни попадя хлещет...
Старый Елисей от неожиданности багровел и поднимал руки с дрожащими пальцами.
-- Батюшка... да, ведь, оно... ежели... когда и...
-- Не поверю! Никогда не поверю! -- как бы отодвигал батюшка такие обвинения ладонями вытянутый, рук. Скотину бить? Разве это можно! Кто кормит-то нас, кто труды-то с нами несет... хлестать?! Она ж такая тварь Божия, как и мы... она ж страдает! Она ж Богу жалуется! Она ж через это на работу сил лишается! Это все едино, кабы я в лес поехал да зачал с деревьев сучья обрубать за то, что они от ветра качаются... либо рожь начал топтать, что мол плохо растет. Нет, не верю... зря болтают. Не такой Елисей старик. Хор-роший он старик! Станет он скотину бить... так я и поверил!
Он посмеивался Елисею:
-- Правда?
Тот только облизывал губы, точно их кислым мазнули.
А батюшка опять обращался к рыжему;
-- А уж о жене что и сказать? С женой об руку пойдешь на суд Господень. А она бита! В синяках! Что Господь-то скажет? Все святые засмеют!.. Нет, никогда такой болтовне не поверю!
Он брал рюмку.
-- Давайте-ка, други мои милые, выпьем еще по единой для души веселия... да и оставим... буде... чайком побалуемся. Савельевна! Наливай-ка зельица китайского, угощай гостей веселее, чтоб голов не вешали!
Смущение быстро проходило, и уж опять разгорался веселый и жаркий разговор. Но невольно он вращался вокруг затронутых тем. Припоминали мужики разные поучительные истории, а о. Андроник говорил:
-- Вот я вам, детки, из книги святых писаний повесть расскажу...
И текла мирная беседа...
...Медленно, почти незаметно, но неуклонно год за годом из-менялось при о. Андронике село: уходило в область преданий беспробудное пьянство, даже был закрыт приговором питейный дом, смягчались нравы. Люди стыдились даже кричать на скотину, не только бить. И уж так это вкоренилось, что драчун не показывайся и на улицу, -- засмеют. Нигде не слышно было матерного слова. Даже на базарах -- местах свободного разгула -- зимогорцы отличались степенным видом своим, опрятностью в одежде и любовью к мирной беседе о вещах "душевных".
В шестьдесят лет о. Андроник, напоминавший льва крупными чертами лица своего и гривою седых волос, мог бы с некоторой гордостью сказать о себе, что он не даром прожил жизнь, не даром потрудился и уничтожил много вредного и злого среди прихожан. А церковная школа, одна из лучших в епархии, построенная им почти трудами собственных рук, им всхоленная и взращенная, как детище, во многом довершила его дело, И в тоже время донесла славу его даже до владычных покоев. Но о. Андроник, в естественной скромности своей, считал деятельность свою самою обычною, просто свойственною всякому священнику. И почестей не любил. Много раз предлагали ему благочиние, он отказывался:
-- Со всеми я в мире, а тогда вражда пойдет... на всех не угодишь, ведь!
Так он ответил и самому владыке, причем вспоминал об этом случае всегда с особым веселием:
-- Здорово я влопался тогда!
Дело в том, что владыка приехал в Зимогоры неожиданно Он проезжал трактом на ямских по делам в соседний город и, будучи в епархии недавно, нарочито приказал свернуть в село, наслышавшись от благочинного о зимогорском священнике.
Был вечер.
Карета подкатила к крыльцу Поповского дома, из нее твердой поступью вышел высокий, седой старик, с хмурым лицом и острым взглядом. Благочинный и протодьякон, его неизменные спутники, быстро подскочили, чтобы почтительно поддержать его под руки.
Но он отстранил их.
-- Скорей зовите его сюда, -- сказал он с властной сухостью, -- посмотрю, поговорю и дальше поеду.
И твердо прошел по крыльцу к двери.
Протодьякон, метнулся к калитке, чтобы посмотреть, не на дворе ли батюшка, а благочинный принялся стучать в дверь. Но калитка оказалась запертой, дверь не отворяли. В доме никого не было, батюшка чистил на заднем дворе навоз с работником, а матушка не вернулась еще с огорода. Наконец, дверь отворилась, и босоногая девчонка высунула из нее острое лицо.
-- Кого надобно?
-- Где батюшка?
-- Навоз чистит.
-- Зови его скорей: владыка приехал!
Девчонка всплеснула руками и помчалась, как сумасшедшая. Владыка быстрой поступью прошел в залу. В зале было по-крестьянски просто. Домотканые половички дорожками тянулись по белому полу, у стен приткнулись столы, покрытые холстинками, синими и красными, неуклюжие стулья с волостного базара дополняли меблировку. Единственным украшением этой обширной комнаты были портреты многочисленных владык на стенах, в темных рамах, -- все те, при которых служил о. Андроник. Да еще на видном месте -- ставленническая грамота. Впрочем, усмотрел зоркий взгляд владыки еще гитару, скромно поставленную в уголок за накрашенный посудный шкаф
Владыка сел, не сгибая спины, на стул, напоминая в этом положении монаха в церкви.
