лномоченных, явившихся на следующее утро в дом Федота Ивановича. Это он, заглянув за печку, не увидел там затаившегося «кулака», «классового врага» и дал ему возможность бежать от еще большей беды, чем потеря дома и хозяйства, от Соловков. И еще об одной судьбе пришлось погоревать нам с Отцом в тот день.
Мы на нашей «Победе» поехали в деревню Ушаково, туда где родилась моя Мама и ее брат – бывший черноморский матрос с «Потемкина» и коммунист-раскулачиватель Михаил Ильич Ушаков. Его дома тоже не осталось на ушаковской земле. На его месте была огромная воронка от немецкой бомбы, со временем превратившаяся в маленькое озерко с прозрачно-чистой водой. Хозяина усадьбы тоже давно уже не было в живых. И он оказался похороненным не на своем погосте, а где-то на далекой лагерной чужбине.
Как-то по-особенному представилась мне в тот день судьба моих родных дядьев. Родились и вырастали они на одной земле. Были ровесниками и, наверное, в молодости – друзьями. В один год пошли служить на флот, один – на Тихоокеанский, другой – на Черноморский. Со службы вернулись на ту же землю. И пахали, и сеяли вместе. Но новая жизнь после Октября 1917-го разделила их. Один остался сам по себе, а другой пошел с коммунистами. Коллективизация разделила их жестоко на всю жизнь. Но и при этом человеческие чувства сохранились. И в минуту беды один попытался спасти другого.
Вспоминая про это, я подумал: «А ведь могли же мужики понять друг друга и найти общую дорогу в жизни. Ретивые руководители и их уполномоченные не дали им это сделать».
Умерли оба матроса – и «кулак» и коммунист – в один год. Зимой 1944 года от кровоизлияния в мозг в подмосковном лесу – Федот Иванович. А где-то в лагере для заключенных, оклеветанный в предательстве, как «враг народа», «от опухоли мозга» умер Михаил Ильич. Так было написано в лаконичном ответе Генеральной прокуратуры на мое заявление о пересмотре его дела.
Последующая жизнь Федота Ивановича – потомственного крестьянина-землепашца и хлебороба – была годами скитаний по чужим углам. Только за два года до смерти он сумел с помощью моего Отца построить собственное жилище – крохотный домик, который был больше похож на временный вагончик в полевом стане или на сторожевую будку на стройплощадке. В этом домике доживала свой одинокий век его вдова Анна Васильевна.
Дядя Федот безропотно воспринял свою судьбу. И нелегкую жизнь прожил не для себя. Он израсходовал ее в тяжелом физическом труде для своих сыновей. Сбежав от несправедливости, он первое время прожил в знакомом уже нам подвале на Верхне-Радищевской у своего племянника Василия Борисовича. Жена и дети, выселенные по раскулачиванию из собственного дома, оставались в деревне. Они поселились в нашем пустующем доме. Анна Васильевна работала в колхозе. Она заведовала колхозным сливным молочным пунктом, а также исполняла обязанности колхозного пчеловода на некогда принадлежавшей ей пасеке. В рабочую уборочную пору она, как и все деревенские женщины, вязала в поле снопы, работала на току. На протяжении, кажется, трех или четырех лет после раскулачивания она оставалась в деревне обычной, как и все женщины деревни, колхозницей. Все эти годы ее невозможно было упрекнуть в недобросовестности. Я бы сказал, что она была даже очень активной и трудолюбивой колхозницей. Дети – Леонид и Борис учились в школе, в городе Мценске.
А Ольга Семеновна, вдова Александра Ивановича, со своим младшим сыном Валентином тоже оказалась в не менее суровой участи раскулачивания. После бегства дяди Федота она с младшим сыном срочно уехала из деревни в Москву к старшему – Георгию, который к тому времени после службы в Красной Армии женился и проживал вместе с родственниками жены на Третьей Мещанской улице. Там же, в том же Чулковском дворе, проживала и наша семья. Родители мои снимали здесь комнату.
Я хорошо помню, как однажды утром здесь появилась тетя Оля с Валентином. Вспоминается тревожная обстановка ее встречи, непонятное для меня беспокойство всех взрослых, растерянный и несчастливый вид Тетки. У нее тоже начиналась теперь новая неуютная жизнь по чужим углам и в тяжелом неженском труде. Некоторое время она жила у старшего сына, который затем снял для нее комнату в города Истра. Сам он тогда работал в этом городе по торговой части. То ли он был просто продавцом, то ли заведовал продуктовой палаткой, которая стояла неподалеку от Ново-Иерусалимского монастыря. Тетя Оля стала работать дояркой на молочной ферме Истринского совхоза. Поначалу жизнь ее вроде бы неплохо налаживалась. Работа была знакомая, крестьянская. Хозяева дома, где она поселилась, были добрыми и порядочными людьми. По праздникам, летом мы ездили к тете Оле в гости.
Это было в 31—32-м годах. Тогда я впервые увидел Ново-Иерусалимский монастырь. А в дни войны в кадрах кинохроники разрушений я увидел его руины и не представлял себе, что он когда-нибудь будет восстановлен в первозданном виде. С тех давних пор я запомнил речку Истру внизу под высоким обрывом. А на обрыве, на самом краю его, двухэтажный деревянный дом, который, казалось, вот-вот должен был упасть вниз. Местный пейзаж в окрестностях монастыря теперь, в связи с сооружением водохранилища, не похож на тот, что сохраняется до сих пор в моей памяти.
