– А сейчас он где?
– Депортировали обратно, – отмахнулась Клавдия Ивановна. – Но ведь правда невероятно – прибежал точь-в-точь туда, где родился! Что молчите? Опять сомневаетесь?
– Я думаю, он знал, куда бежал, – вынужденно ответил отец Константин, который предпочел бы отделаться молчанием.
– Это ж надо, какой Фома неверующий! – изумилась Клавдия Ивановна. – Как вас только в священники-то пустили?!
На следующий день у магазина отец Константин увидел лежащие в ноздреватых сугробах велосипеды. Семеро таджиков с лесопилки приехали за растворимой лапшой. Они появлялись в деревне только в случае крайней пищевой необходимости и только все вместе. Как объяснила отцу Константину фиолетовая продавщица Нина, таджики смертельно боялись Вовку, который приобрел в армии стойкую ненависть к саблезубым чуркам и бил всех без разбору.
Рядом с велосипедами крутилась Любка, где-то пропадавшая с самого дня их знакомства. Она была в боевом настроении: рубила воздух ребром ладони, грозила кулаком пустой улице и запальчиво переругивалась с невидимым собеседником.
Когда таджики один за другим стали выходить из магазина, Любка заметила отца Константина.
– Ага, святейший! – пронзительно крикнула она, и таджики бросились к своим велосипедам. – Думаешь, Любка не человек?
– Не думаю.
– А Любка – человек! И чурки – люди! – Любка махнула рукой в сторону поспешно отъезжавших таджиков. – А никто не верит.
– Я верю.
– Ты? Да на кой ты сдался?! Если я сама себя забываю. Психовка! Лисица блудливая! Вот я кто!
– Ты человек.
– Да иди ты! – сморщилась Любка и отвернулась.
Отец Константин потоптался на месте и подумал, что, видимо, разговор окончен. Но тут Любка глянула через плечо и плаксиво сказала:
– Отняли у меня доченьку. Вот я и скурвилась. А то смотрела бы в ее чистые глазоньки и себя в порядке держала…
– У тебя их двое, значит, было? Детей-то?
– Да нет, одна. Малюсенькая такая, а орала – уши закладывало!
– Так это ж сын!
– Сын? Ну, может, и так. Давно это было.
Отец Константин не успел дойти до дома, как его догнала запыхавшаяся Евдокия Павловна:
– Батюшка, на помощь! Ни одного мужчины не найти! Все в Пустое Рождество укатили! На свадьбе гуляют!
– Что стряслось?
– Помогите унять мальчишку!
– Вчерашний? – уже на ходу уточнил отец Константин.
– Да-да! Вернулся! Что теперь будет? Он же нас по бревнышку раскатает!
В маленькой митинской школе стоял такой грохот и стук, будто внутри работала бригада лесорубов.
– Мы детей по домам распустили, от греха подальше, – испуганно пояснила Евдокия Павловна. – Клавдия Ивановна заперлась в учительской. А я вот за подмогой сбежала.
– Вы тогда тоже в учительской посидите, – велел отец Константин.
Евдокия Павловна скрылась за дверью, щелкнул замок, и по полу провезли что-то тяжелое, видимо, директорский стол.
В первом же кабинете отец Константин обнаружил бесновавшегося мальчишку. Завернувшись в занавеску, тот скакал по партам и лупил поварешкой в алюминиевую кастрюлю из столовой. Вторая кастрюля, поменьше, с надписью «Компот» красовалась у него на голове. У доски валялись обломки стульев, присыпанные землей из цветочных горшков.
Увидев отца Константина, беглый детдомовец поступил самым неожиданным образом. Рывком скинул с себя всю амуницию, спрыгнул с парты, подбежал, обхватил его обеими руками, уткнулся – и замер. В наступившей тишине долго и одиноко дребезжала катившаяся по полу истерзанная кастрюля, пока наконец не врезалась в стену.
Не расцепляя рук, мальчишка поднял залитое веснушками востренькое лицо и обворожительно улыбнулся. На отца Константина глянули холодные Любкины глаза. Спохватившись, детдомовец притушил взгляд пушистыми ресницами и улыбнулся еще шире.
– Ты кто? – с фальшивой детскостью спросил он.
– Отец Константин.
– А я – Костя! Можно, я у тебя пока поживу?
– Валяй.
Они вышли из разоренного кабинета. Не отрываясь от отца Константина, Костя извернулся и лягнул дверь учительской:
– Эй, клуши! Выметайтесь! Осада снята!
Вечером отец Константин пошел проведать Евдокию Павловну. В школе, несмотря на поздний час, кипела работа. Трое десятиклассников расставляли свернутые щуплым Костей парты, девчонки подметали пол, Клавдия Ивановна пила корвалол и взывала к отмщению. Тетя Дуня растерянно сновала посреди учиненного беглым детдомовцем хаоса и не знала, за что хвататься.
Отец Константин зашел в учительскую, чтобы поговорить о дальнейшей судьбе Кости. Как он и предполагал, педагогические дамы собирались сдавать маленького погромщика обратно в интернат. Они бы уже давно вызвали машину оттуда, да хитрый мальчишка перерезал телефонный провод, а сотовая связь в Митино отсутствовала.
– Но ведь он завтра опять вернется, – сказал отец Константин. – И тогда уж точно не оставит тут камня на камне. В отместку.
– Что же делать? – испугалась Евдокия Павловна.
– Не звоните им пока.
