Самолет прибыл в Сидней рано утром. Несмотря на то, что моя поездка в Австралию не была случайной до того, как она состоялась, я даже не мечтал о такой возможности. Так далеко была эта страна, и так несбыточны были мечты ее увидеть. Но я сошел с трапа самолета на эту далекую землю, пролетев над ней восемь часов. Утром до посадки я глядел на нее с высоты полета в иллюминатор. Под нами проплывала, казалось, безжизненная красно-глиняного цвета поверхность. А Сидней удивил нас и яркими разнообразными цветами, и зеленью деревьев, и чистым прозрачным воздухом, и теплом, несмотря на то, что здесь в это время начиналась осень. Наша командировка была рассчитана на шесть дней. Это было очень мало, чтобы все успеть
увидеть, даже только в одном городе. Поэтому я и мои спутники с охотой приняли предложение встречавшего нас директора Австралийской компании художественных выставок господина Роберта Эдварса не спешить в отель, а поездить по городу и познакомиться с ним в этот ранний утрений час. Было всего семь часов утра по местному времени. Мы сели в шикарные, честно скажу, не по чину комфортабельные автомобили (у нас в таких ездят только самые высокопоставленные чины) и поехали по широким чистым улицам и скоро выехали на берег залива, на причудливых, извилистых, холмистых берегах которого расположился город. И архитектура, и планировка города, и общая панорама на фоне голубого океана, открывшегося из бухты через широкий пролив, меня очаровали. Мы подъехали к месту, откуда эту панораму удобнее всего можно было увидеть. Слева от нас, через небольшой залив в огромной бухте, на мысу стоял необыкновенной современной архитектуры в виде гигантской раковины театр оперы и балета. Справа по берегу как из воды вырастали богатые виллы и просто благоустроенные, невысокой этажности, красивой архитектуры дома под розовыми черепичными крышами. А перед нами строго по центру широким проливом бухта выходила в океан. Строго посередине этого пролива мы вдруг увидели военную крепость. С высокого берега она показалась нам игрушечной, маленькой настолько, что трудно было поверить в ее военное предназначение. Но это была действительно военная крепость, закрывающая когда-то вход в бухту военных кораблей возможного агрессора. Она меня удивила своим видом. Ведь вплоть до начала Второй мировой войны Австралии никто серьезно не угрожал.
Я подумал, что, может быть, англичане построили ее от возможных нападений полинезийских туземцев, и спросил об этом у моего австралийского друга. Эдварс улыбнулся и ответил, что эту крепость по решению британского правительства построили в годы Крымской войны, боясь возможного вторжения сюда русских военных эскадр. Такого ответа я просто не ожидал.
Я не мог скрыть своего удивления и расхохотался. О каком вторжении со стороны далекой России можно было думать?
Но тут же я вдруг вспомнил морские рассказы Станюковича о походах наших парусных фрегатов к далеким берегам Юго-Восточной Азии и Океании. А потом об экспедициях кораблей
под командованием российских адмиралов Крузенштейна и Беллинсгаузена, обследовавших и берега Австралийского континента, и дошедших до берегов Антарктики, и нанесших на географические карты свои и другие российские имена в качестве названий берегов и островов. Вспомнил и экспедиции Миклухо-Маклая, которые высаживались на Полинезийские острова с бортов военных кораблей. Наконец, я опять вспомнил рассказы моего Дяди о походах крейсера «Капитан Юросовский» в далекие просторы океана и понял, что у правительства Ее Величества королевы Великобританской были причины опасаться соперничества со стороны России в этом краю земного шара. У российских самодержцев могли быть и были свои интересы у далеких берегов Австралии. Даже в пору известной слабости России накануне Крымской войны правительство Великобритании сочло благоразумным принятие мер безопасности далекой своей колонии и построило эту неигрушечную по тем временам крепостенку, закрывающую вход чужим кораблям в сиднейскую бухту.
И все же мне показалось смешной и даже нелепой предосторожность великой морской державы, правившей в те далекие поры почти безраздельно на всех морях и океанах. Но тут же дошла до сознания и другая мысль. А ведь она, эта держава, действительно боялась России. Остерегалась и уважала ее как могучую соперницу, смело выходившую своими боевыми эскадрами на мировые океанские просторы. Возгордился я от этой своей мысли. Но тут же чувство мое притухло от печального и грустного осознания потери величия не только Российского флота, но и самой России в наше позорное нынешнее смутное безвременье. Если и бороздят еще ныне наши корабли чужие моря, то уже не по своей российской воле. Теперь наших военных моряков заставляют стеречь в Персидском заливе, в Средиземном море, на Дунае не российские, а чужие интересы. И, что еще более позорно, блокировать берега и коммуникации дружественной и родственной Сербии, верной нашей союзницы в тяжкие и для нас, и для нее самой времена.
И вспомнил я на той далекой смотровой туристической площадке перед стоявшей посреди залива исторической реликвией – обращенной против воображаемых русских военных эскадр своими боевыми башнями сиднейской крепости о бедственном состоянии славного Российского Черноморского военного флота.
