Но, как бы то ни было, оба деревенских лидера вступили в новую советскую жизнь, будучи определены в категорию кулаков. Их участь неминуемо была предопределена, несмотря на их лояльное отношение к новой власти, несмотря на то, что ни Алексей Яковлевич, ни мой дядя ни в какой форме не выступали против этой власти. Более того, они ее приняли и исправно выполняли все обязанности и повинности. Первой репрессией со стороны властей по отношению к ним было жестокое ограничение их политических прав – лишение права голоса. Алексей Яковлевич решил тогда схитрить. Он разделился с братом и располовинил свое хозяйство. Но это не обмануло власть и не спасло их обоих от следующих пресечений.
Наши деревенские богачи не выступили и против коллективизации. Более того, они вступили в колхоз и согласились с обобществлением своего имущества. Но и это не изменило их роковой участи. И тот, и другой были раскулачены. Я впервые и на всю жизнь запомнил с тех пор страшное слово «Соловки». В начале тридцатых годов мы жили уже в Москве. Однажды вечером, по-моему, это было накануне пролетарского праздника 1 Мая, мой Отец вдруг сказал, что Алексей Яковлевич сослан на Соловки. Ему об этом сообщил кто-то из земляков. Родители горевали. Они уважали этого человека. И мне было его жалко. Тогда я уже помнил его добрым старичком. И я никак не мог понять, зачем, почему понадобилось выселять его на какой-то далекий остров в Белом море.
Брату Алексея Яковлевича тогда удалось избежать этой злой участи. На Соловки он не попал. Ведь еще до начала коллективизации, может быть, даже предчувствуя возможные репрессии, братья разделились. Односельчанам же показалось, что причиной раздела были обычные нелады между братьями. И действительно, все знали, что их отношения не были родственными и тем более дружескими. Знали и то, что младший брат занимал явно подчиненное положение перед старшим и явно тяготился этим. А после раздела всякие отношения между ними вообще прекратились. Дмитрий Яковлевич построил себе дом на выделенном ему участке отцовской усадьбы и повел самостоятельное хозяйство. К началу коллективизации оно выглядело как середняцкое, и младший брат вступил в колхоз. Больше того, в колхозе он стал заведовать всем парком сельхозинвентаря, отвечая за его сохранность и своевременный ремонт. Свои обязанности он выполнял со знанием дела и исправно. Антиколхозных поступков не совершал. В момент раскулачивания старшего брата младший за него не заступился и сочувствия не высказал. Не оказал он помощи и жене брата Елене Егоровне, которая после высылки мужа жила во Мценске, на квартире, у чужих людей. Поговаривали, что ей все-таки удалось сохранить какие-то ценности, на которые она теперь жила. Часто односельчане встречали ее на базаре. Она приторговывала какими-то мелочами. Но скоро ее участь разделила и сноха – жена Дмитрия Яковлевича Елена Ивановна. Муж ее не был раскулачен. Он просто из деревни исчез. Его арестовали по навету. Кто-то что-то «доказал на него», и еще одного толкового мужика, умного, трезвого и физически сильного, лишился наш колхоз «Красный путь».
Удивительно глупо все как-то теперь происходило в нашей деревне. Вместо того чтобы доверить руководство способным и честным людям, колхозники выбирали на своих сходках людей никчемных, а иногда и просто глупых или нечестных. Но зато все они были самыми бедными. На смену руководства кирпичным заводом после ареста и высылки Алексея Яковлевича был поставлен кренинский бедняк кривой Гаврил Петров. А выдвинул и утвердил его в этой должности мой родной дядя, бывший революционный матрос с «Потемкина», коммунист Михаил Ильич Ушаков.
Знал ли он, что делал? При нем, на его глазах завод умер. А перед его кончиной товарищество приобрело глиномялку. С тяжкими трудами ее тяжеленный литой чугунный корпус привезли на специальных подводах со станции, установили и под руководством приглашенного специалиста запустили в дело. Работала она от конного привода. Эта машина очень быстро намяла и наформировала большое количество сырого кирпича. Им были заполнены все три длинных сушильных сарая. Но доделать кирпич так и не пришлось. Не оказалось угля для обжига, хотя перед этим большая партия кирпича была продана. Куда ушли вырученные деньги, оставалось неизвестным.
Скоро ушли с завода мастера. А кривой Гаврюха все еще именовался директором. Глиномялка, накренившись набок, как чугунный постамент, много лет после этого стояла на горе перед деревней памятником бесхозяйственности и человеческой нерадивости. И у директора, и у председателя колхоза, да и у всех колхозников не обнаружилось ни желания, ни умения, ни смекалки хотя бы воспользоваться заготовленным впрок сырым кирпичом, стоявшим штабелями под соломенными не-весами сараев.
А в сельский Совет, как и в директора завода, мои односельчане дважды упрямо выбирали самого бедного, самого многодетного и самого ленивого на все наши три деревни Егора Политова Романова. Странно было наблюдать на колхозных собраниях, как шутили наши мужики, когда дружно выкрикивали это имя. А буквально через несколько дней они вынуждены были ломать шапку перед проезжающим мимо них на тарантасе новым руководителем волости. Рядом с ним, как это у нас и сейчас водится, восседала и его дрожайшая супруга.