– Это как… – возмущенно начала Клавдия Ивановна.
– Пусть он с матерью встретится, – договорил отец Константин, глядя в робкие вопрошающие глаза маленькой директрисы. – А дальше видно будет. Может, он тогда сам в интернат вернется. А пока у него есть цель, он будет сюда сбегать, с каждым разом всё больше зверея.
– Не будет! – вставила наконец Клавдия Ивановна. – Мы позвоним и попросим, чтоб его подальше упрятали. В психоневрологический. Ему там самое место!
– За что? За то, что ребенок хочет раз в жизни маму увидеть? – неожиданно вступилась Евдокия Павловна. Чаша весов качнулась, и Костя был оставлен в родном селе.
Вернувшись, отец Константин нашел свое скудное жилище перевернутым вверх дном. Умывальник был выдернут с корнем, мыло растоптано, недавно купленная чашка разбита, ложка завязана узлом, повсюду реяли перья из распоротой подушки. Поперек вздыбленной кровати валялся Костя и холодно за ним наблюдал.
Отец Константин прошелся по сараю, обнаружил в углу раскуроченный стул, потрогал дубовую столешницу.
– А что же стол не сломал? – поинтересовался он. – Сил не хватило?
– Выдохся! – широко улыбнулся Костя, не смягчая, однако, взгляда.
– Надо же, с тобой такое тоже бывает.
Отец Константин присел на край постели, задумчиво выпутал из бороды белое перышко и грустно сказал:
– Что же, Костя. С матерью тебе встретиться будет нелегко. Дома она почти не появляется. Сейчас я заходил – пусто. Если хочешь, пойдем, посмотришь, где она живет. Дверь там всегда открыта.
– Нет! Не надо! – перепугался Костя.
Несколько секунд его лицо судорожно менялось, не зная, какое выражение принять. Отец Константин встал и отошел к окну. Маленький Костя, сцепив зубы, судорожно, по-взрослому зарыдал.
В эту минуту пенсионер Гаврилов сделал новую запись в своем досье: «Укрывает беглого преступника!» Насладившись эффектом, он вздохнул и с глубоким сожалением уточнил: «Малолетнего». Пенсионер Гаврилов был честным гражданином.
Отец Константин не знал, где будет искать Любку, чья жизнь обычно протекала за пределами презиравшей ее деревни. Но выйдя на другое утро в магазин за чашкой и едой для Кости, он у самой ограды наткнулся на знакомую оранжевую жилетку.
Любка стояла в подтаявшем сугробе и, держась за железные прутья, жадно всматривалась в церковный двор. Заслышав шаги, она обернулась, и отец Константин поразился, настолько осмысленным стало вдруг ее лицо.
– Правда, что ли? – спросила Любка голосом, в котором не было и тени всегдашней придури.
– Правда.
– И как он?
– Спит. Хочешь, зайди.
– Нет! Не надо! – ужаснулась Любка точь-в-точь, как вчера Костя, и отец Константин испугался, что и она сейчас заплачет.
Но она сдержалась и пошла с ним вместе в магазин.
Отец Константин купил колбасы и хлеба.
– Дубина стоеросовая! – всплеснула руками ждавшая на крыльце Любка. – Кто ж этим детей кормит? Молоко ему надо! Па-сте-ри-зо-ван-ное!
– Люба, ему ведь лет десять. Молоком уже не насытится.
– Десять лет?! – выдохнула Любка и всю дорогу до церкви оглушенно молчала.
Заходить в сарай, где спал неведомый десятилетний человек, присутствовавший в ее голове только пищащим младенцем, Любка опять отказалась.
– Пойду подготовлюсь, – она неопределенно махнула рукой в сторону своего дома.
– Ты уж не пей, – без особой надежды попросил отец Константин.
– Ни-ни! – вскинулась Любка. – Будто я не понимаю!
Мальчика в сарае не оказалось. Отец Константин положил продукты и начал потихоньку ликвидировать следы вчерашнего разрушения. Через полчаса, когда он приколачивал умывальник, за спиной у него кто-то произнес:
– Кстати, на будущее. От молока я бы тоже не отказался.
Костя сидел на столе и держал в руках буханку и колбасу, яростно впиваясь то в одно, то в другое. В его дикарских повадках, однако, уже не было отчаяния человека, летящего вниз головой. Мимика неуловимо изменилась, будто в глубине глубин появилась точка покоя, и Костя, болтавшийся в мире без руля и ветрил, нашел соломинку, за которую ухватился.
Отец Константин понял, что встреча состоялась, но не стал ничего выспрашивать. Костя тоже не счел нужным посвящать его в подробности. Он наелся, запихал оставшиеся куски в карманы грязной детдомовской куртки, спрыгнул со стола и, не прощаясь, прошмыгнул в дверь.
Отец Константин хотел вернуться к ремонтным работам, но не нашел ни молотка, ни банки с гвоздями, которые оставил на табуретке под умывальником.
Вечером заглянула Евдокия Павловна.
– А он Любке окна фанерой заколачивает, – сообщила маленькая директриса и вопросительно взглянула на отца Константина, словно не зная, как ей реагировать на происходящее.
– Ну, посмотрим, – сказал тот. – Вы только не звоните никуда, пожалуйста.
– Мужики до сих пор на свадьбе, – удрученно вздохнула Дуня, предвидя страшную встречу с озверевшим в недельном запое мужем. – Телефон пока не работает. Но когда починят, Клавдия сразу позвонит. Сами знаете.