л ее по особому личному поводу, когда впервые увидел свою суженую будущую жену. Моя Галя показалась мне очень похожей на мою молодую Маму. У нее были очень знакомые, такие же как у Мамы, глаза серо-голубого цвета и со взглядом одновременно строгим, неприступным и манящим. В тот день я сделал свой выбор.
Налаживающаяся у моих родителей жизнь в Москве не предвещала никаких перемен. В семье был достаток. Жили родители рядом с братом Отца, в одном доме, на разных этажах и тоже в трехкомнатной квартире. Как-то однажды, в какой-то из тридцатых годов, я с родителями даже увидел эту их бывшую квартиру. Тогда мы были в гостях у их старых друзей Фурсовых. Отцу и Маме захотелось заглянуть в некогда их благоустроенный и счастливый уголок. Мама и Папа постояли молча. А я был очень удивлен. Мне непонятно было, почему они тогда бросили эту квартиру. Ведь, вернувшись из деревни в Москву, нам многие годы пришлось скитаться по тесным чужим углам. Мне, немысленышу, не пришла на ум мысль о том, что, не случись так, как случилось в жизни моих родителей, может быть, не состоялось бы мое появление на свет Божий.
С деревней моего Отца и его брата тогда связывала лишь обязанность помогать своей матери и больной сестре. Они бывали там лишь короткими отпускными побывками. В деревне эти годы первого и начала второго десятилетий XX века на родовой усадьбе хозяйством владели два брата – Борис Иванович и Федот Иванович.
На их попечении и заботах был и двор со всем содержимым, и мать с больной сестрой, и семья самого Бориса Ивановича, которой он обзавелся уже в самом конце прошлого столетия. Братья разделили свое хозяйство буквально накануне Февральской революции 1917 года. А раньше, после Русско-Японской войны на действительную службу на Тихоокеанский флот был призван Федот Иванович. Служить ему пришлось в составе первого поколения военных моряков на рождающемся там новом Российском флоте, на одном из крейсеров Владивостокской эскадры. Крейсер именовался «Капитан Юросовский».
Далеко наша деревня находилась от морей, не говоря уж об океанах, но все же не обошла ее обязанность и честь служить во славу нашего Российского военного флота. В те далекие дореволюционные годы из двух наших рядом стоявших маленьких деревенек четверо парней были удостоены этой чести. Трое из них были моими родными дядьями. Первым на Черноморский флот пошел служить на броненосец «Три святителя» старший брат моей Мамы Николай Ильич Ушаков. Вторым – на Дальний Восток Федот Иванович. А вслед за вторым в 1906 году на броненосец «Святой Пантелеймон» – так теперь называли взбунтовавшийся «Потемкин» – пошел другой старший брат моей Мамы, Михаил Ильич Ушаков.
На этом же броненосце вместе с моим дядей служил и наш деревенский сосед Поликарп Иванович Левыкин.
Дядя Федот служил на своем крейсере «Капитан Юросовский» кочегаром. В его семье был большой альбом для фотографий в черных лаковых обложках. Он сохранился до самого последнего дня жизни жены дяди Федота и достался от нее мне в наследство.
Как и в детстве, я и теперь рассматриваю уцелевшие фотографии моего Дяди – матроса-кочегара с крейсера «Капитан Юросовский». Вместе с ними я вспоминаю удивительные, интересные рассказы Дяди о разных эпизодах его службы, особенно во время походов крейсера в Китайском море и Тихом океане. Впервые от него я услышал в детстве названия незнакомых городов Порт-Артур, Шанхай, Гонконг, Сингапур, рассказы о китайских, японских торговцах, которые при заходах его крейсера в далекие чужестранные бухты и порты на своих маленьких лодках, называемых джонками, буквально атаковали их боевой корабль, предлагая купить диковинные овощи, фрукты, различные недорогие изделия. Все, что он рассказывал нам – мне и своим детям,– было так далеко от знакомого нам мира деревенского детства. Мы слушали эти яркие рассказы как сказку. Дядя Федот умел рассказывать. Особенно мне запомнился его рассказ о маленькой обезьянке, которую их капитан купил в Сингапуре у китайца на потеху своим матросам. Она развлекала их своими проказами. Потом я прочитал о похожей истории в одном из рассказов Станюковича. Очень были похожи оба рассказа. Но дядя Федот, конечно, не знал ни Станюковича, ни его рассказов. Своего рассказа он не сочинял. Он просто вспоминал проделки симпатичной обезьянки, которая быстро освоилась с распорядком на корабле, вместе с матросами выполняла команды, вместе с ними проказничала на вахте, лазила по башням и мачтам. А по сигналу на завтрак, обед и ужин становилась в очередь с матросами за получением причитающегося довольствия и даже чарки водки. Мне было очень печально услышать и поверить, что обезьянка погибла от матросской доброты. Она, по-просту говоря, от этих чарок стала пьяницей. От того и погибла. Я никак не мог понять почему добрые дяди матросы так поступили. Мне очень было жалко веселую и беззаботную по-детски обезьянку.