В члены правления колхоза тоже единогласно несколько раз выбирали забулдыжного кренинского мужика Стеху (Стефана Михайловича) Ермакова. Этот бедняк выполнял роль подпевалы для уполномоченных представителей районной власти, наезжающих в деревню в связи с различными политическими кампаниями. Вклад его и его семьи в колхозные дела был невелик. Самому ему работать в поле было некогда. Большую часть времени приходилось быть ему при представителях. Жена считалась постоянно больной. Старший сын по прозвищу Крыкал пошел в отца и тоже был очень активен на собраниях. Его потом куда-то выдвинули. В колхозе работала только дочь Мотя. А младший сын, мой тезка – Костик, был еще маленьким. Стеха всегда первым поддерживал на заседаниях правления и на общих колхозных собраниях категорические предложения уполномоченных по увеличению поставок и закупок от урожая в различные фонды, не думая о собственных потребностях колхоза и колхозников. А ведь иногда при таком активном перевыполнении взятых обязательств на тудодень в колхозе оставалось по 150 граммов хлеба. Зато в районе он, конечно, имел репутацию политически сознательного активиста.
Колхозники называли его за это балаболом. Однако кто их заставлял выбирать этого балабола в правление? Почему, по какой причине наш мудрый русский крестьянин так бездумно и опасно шутил над собой? Почему так часто он добровольно ставил над собой лодырей, проходимцев и просто глупых людей? Такие же Стехи и Егоры Политовы были в каждой деревне. Они оказывались в районных властях и потом все выше и выше в государственных кабинетах. Выдвигались из бедных низов. Этот опыт формирования руководящих кадров повторился и в нашей недавней жизни, в эпоху перестройки и демократизации нашего государственного и общественного строя.
В азарте политической борьбы в это новое смутное время наверх полезли крикуны, люди, не способные и не готовые к какой-либо созидательной работе, прожектеры и, что еще хуже, проходимцы, жулики, спекулянты. И мы опять выбирали их добровольно. И получали на свою шею свору подпевал. Подпевая заокеанским политическим уполномоченным, СССР они объявили империей зла и поэтому поспешили его разрушить. А теперь распродают все, чего сами не создавали. Слушая речи и читая статьи современных рад икал-демократов, я вспоминаю наших деревенских Стех и Егоров Политовых.
Теперь, после осознания роковых ошибок в политике Советской власти по отношению к крестьянству нетрудно представить себе тот экономический эффект, который дали бы колхозы, сохранись в их руководстве рачительные хозяева-мужики, такие как наши левыкинские Алексей и Дмитрий Яковлевичи, дядя мой Федот Иванович и Павел Семенович Левыкины. Все они вместе со своими односельчанами не только не выступили против коллективизации, но и добровольно согласились вступить в колхоз со всем накопленным личным богатством, рабочим скотом и орудиями труда. Этот их вклад в создаваемую материальную базу колхоза во много раз превосходил общую долю всех остальных объединенных хозяев. Конный и машинный парк колхоза и все хозяйственные постройки до самой войны состояли из имущества, принадлежавшего этим трем хозяевам. Государству же почему-то было более удобно оформить эту передачу капитала в общественную собственность через жестокое раскулачивание.
Уполномоченным было невдомек, что они изгоняют из деревни наиболее ее жизнеспособную, наиболее грамотную и экономически состоятельную часть сельского населения. Трудно теперь поверить, что вся эта часть была враждебно настроена против Советской власти и представляла для нее главную опасность. Власть к началу тридцатых годов располагала уже необходимыми возможностями, не прибегая к репрессивным мерам, привлечь на свою сторону, убедить и перевоспитать тех, кто еще не понял ее намерений добиться всенародного блага и в силу недостаточной сознательности носил в себе элементы несогласия с ней или даже совершал проступки. К тому же эти несогласия и проступки, по большей части, были следствием неправильного поведения и действий «уполномоченных». Перегибы в политике по отношению к крестьянству не случайно критиковали лидеры Советского государства и руководящей партии большевиков. Однако эта критика возникала по частным фактам и никогда не доводилась до преодоления традиционного якобы недоверия со стороны политического гегемона – пролетариата к крестьянству как к классу мелких собственников. Партия, пришедшая к власти и располагающая неограниченными возможностями гуманного воздействия на исторически ограниченную мелкобуржуазную идеологию и психологию крестьянства, его воспитание в социалистическом духе, все время пугалась сама и пугала пролетариат неизбежной опасностью контрреволюционной реставрации.
А недоверие это возникло еще раньше, когда основоположник русского социал-демократизма Г. В. Плеханов в острой полемике с народниками объявил крестьянство антиподом пролетариата на арене политической борьбы против самодержавия за демократию и социализм. Он определил, что оно в конечном итоге, даже при самых крайних формах нужды, угнетения и бесправия неминуемо станет оплотом контрреволюции, поскольку эта борьба неминуемо заденет его интересы как собственника. В последующей теоретической и политической полемике В. И. Ленин убедил революционных социал-демократов в том, что крестьянство может и должно стать союзником пролетариата в борьбе за демократию и социализм при правильной политике по отношению к нему со стороны руководящего класса – пролетариата. Но, провозгласив лозунг союза пролетариата и крестьянства и приступив к его практическому воплощению в жизнь в условиях завоеванной после Октября 1917 года власти, он снова насторожил гегемона неуверенностью в отношении к его единственному историческому союзнику. Ленинское определение о том, что в массе мелкобуржуазного крестьянства ежеминутно, ежечасно рождается капитализм, еще больше усилило в среде партийных политиков недоверие к крестьянству. Сталинские десятилетия руководства деревней и ее социалистической реконструкции были наполнены цепью последовательных рецидивов этого недоверия.