шечные особнячки, вокруг которых росли деревья. Под моим окном глубоко внизу была Пятая авеню, по которой, как муравьи, нескончаемо и небыстро двигались автомобили – одни туда, а другие сюда. Прямо напротив я увидел строящийся небоскреб. Он уже был выше моего тридцать девятого этажа. А чуть левее шла разборка старого, невысокого небоскреба. Расчищалась площадка для нового строительства. Из-за окна не было слышно никаких звуков стройки. Только вспыхивали молнии электросварки и вниз слетали водопады искр. Нам предстояло прожить в Америке целых десять дней. Было и любопытно, и тревожно. И тут раздался стук в дверь.
Я посмотрел в глазок и увидел лицо нашего американского Володи Клименко. Он предложил нам собраться всем вместе, чтобы обсудить нашу программу знакомства с американскими музеями и, конечно, с самой Америкой. Совместное заседание состоялось в номере главы нашей делегации – заместителя министра культуры России Александра Ивановича Шкурко. Володя познакомил нас со своим шефом и мамой Галиной Семеновной. Ее русскую фамилию я не запомнил, а по-американски она была госпожой Пендил. Меня удивило, почему сын ее – Клименко, а она – под другой, неблагозвучной фамилией?
Мы, конечно, организовали угощение нашим хозяевам, которое при походной сервировке состояло из традиционных бутылки армянского коньяка и бутылки «Столичной», банки шпрот и брикетиков непрокисающего плавленого сыра. Состоялось неофициальное знакомство. Мы узнали, что Галина Семеновна вместе со своими родителями до 1940 года жила в Риге, что их семья туда эмигрировала еще в годы Гражданской войны из Харьковской губернии. И мне стало ясно и белоэмигрантское происхождение Галины Семеновны, и причина эмиграции семьи ее родителей в Америку: бегство от пришедшей туда Советской власти. Здесь, в США она выросла и вышла замуж за своего соотечественника, русского человека. Володя Клименко оказался ее старшим сыном. У него были еще два младших брата. Он окончил Гарвардский университет и пока еще не определил для себя окончательного пути в жизни. Два или три сезона работал на промысле лососевых рыб на Аляске, совершал бродяжьи путешествия по Миссисипи, а теперь сотрудничал в компании с матерью по обслуживанию советских граждан, приезжающих по командировкам в США. Мы узнали, что в числе клиентов фирмы «Галина Семеновна и сын» были знакомые нам люди из Института истории СССР, Института археологии Академии наук СССР, а также из Московского государственного университета. Наконец, мы узнали, что ее семья постоянно живет в Вашингтоне, а здесь, в Нью-Йорке, проживает ее мать.
Наконец вопросы нам стала задавать Галина Семеновна. Ее заинтересовало, откуда мы все происходили родом. Она обрадованно удивилась, услышав, что А. И. Шкурко родился в Харькове. Ведь это была родина ее родителей. Но еще больше было удивление, когда она услышала, что я происхожу из мценских окрестностей. Галина Семеновна всплеснула руками. «Как интересно,– сказала она,– ведь его отец,– она показала на Володю,– тоже родился во Мценске». Но тут встревоженно удивился я.
Во-первых, почему у нее другая, чем у Володи, фамилия – совсем не русская и не мценская, а американская? А во-вторых, я сразу заподозрил фирму «Галина Семеновна и сын» в, возможно, недобрых намерениях. Ведь невероятно было представить себе, что здесь, в Нью-Йорке, в самый первый день случайно я встречу своих земляков. «Не иначе как это специально подстроено»,– подумал я и сам себя призвал к высокой бдительности. Я не успокоился и после того, как Галина Семеновна рассказала об отце Володи, ее первом муже, о том, как он со своей мамой еще мальчиком оказался в числе перемещенных лиц в США, о том, что он вырос здесь, получил образование и что судьба свела их и разлучила при трех взрослых сыновьях.
Ее рассказ не развеял моих подозрений. Но расспрашивать дальше было неудобно. Я стал превращаться в детектива. На следующий день Володя сказал мне, что его отец очень хотел бы встретиться со мной. И я решил, что начинается игра, опасная своими возможными последствиями. От встречи я не отказался. Но в первые дни она не состоялась, так как они были очень перегружены официальной программой участия в заседаниях конференции Ассоциации американских музеев. А на четвертый день мы рано утром выехали из Нью-Йорка в длинное путешествие по маршруту Вашингтон – Ричмонд – Вашингтон – Лос-Анджелес – Чикаго – Нью-Йорк. Нас сопровождал Володя, и о встрече с его отцом во время нашей поездки речи не возникало.
Но вот мы снова вернулись в Нью-Йорк. Наше пребывание в США заканчивалось. Завтра мы должны были улетать домой. И вдруг Володя заговорил о встрече с отцом сегодня вечером. Деваться было некуда, и я согласился, уговорив своих товарищей принять в ней участие.
Отец Володи Геннадий Степанович Клименко заехал за нами вечером в наш отель на своем автомобиле. Мы познакомились, а потом долго ездили по вечернему Нью-Йорку в поисках ресторана со свободными местами. Оказалось, что и в Нью-Йорке с этим делом было не просто, так же как когда-то, до перестройки, и у нас в Москве. Наконец, на какой-то стрит мы остановились у немецкого ресторана. Нам было все равно, и мы согласились с этим выбором. А дальше все было как по специально разыгранному сценарию.