Когда-то в далекие времена и наши мужики из далеких Орловской и других губерний строили этот флот, честно и отважно несли на нем боевые вахты и гордились славным Андреевским флагом. Их внуки и правнуки приумножили его славу в боях и сражениях с немецко-фашистскими захватчиками, обороняли Керчь, Феодосию, Севастополь и снова водружали флаг своей родины на их фортах и бастионах. История не знает случаев, чтобы над ними реяли желто-блакитные петлюровские цвета.
Переживет ли Россия нагрянувший на нее позор? Отстоит ли она честь и славу Черноморского флота и русской кровью омытые заветные камни черноморских берегов?
А совсем недавно сегодняшние российские отцы и матери, пославшие служить своих сыновей на Тихоокеанский флот, содрогнулись от еще более позорных фактов бедственного положения военных моряков-курсантов на острове Попова. Все мы из газет узнали о скандальной истории бездушного, преступного отношения со стороны командования и местных властей к жизни и быту новобранцев. Невозможно было поверить в то, что там в мирное время от голода, дистрофии, от сыпного тифа умирали только что призванные на службу ребята. Поскандалила пресса, пошумела. Ушел в отставку командующий флота. А дальше – концы в воду. Никто так и не узнал виновных. Никто не узнал, кто и какое наказание за это понес.
Пишу эти строки, возмущаюсь безмерно и снова вспоминаю рассказы Дяди Федота о его тяжелой службе на крейсере «Капитан Юросовский», о его походах в чужие моря, о строгих и взыскательных офицерах и унтер-офицерах и об артельщиках и интендантах, исправно одевавших и обувавших, кормивших и поивших во всех широтах и во все времена года. А, помнится, Мама моя рассказывала, что Дядя Федот со службы пришел в деревню с полным матросским сундучком всякого добра: и одежды, и обуви, и даже с деньжатами. Пришел матрос со службы с полным обеспечением, в добром здравии и с большой охотой к своим крестьянским обязанностям, к хозяйству и труду.
Из всех братьев моего Отца ближе всех и на протяжении многих лет я знал Федота Ивановича. Чтобы завершить рассказ о его военно-морской службе, я скажу, что его внешний облик никогда не напоминал мне о его боевом матросском прошлом. Последующая жизнь не сохранила в нем каких-либо черт человека «с морской душой». У него не было традиционных татуировок. Не замечал я в нем каких-либо амбиций, связаных с романтикой морской службы. Только однажды я был сражен неожиданным для наших сухопутных деревенских мужиков качеством. Дядя Федот отлично умел плавать. На наших деревенских прудах так плавать, как он это умел, просто было невозможно. Он смело, с размаху прыгал в воду и долго из нее не появлялся. А когда выныривал, то оказывался уже под противоположным берегом. Вынырнув, он широкими взмахами рук мгновенно оказывался уже посередине, на самом глубоком месте, и стоял там по грудь, будто бы никакой глубины под ним не было. Никто в нашей деревне так плавать не умел. Я подумал, что научиться этому можно было только на Тихом океане.
И еще – Дядя Федот был высок ростом, широк в плечах и немножко сутуловат. Можно было предположить, что долгие годы матросской службы, трудной службы кочегара у горячих топок корабля, в молодости несколько пригнули его. Но, впрочем, это могло быть и по другой причине. Много лет ему пришлось работать грузчиком после того, как не по своей воле он покинул деревню.
Дядя Федот был физически силен и природой своей он был предназначен не для морской службы, а для крестьянского труда. В этом было его призвание и талант. Я своими детскими глазами запомнил этого человека и на пашне за сохой, и с косой на сенокосе, и на стоге сена, и на филигранной укладке снопов в строгой архитектурной формы крестьянское сооружение под названием одонок, и у барабана молотилки, и верхом на лошади, и за конской упряжкой, с вожжами в руках на высоком возу, на дрожках и в тарантасе.
Обычными, повседневными крестьянскими занятиями он никогда не тяготился и никогда не выполнял их через силу. Они были для него естественны и доставляли ему удовлетворение.
Однако жизнь сложилась так, что ему было отказано в праве на это единственное предназначение, в праве на свой дом и на завещанный от Бога труд землепашца, сеятеля и хозяина.
К сожалению, эта несправедливость оказалась общей по отношению к самой жизнеспособной, жизнедеятельной, самой предприимчивой части крестьянства. И она тяжелыми последствиями обернулась не только против власти, совершившей ее, но и против государства, против всего народа.
Вернувшись в родное Левыкино с Дальнего Востока, с Тихоокеанского флота, с крейсера «Капитан Юросовский», Федот Иванович, конечно, не получил никаких компенсаций за службу и никаких льгот, чтобы сразу решить все свои крестьянские проблемы и стать таким хозяином, каким я его представил только что. Земли было мало. Небогато было в старом отцовском доме и на подворье. Братья тогда еще не раздел