-- Поторопите! -- резко сказал он.
И, перебирая четки, стал смотреть в угол на гитару.
Благочинный поспешно вышел в соседнюю комнату, натолкнулся там в темноте на стол посредине, услыхал где-то поблизости шепот и пошел на него. Проник еще в одну дверь и различил в тусклом свете окна две громоздкие фигуры, что-то перебиравшие.
-- Кто здесь? -- спросил он.
-- Да мы, -- отозвался знакомый голос протодьякона.
-- А о. Андроник!?
-- Да вот он!
И благочинному показалось, что протодьякон захлебывается от смеха.
-- Что ж вы, о, Андроник! -- заспешил благочинный, -- ведь, ждет владыка!
О. Андроник шумно шептал в темноте:
-- Пропал... будь он неладен.
-- Да что такое?
-- Никак не могу подрясника найти!
Благочинный взволновался:
-- А владыка ждет! Да где вы его снимали?
-- Пес его знает! С утра снял, позабыл.
-- Один он у вас, что ли?
-- Есть... да в шкапу, а шкап-то заперт, как на грех. И чего попадья на старости лет запирать вздумала?..
Благочинный тоже принялся шарить.
Он нащупал что-то тонкое и длинное, с широкими рукавами, подумал, что это ряса, и, растопырив ее в руках, предложил о. Андронику надеть хоть рясу вместо пропавшего подрясника. О. Андроник про себя удивился: откуда тут взялась ряса, но поспешно полез в нее, затем направился к зале, на ходу оправляясь.
И в недоумении остановился:
-- Чего-то ряса-то тонкая, не моя словно, да и ворот не найду. Посветили бы хоть.
Протодьякон зажег спичку.
И все трое духовных присели от хохота: на батюшке комично болтался матушкин домашний капот с красными цветами по желтому полю. Некоторое время духовные молчаливо сгибались, поджимая животы, в беззвучном смехе. Но в зале послышалось нетерпеливое покашливание владыки, и благочинный поспешно принялся стягивать с о. Андроника капот, сердито шепча:
-- Валяйте в рубашке... на мою голову!
О. Андроник хотел что-то возражать, но благочинный и протодьякон начали подталкивать его.
И вытолкнули в залу.
Владыка с строгим недоумением воззрился на громадного мужика, неожиданно ввалившегося в залу, от красной рубахи его перевел взгляд на багрово пылавшее лицо. По седой львиной гриве тотчас догадался, что перед ним священник.
-- Что это за маскарад? -- грозно нахмурился он.
О. Андроник шумно сделал земной поклон и благоговейно поцеловал руку владыки:
-- Простите, владыко святый... не знаю, куда подрясник задевал! А не посмел вас задерживать...
-- Разве вы дома всегда так?
-- В работе иначе невозможно!
Чуть заметная усмешка прошла по лицу владыки и так осталась.
-- Тем лучше, -- сказал он, смеющимися глазами осматривая о. Андроника, -- что вижу вас без прикрас, как описывали. Полагаю, что и апостолы при работе имели такой же вид. Не смущайтесь.
И он быстро, твердо, точно стал задавать вопросы, желая знать все о жизни прихода и священника. О. Андроник уже оправился от смущения и отвечал обстоятельно. Видя, что гроза миновала, в зал бесшумно проникли благочинный с протодьяконом и почтительно стояли в отдалении: благочинный, с лицом, ничего не выражающим, кроме внимания к словам владыки, протодьякон же -- багровый и испуганный желанием прыснуть со смеху при необычайном виде священника в красной рубахе и рыжих, пропахших навозом сапогах.
-- Хорошо еще -- не в лаптях.
И протодьякон набирал побольше воздуха в грудь, чтобы затушить смех, отчего получал вид утопленника,
-- И не желали бы на лучший приход? -- спрашивал владыка.
-- Нет, -- твердо отвечал о. Андроник, -- прежде это имело смысл, да и то не уходил, упрашивали прихожане. Теперь же... жизнь прожита, дети выращены. Здесь целое поколение взросло на моих глазах, всех по именам знаю. Как уйду? Зачем? Не мог бы. Да и хозяйство... В другом месте зачинать его -- сил не хватить, а без него я не могу...
Владыка слушал, перебирая четки, и все смотрел в угол на гитару.
Вдруг он вытянул свою сухую руку.
-- Это вы играете?
О. Андроник оглянулся.
-- Нет, -- рассмеялся он.
-- А умеете?
-- И не умею... это дочь играет.
Улыбка прошла по лицу владыки.
-- Значит, не все же вы умеете...
Он встал.
Тотчас благочинный с протодьяконом метнулись поддержать его под руки.
Он отстранил их.
Зорко взглянул в лицо о. Андроника.
-- Желаю видеть вас благочинным!
-- Это мне уже не раз предлагали, преосвященнейший владыка.
-- Знаю.
О. Андроник почтительно склонился.
-- Благодарю за предложенную честь, но, как и прежде... отказываюсь.