Мы вошли в ресторан, который оказался обыкновенной немецкой пивной. Зал был полупустой, а у пивного бара сидели и стояли пьяные, как нам показалось, огромного роста и с угрюмыми лицами молодые немцы. Они пили пиво, курили и пели песни, пристукивая в такт пивными кружками. Нам даже показалось, что парни как-то недружелюбно посмотрели на нас, как только мы появились в зале. Мы как бы нарушили их национальный обряд пивопития. Наверное, нам это только показалось. Кельнер провел нас в дальний свободный и темный угол зала. Мы сели за стол. Немецкая обстановка как-то неприятно подействовала на нас. Вспомнились какие-то киноэпизоды из фильмов о фашистской Германии. Стало как-то неуютно. Ни пить, ни есть не захотелось. Геннадий Семенович заказал пиво. Оно оказалось невкусным, может быть, оттого, что пили мы его под невеселый рассказ о печальной судьбе нашего земляка. Он рассказал нам о том, что родился во Мценске в 1932 году. Отец Степан Клименко работал там директором сушзавода (завод по переработке продукции наших подомценских яблоневых садов), а мать – Мария Ивановна – учительница, работала в школе глухонемых. Семья жила недалеко от завода и элеватора, около железнодорожной станции. Геннадий рассказывал так, будто бы шел по нашему городу, будто бы видел его перед собой своими детскими глазами. И я вдруг пошел за ним по своим детским воспоминаниям, по нашему с ним родному городу. Мы шли с ним мимо железнодорожной школы, в которой он успел проучиться до войны один год в первом классе и в которой когда-то, совсем давно учился во второй ступени мой брат Александр. Мы прошли мимо старого монастыря, спустились под гору к мосту через Зушу и прямой улицей на подъем вышли к торговым шатрам на базарную площадь. Мои подозрения оказались чушью собачьей. Мне стало стыдно. Неизбывная тоска и печаль нашего собеседника, с которой он рассказывал о своей Родине, овладела нами. Вопросов мы не задавали, а только слушали его глухой, обреченный на вечную тоску голос.
В 1937 году его отца арестовали, и он его больше никогда не видел. За что арестовали, он не знал. Он говорил, что все домашние и друзья считали арест недоразумением, ошибкой и были уверены в том, что в этом наконец правильно разберутся. Ведь
Степан Клименко, говорили они, был лично известен А. И. Микояну и с ним он поддерживал непосредственную связь. Но время шло, а возврата не было.
Когда я вернулся из поездки в США, то сразу же позвонил во Мценск знакомому мне директору Мценского краеведческого музея Александру Ильичу Безгину. Попросил его навести справки о директоре сушзавода Степане Клименко. Скоро тот сообщил мне, что в газетном отчете о районной партконференции, состоявшейся в 1937 году, из доклада секретаря РК ВКП(б) он узнал, что директор сушзавода Степан Клименко был судим тройкой как враг народа и вредитель в связи с пожаром, при котором сгорел заводской трансформатор.
А там, в Нью-Йорке, в немецкой пивной под громкий говор, пение и стук пивных кружек Геннадий продолжал свой рассказ о том, как началась война и как фашисты уже захватили Орел. А пьяные немецкие парни пели и стучали пивными кружками.
От Орла до Мценска всего пятьдесят километров. Он был занят немцами в октябре. Вот-вот фашисты могли оказаться в нашем городе. Шла эвакуация, а мы, вспоминал Геннадий, не знали, что нам делать. Ему тогда всего восемь лет было. На руках у его мамы была еще бабушка. Второй муж мамы был на фронте. Наконец, было принято решение уходить из дома на восток в потоке беженцев. Маме удалось нанять подводу. На нее уложили кое-какие вещи. Выехали со двора, но хозяин подводы вдруг отказался ехать на восток далеко от дома. Сам он был из недалекой деревни Богдановна и предложил женщинам поехать к нему и переждать там нагрянувшую беду. Согласились. Но в Богдановку очень скоро пришли немцы, и Геннадий с мамой и бабушкой оказался в оккупации. С этого момента его жизнь была сломана. Они с мамой оказались во власти жестоких обстоятельств. Бабушка вскоре умерла, а маму немцы вместе с другими молодыми женщинами и девушками однажды собрали и эшелоном отправили в Германию. Каким-то чудом маме удалось уговорить коменданта, чтобы он разрешил ей взять с собой сына. Так он оказался в Германии. Сначала они были в лагерях, а через некоторое время мама стала работать в хозяйстве крестьянина, где-то западнее Берлина.
В конце войны эта маленькая семья оказалась во французской зоне оккупации. Маму положили в больницу. Ей сделали какую-то операцию. В этой части рассказа Геннадий чего-то не договаривал. В его грустной интонации я улавливал глубокое сожаление в том, что ему тогда не удалось вернуться на Родину. А он этого очень хотел. В сознании своем он вырастал в фашистской Германии советским человеком и ждал нашей победы и возвращения домой. Но у его мамы Марии Ивановны были какие-то новые обстоятельства. Возможно, что она связала свою судьбу с каким-то мужчиной из наших, а может быть, других стран военнопленным. Возвращение на Родину она считала теперь для себя опасным делом. Боялась возможных репрессий как жена осужденного «врага народа», оказавшаяся на территории вражеской страны.