собачка по кличке Букет-ка. Но не только эти внешние атрибуты характеризовали Михаила Ивановича как городского человека.
Отец рассказывал еще и о том, что он вместе со всеми рабочими пекарни жил их жизнью и интересами. Ходил на рабочие сходки, принимал участие в забастовках, участвовал в первых рабочих маевках на окраинах Бежицы. Брал с собой туда и моего Отца, который в то время жил у него и работал подмастерьем в той же пекарне. Судя по рассказам Отца, Михаил Иванович был личностью неординарной. Он был отличный пекарь-кондитер. Ему были свойственны чувство юмора, наблюдательность, умение оценивать людей. С заработков он помогал и своей Матери, и младшим братьям. Постоянно приезжал на побывки в деревню. Он дал пример братьям трудовой предприимчивости. Двое из них – Борис Иванович и мой Отец – жили у него в Бежице и там начинали городскую трудовую жизнь в пекарском деле.
Приезжая на побывку в деревню, Михаил Иванович своим необычным городским видом и «интеллигентными манерами» приводил в смущение соседских невест. Но женился он на городской девушке Марии Ивановне. Она оказалась ему под стать и внешностью, и характером. На фотографии она, пожалуй, удачнее партнеров выполнила свою роль.
Одета она была в красивое длинное, до полу, платье, в талии с поясом, с пышными рукавами у плеч и со скромной кружевной отделкой по стоячему воротнику и по груди. Мне кажется, что лицом они с Михаилом Ивановичем были очень похожи.
Больше всего на меня производит впечатление удивительная манера держаться перед объективом старой фотокамеры. Нет никакого напряжения. Есть спокойное достоинство симпатичной женщины. Отец рассказывал, что Мария Ивановна была человеком веселого нрава и очень родственным в отношении братьев своего мужа и их жен. Она всю жизнь, и особенно после смерти дяди Миши, поддерживала с ними родственные связи, ежегодно приезжала в деревню и всегда там была жданной и желанной гостьей.
Но из всех своих золовок она больше всего любила мою Маму и всегда, когда приезжала в деревню, жила в нашем доме. Краем своей памяти эту добрую женщину помню и я. Ее появление в нашем доме вспоминается мне каким-то радостным праздником не только потому, что оно, как правило, связано с нашими деревенскими праздниками, а еще и потому, что радостным было общение с ней. Мои Отец и Мама очень уважали Марию Ивановну. Мне вспоминается, что она бывала и у нас в Москве почти накануне войны. Ей тогда было уже много лет, она была старушкой.
Детей у Михаила Ивановича и Марии Ивановны не было. Он умер от чахотки еще до начала Первой мировой войны. Болезнь была, видимо, профессиональной, пекарской. К сожалению, больше ничего я о старшем Дяде рассказать не могу. Тем не менее я оказался первым и последним его биографом. Больше некому будет вспоминать об этом человеке, скромно и незаметно прожившем свою жизнь. Но свой долг в ней он выполнил бескорыстной помощью братьям-сиротам.
Вторым по старшинству среди братьев моего Отца был Борис Иванович. Его-то я уже знал лично и помню живым и в деревенской жизни, в его доме, и в его саду, и в дни приездов в Москву. Я непосредственно общался со всеми его сыновьями и дочерьми. Я помню его смерть и похороны, которые произошли в конце лета 1933 года, в Москве, в нашем доме. Борис Иванович тогда в последний раз приехал к нам в гости.
Отец, работавший в то время на Чулочной фабрике имени Ногина, получил в том году долгожданное жилье – комнату в 19 квадратных метров в общежитии, построенном на северной окраине Москвы, за Крестовской заставой. Вся наша семья в шесть человек с радостью переживала это событие после мытарства и скитаний по частным углам. В то лето или в самом начале осени и приехал к нам из деревни дядя Борис. Он соучаствовал в нашей радости обретения не собственного, но постоянного жилья. Место расположения нашего нового жилья неподалеку от церкви Тихвинской Божией Матери еще сохраняло загородный, почти сельский пейзаж. Не было вокруг асфальта. Кругом были еще зеленые луговины, не было водопровода, канализации, электричества. Но нас отсутствие этих городских удобств не огорчало. Мы были очень рады такому подарку. И дядя Борис искренне, вместе с нами переживал эту удачу. Мне кажется, что я помню его слова за чашкой чая вечером на закате нашего московского солнца. Оно светило в это время прямо в окна нашей комнаты. А потом, уже когда стемнело, дядя Борис вышел из квартиры, спустился со второго этажа и присел на крылечке подышать вечерним воздухом. Никто и не заметил, как он испустил последний вздох. Неподалеку, как сейчас говорят, тусовались с парнями наши фабричные девчата. Кто-то из ребят и увидел, как ему показалось, уснувшего старичка. А он был уже мертв.