Дядины рассказы я вспомнил во время моей поездки в Австралию. Путь мой лежал через Сингапур, в аэропорту которого я провел двенадцать часов, ожидая пересадки на сиднейский рейс. Было это в конце марта 1992 года. Из Москвы до Франкфурта-на-Майне я летел на самолете немецкой авиакомпании «Люфтганза», а оттуда на Боинге 747/400 компании «Сингапур-эрлайнс» до Сиднея. Там была готова к открытию выставка русского серебра из коллекции Государственного Исторического музея, директором которого я тогда был.
На исходе двенадцатого часа полета в шикарном салоне бизнес-класса шикарного огромного авиалайнера утром на рассвете через иллюминатор я увидел на фоне ярко блестевшей глади океана берег совсем недосягаемого для меня острова города-государства. И вспомнил я тогда своего Дядю – матроса с крейсера «Капитан Юросовский», ходившего почти девяносто лет назад в этих океанских просторах у острова Сингапур.
На современном авиалайнере из Москвы я летел сюда около двадцати часов. И мне это показалось бесконечно долгим перелетом. А сколько нужно было кочегару допотопного, по современным меркам, парохода затратить тяжелого труда и сил, пролить пота у корабельных топок, чтобы, держа пар, доплыть до этих экзотических берегов из далекой дальневосточной России?
Наш огромный воздушный корабль мягко коснулся бетонной посадочной полосы и побежал по ней. Справа был океан, а слева через иллюминатор я увидел ничем не поразившую меня окраину города-государства, какие-то деревья, кустарники, разрытые котлованы с отвалами земли глиняного цвета. В аэропорту тогда велась еще какая-то работа по его реконструкции. Наконец наш корабль причалил к новому терминалу огромного сооружения реконструированного аэровокзала. Такого я не видел даже в Америке. И тут я вспомнил рассказы моего дяди о походе в Сингапур, о бедных китайских торговцах в маленьких джонках, окруживших их крейсер и предлагавших за бесценок купить нехитрый товар. Обо всем этом он рассказывал в насмешливо-снисходительном тоне представителя великодержавной нации, одновременно как крестьянин, сочувствуя этому бедному люду и выражая нашу великорусскую мужицкую самоуверенность и превосходство по отношению к низкорослой желтой расе.
Теперь, когда я подлетал к Сингапуру, у меня уже не было такого уверенного самомнения. Я был свободен от этого заблуждения, так как достаточно был наслышан о сингапурском экономическом, социальном и культурном феномене. Я знал, что наше Шереметьево далеко не Сингапур. И тем не менее я не был готов к тому, чтобы не разинуть рот от удивления, как только с корабля ступил на пол висячего и зеленеющего сада, каким представилась мне длинная галерея терминала аэропорта Сингапур.
На мощных бетонных столбах под легкой стеклянной крышей и за прозрачными стеклянными стенами в длинной галерее соединялось около ста причалов для воздушных кораблей. С этих причалов через просторные накопители пассажиры, улетающие из Сингапура, ступают на борт лайнеров или с них ступают в райские, прохладные кущи прекрасного висячего сада. Этот сад возникает перед взором приезжего как фантастический мираж. Ступив на ленту движущегося тротуара, вы приближаетесь к нему и убеждаетесь, что это не фантазия и не декорация. Снаружи, за огромными прозрачными витражами, поглощающими сжигающие лучи экваториального солнца, царила тропическая духота, а внутри вас ласкала райская прохлада, росли диковинные деревья – настоящие, а не как в Московском торговом центре на Краснопресненской набережной, цвели и благоухали цветы, тоже настоящие, журчала вода в рукотворных ручьях, в которых плавали стаи рыб, конечно, настоящих, а в кущах щебетали, и пели, и порхали настоящие птицы.
И все это сделано для обыкновенных пассажиров, прибывающих в порт и коротающих там порой многие часы, ожидая своих рейсов для продолжения пути в разные стороны света. К услугам пассажиров предусмотрены душевые, бассейны, салоны отдыха, буфеты, рестораны, видеосалоны с многообразной, на все вкусы программой фильмов, в которой отсутствует только порнуха. Пропаганда порнографии в Сингапуре жестоко наказывается судом. Тут же в галерее расположились линии прекрасных магазинов с разнообразным товаром не только сингапурского производства, но и всего торгующего мира. В город я из аэропорта не выходил. Двенадцать часов я ждал рейса на Сидней. И за эти долгие часы я испытал на себе, ощутил и оценил удобства этого юго-восточного азиатского сервиса.
Я наслаждался им и все время вспоминал рассказы бравого российского матроса-кочегара с крейсера «Капитан Юросовский» о бедных китайцах в джонках. Меня окружали изящно одетые китаянки из обслуживающего персонала, воспитанные, вежливые и внимательные ко всем моим просьбам и обращениям. Профессиональная услужливость и предупредительность этих приятных китаянок, однако, не лишала их собственного достоинства и независимости. Я смотрел на них и снова вспоминал своего русского матроса, который тогда, в начале века представлял здесь собой нашу великую державу.
Через несколько часов, точно могу сказать – через восемь часов дальнейшего полета, я ступил на землю Австралии в аэропорту города Сидней. И здесь мне еще раз вспомнился мой Дядя – русский матрос.