Прожив благополучно около двух лет в Истре, тетя Оля в какой-то мере успокоилась от пережитого изгнания из собственного дома. Старший сын Георгий имел тогда возможность помочь ей материально.
Семья Федота Ивановича после его бегства из деревни не скоро собралась в Москве. Он поступил на завод АМО грузчиком. Началась его классовая перековка из крестьянина-хлебороба в индустриального рабочего. Но другой профессии, кроме грузчика, он не приобрел. Так всю жизнь и проработал он на заводе имени Сталина, до самой смерти грузчиком. От этой профессии и от пережитых чувств изгнанника резко изменился его облик. Стал он молчаливым, ходил согнувшись, будто подставляя спину под тяжелую ношу.
А его жена Анна Васильевна с сыновьями в эти годы жила в деревне, в нашем доме, и была членом колхоза «Красный путь». Ей по-прежнему доверяли возить колхозное молоко во Мценск, на сливной пункт и ухаживать за пчелами на бывшей своей пасеке, которая находилась по-прежнему перед окнами ее бывшего дома. Через некоторое время, когда обстановка в деревне успокоилась после раскулачивания, дядя Федот стал приезжать к семье на время своих отпусков. Приехать в деревню он всегда успевал к началу сенокоса или уборки урожая, к началу рабочей поры. В эту отпускную крестьянскую страду он снова из хмурого, молчаливого такелажника с тяжелой и усталой походкой превращался в живого деревенского мужика. Со своими деревенскими товарищами работал в эти дни с каким-то особым удовольствием, даже с наслаждением. Для них он снова становился душой и организатором знакомого ему дела. Снова был слышен его удалой голос и в поле, и на току, и в первом обозе с зерном нового урожая, отправляемого на государственный ссыпной пункт. Работал не за трудодни, не за какую-нибудь иную оплату и даже не за спасибо. К сожалению, невдомек было новым хозяевам колхоза «Красный путь» сказать ему: «А оставался бы ты, Федот, в своей деревне и жил бы ты здесь с нами на общую пользу!» И остался бы Федот Иванович, и не укорил бы никого за незаслуженную обиду, и прожил бы жизнь свою с великой пользой и для себя, и для общего дела. Я до сих пор удивляюсь, почему никто не сказал ему таких простых слов.
Люди, оторванные от своего естественного образа жизни, изгнанные из своих родных мест, лишенные нажитого своим трудом имущества, обездоленные несправедливостью, были обречены на жестокие условия выживания. И если они выживали, то только за счет неимоверных физических усилий. Чтобы прокормить и вырастить своих детей, Федот Иванович всю оставшуюся жизнь должен был надрываться на примитивной работе, основным принципом которой был «семеро наваливай – один тащи».
Врожденный человеческий инстинкт к повседневному труду, смирение и умение нести свой крест, ответственность за судьбу детей помогли Федоту Ивановичу и его супруге Анне Васильевне выжить и сохранить семейство. Назад в деревню возврата не было, и в конце концов семья стала собираться в Москву. Детей на время оставили в деревне у добрых людей. В 1933 году Анна Васильевна уехала к мужу. Первое время они поселились в известной уже нам Истре, где уже жила со своим младшим сыном Ольга Семеновна.
Анна Васильевна здесь тоже определилась на знакомую ей работу в Истринском совхозе, а Федот Иванович каждый день с первым поездом приезжал в Москву на знаменитый завод АМО и каждый день к ночи возвращался к обретенному жилищу в совхозном бараке.
В 1934 году и Ольга Семеновна, и Федот Иванович из Истры переехали на жительство в деревню Анискино, недалеко от города Щелково. Это было связано с тем, что Ольге Семеновне в тех местах подыскали старичка и сосватали их. К нему и переехала она с сыном. Но брак ее продолжался недолго. Оказалась полная несовместимость характеров. Бедная женщина с сыном нашли временное пристанище в деревне Жарково, в доме одинокой старушки по имени Пульхерия. Отчества ее я не запомнил.
Вскоре после этого она и подыскала для дяди Федота в деревне Анискино хозяев, которые пустили в свой дом его семью на жительство, конечно, за соответствующую плату. Плата была небольшая. Теперь оказалось возможным собрать всю семью, вывезти из деревни Левыкино оставшихся еще там сыновей. Сначала в Москву приехал старший – Леонид. Он еще успел пожить с отцом на Таганке, в подвале у Василия Борисовича. А теперь в Анискино приехал и младший, Борис.
Федот Иванович по-прежнему трудился на заводе АМО. Теперь он стал называться Завод имени Сталина – ЗИС. Чтобы попасть на работу вовремя, ему надо было вставать зимой до рассвета, а летом с рассветом, на первую электричку. А до станции Чкаловская надо было пройти пешком три километра. Обратно с работы он возвращался или в зимней темноте, или в летних сумерках. Вместе с ним на станцию поспешала утром и Анна Васильевна на строительство Московского метрополитена. А сыновья учились в анискинской школе. Жизнь налаживалась.