Похоронили Бориса Ивановича на Пятницком кладбище. Я помню день похорон. Шел осенний неласковый дождь. От морга Института имени Склифосовского мы все шли пешком за катафалком до самого кладбища. Здесь, недалеко от церкви, на правой аллее от нее и было устроено его последние прибежище. Первые годы мы регулярно проведывали покойного. Но потом за житейскими заботами это стали делать все реже и реже. Стали забывать место могилы. И долго родственники – сыновья и дочери прибегали к моей памяти, чтобы найти могилу отца. Мне и сейчас кажется, что я помню это место. Как-то однажды во время посещения кладбища в связи с похоронами знакомого мне человека я прошел по аллее вправо от церкви, до запомнившегося мне могучего вяза, около него должна была быть дядина могила. Но увы! Ее не было. Кругом были ограды чужих могил, кресты и памятники. Среди них заглохла и стерлась с поверхности земли память о жившем когда-то человеке. А жизнь свою он прожил не просто, в тщетных попытках найти свою сермяжную удачу. Всякий раз, когда я вспоминаю про жизнь Бориса Ивановича, мне кажется, что о нем кто-то что-то уже написал, что я уже прочитал о его жизни какую-то интересную книгу. Наверное, это ощущение возникает у меня не случайно. Уж больно типичны были и судьба, и черты характера, и его жизненные приключения.
По всей вероятности, Борис Иванович родился еще в шестидесятых годах прошлого века. Так мы предположили вместе с его младшей дочерью Анной Борисовной, которой самой сейчас уже давно за восемьдесят. Она точно года рождения своего отца не знает. Если иметь в виду мой возраст, то понятно станет, что я своего дядю Бориса знал и мог запомнить уже в образе старого человека, в образе доброго, сказачного старичка. С моим двоюродным братом мы любили ходить в гости в дом к этому старичку и его доброй жене Елене Васильевне.
Нас с братом в этот дом, кроме гостеприимства и доброй лас– ( ки родственников, привлекали сказочные картинки на страницах различных старых иллюстрированных журналов, которыми были оклеены стены одной из комнат, особенно картинки со страшной Бабой-ягой, Мальчиком-с-пальчиком, разбойниками и Красной Шапочкой с несчастной Бабушкой и Серым Волком.
К ним нас тянула магическая сила любопытства и страха.
Нас вело туда страшное искушение увидеть Бабу-ягу еще раз и послушать по этим картинкам сказку из уст нашей доброй тетки Лены. Обратно домой самостоятельно мы вернуться не могли. После этой сказки было очень страшно под вечер пройти из конца в конец деревни. Тетка провожала нас.
И еще у дяди Бориса была замечательная собака по кличке Оскарка – большая пушистая белая собака непростой породы.
Она жила в собачей конуре возле амбара, была посажена на цепь и тоже была сказачной. С неменьшим страхом нас тоже тянуло искушение приблизиться к этому зверю. Но собака к нам была добра. Она позволяла нам все. Мы с удовольствием катались на ее спине.
Любили мы у дяди Бориса покататься, как на каруселях, на правилах конной молотилки, которая, как мне тогда казалось, больше предназначалась для наших развлечений, чем для молотьбы. По крайней мере, на другой молотилке у другого дяди нам баловаться не разрешали и иногда за это строго наказывали.
И была еще у дяди Бориса младшая дочь Нюра, моя двоюродная сестра. Она была старше нас с братом Борисом. В играх с ней я впервые обнаружил зарождавшуюся во мне крестьянскую натуру. Мне хотелось иметь и сказку про Бабу-ягу на стенах внутри дома, и собаку Оскарку, и молотилку – и я решил посватать за себя Нюру, чтобы получить все это богатство как приданое. Взрослых потешало это мое намерение. Они поощряли его. Дядя Борис и тетка Лена соглашались выдать дочь с требуемым приданым. Словом, взрослые мило шутили. А может быть, это и было крестьянским воспитанием будущего хозяина? Крестьянина-то из меня не вышло. Но это свое проснувшееся в детстве желание иметь молотилку и игру со взрослыми я помню до сих пор. Мы с Анной Борисовной вспоминаем ее при наших встречах.
Из всех братьев моего Отца Борис Иванович отличался натурой постоянно ищущего человека, крестьянина-роман-тика. Он как бы наперед верил в свою удачу, а жизнь чаще всего давала ему обратный результат. Поэтому в глазах своих братьев, односельчан и даже сыновей он выглядел чудаком-неудачником. Жизнь его состояла из множества приключений, которые случались с ним в разнообразных попытках предпринимательства.
Вожделенной мечтой дяди Бориса было приобрести молотилку с конным приводом. Он ее в конце концом приобрел. Но она не принесла ему выгоды и не сделала хозяином, способным извлечь из нее какую-то экономическую пользу. Наоборот, из-за нее чуть было не случилась беда. В коллективизацию ее, конечно, обобществили, а ее хозяина едва-едва не раскулачили. Но, слава Богу, этого не произошло. Совсем дядя Борис был не похож на кулака. Дом его был отцовским – старым, ветхим, под соломенной крышей. Во дворе стояла всего одна лошаденка, одна непородистая коровенка, несколько овечек. Поэтому не привлекла своим видом усадьба Бориса Ивановича внимание суровых уполномоченных-раскулачивателей из мценского руководящего центра. А дядя и этому был рад в начавшееся лихолетье.
В ранней молодости Борис Иванович пытался поискать своего счастья на стороне. Он ушел в Бежицу, к старшему брату, и попробывал себя в пекарном деле. Отец говорил, что он легко и быстро освоил эту профессию и стал, как и старший брат, мастером-кондитером.