упок. Так мы солдаты Великой Отечественной воспитаны были силой присяги, данной своему народу и государству.
Жаль было Валентина. Не случись с ним такой беды, жизнь его состоялась бы иначе.
В 1943 году получил похоронку дядя Федот. В бою под Харьковом весной 1943 года погиб его младший сын Борис. Он был призван в Красную Армию на два-три месяца позже меня. Если мне удастся продолжить воспоминания о моей собственной жизни, я неоднократно буду вспоминать и о нем. Мы были с ним не только и не столько братьями, сколько друзьями. Наша дружба началась с ним с раннего детства в родной нам деревне Левыкино. Все мои воспоминания о детстве неразрывны с именем моего двоюродного брата. Он был старше меня на один год. Но мы всегда с ним были равны. Нас никогда не разделяли ни социальные, ни идейные, ни политические разногласия. Когда началась война, у нас не было иного выбора. Мы вместе пытались уйти на фронт. Нас не брали. Тогда мы вместе пошли устраиваться на военный авиамоторостроительный завод номер 24, который находился на Семеновской улице. Из отдела найма и увольнения нас направили на медицинский осмотр. Война еще только-только начиналась, и страна еще на военный лад не перестроилась. Врачи еще были придирчивы к определению годности по состоянию здоровья. Заводской доктор долго слушал меня, как когда-то мой детский доктор Гуревич. Потом заставил сделать двадцать приседаний, вытягивая руки вперед. Потом еще послушал в свою трубку и решительно сказал: «Негоден». А Борис оказался годным. Его приняли на завод учеником фрезировщика, а меня нет. Теперь Борис стал каждый день ходить на работу. Он очень скоро освоил станочные операции. Но осенью началась эвакуация. Завод остановил производство, начался демонтаж станочного оборудования, погрузка в эшелоны. Брату было, как и всем, предложено эвакуироваться с заводом в Куйбышев. Но он не поехал.
В это время на руках он уже имел предписание военкомата быть готовым к призыву и не осмелился это предписание нарушить. Через месяц или два после этого Борис был призван в ряды Красной Армии и зачислен курсантом в Офицерское училище имени Верховного Совета РСФСР.
Так сын раскулаченного отца, «чуждого классового элемента», изгнанного Советской властью из родной деревни, стал под боевое знамя знаменитой Высшей Краснознаменной офицерской школы, носившей имя Верховного Совета РСФСР. Вот так война, нависшая черной бедой над Отечеством, соединила наш советский народ в то самое «морально-политическое единство», ставшее основным залогом нашей Победы над фашистской Германией.
«Бывшие» и «чуждые элементы», рабочие и крестьяне, школьники и студенты, интеллигенция – все встали на защиту своего государства и Родины – Союза Советских Социалистических Республик. Страшному врагу, очумелому коричневому фашизму, не удалось разрушить это государство соединенных народов, объединенных рабочих, крестьян и интеллигенции. Зато теперь, в конце второго тысячелетия наш народ никак не может прийти в себя и понять, как же можно было так скоро и без всякого сопротивления с его стороны, без его согласия, в мирное время, без страшных атак и бомбежек развалить это могучее государство. Сила политической подлости переродившихся руководителей оказалась для него неожиданной и роковой.
Борис закончил училище ускоренным курсом, был выпущен лейтенантом, получил под свою команду минометный взвод и с ним вступил в свой первый бой на Украине, под Харьковом. Осенью сорок второго года, воюя уже на Северном Кавказе, я получил от него первое и последнее письмо с его фронта. Оно было полно оптимизма и бесстрашия. Сообщал он мне, что взвод его в основном был казахским и что командовать им чаще приходилось не голосом, а жестами. В весенних боях 1943 года под Харьковом Борис погиб. В похоронке, которую успел получить его отец, было написано обычное извещение о том, что лейтенант Борис Федотович Левыкин в бою за Родину пал «смертью храбрых» и что тело его похоронено в братской могиле в освобожденном им городе Змиеве.
Младшего сына своего Дядя Федот пережил ненадолго. Он успел, однако, своими руками построить маленькую хибарку для своей жены и старшего сына. Сам в ней он прожил недолго. В последний раз я повидался с ним осенью сорок третьего, во время короткой побывки дома. Дядя был удручен смертью своего младшего сына и тем не менее был очень рад, увидев меня живым и здоровым. Я застал его как раз на строительстве домика. К зиме он собирался в нем поселиться. Кинулся меня угощать вареной картошкой. Слушал мои рассказы с живой войны. А потом сказал: «Немцев-то мы, конечно, разобьем!» И добавил: «Хотелось бы посмотреть, как его, негодяя, судить будут».
Зимой сорок четвертого Дядя Федот скоропостижно скончался. За день до смерти он на своем Заводе имени И. В. Сталина, как всегда, выполнял такелажную работу. А на другой день, в выходной, с сыном Леонидом пошел с салазками в лес по дрова. Оттуда на них старший сын привез его домой уже бездыханного. Спилили они тогда березу, рассказывал Леонид. Отец отложил пилу и вдруг повалилися на бок и испустил последний вздох. Похоронили старого матроса-тихоокеанца, мценского крестьянина, рабочего-грузчика с автогиганта ЗИС на Лосиноостровском кладбище. В следующий отпуск с войны я его уже в живых не застал. А когда кончилась война, никто мне уже не мог показать места его захоронения. Оно быстро затерялось без надгробного знака среди таких же горемычных безымянных могил.
Род Дяди Федота не получил продолжения. Старший сын его Леонид прожил какой-то странной жизнью. На войну он не попал за негодностью к военной службе, в связи с очень плохим зрением. Высшее образование в Институте инженеров транспорта он так и не получил. За какой-то проступок он был отчислен. Долгое время он это скрывал от родителей. Делал вид, что все идет нормально. Каждый день ходил, якобы, на занятия, а потом после тоже, якобы, окончания института, каждый день ездил на работу в какую-то радиолабораторию на станцию Чкаловская. Тайну его разгадала только моя Мама. Как-то однажды она на чердаке, среди сваленных там книг случайно нашла его зачетку, а в ней выписку из приказа об отчислении из института. Мама никому об этом не говорила. Сказала только мне. Кроме нас, никто так ее и не узнал. Леонид делал вид, что работал, а все родственники в это верили. Он был человеком талантливым и науку в институте постигал успешно. Не окончив его, он тем не менее сумел воспользоваться полученными знаниями в радиотехнике и на жизнь свою скромную зарабатывал частным промыслом по ремонту радиоприемников и телевизоров и был известен в нашем поселке как хороший мастер, имел клиентуру. В общем, Леонид Федотович всегда выглядел человеком при деле, ходил на работу, возвращался с работы, ездил, как он говорил, по филиалам свой лаборатории.
Думаю, что в такой странный образ жизни он вошел незаметно для себя, однажды постеснявшись поделиться с близкими своей неудачей. Выйти из этого самообмана он не мог. Настоящей семьей он не обзавелся. Сошелся он как-то с одной девушкой-студенткой Клавой Пузыревой. Во время учебы в Автодорожном институте она жила в доме моих родителей вместе со своими однокурсницами. Институт арендовал тогда часть нашего дома для общежития. Не расписываясь, не беря на себя обязательств, они тем не менее сошлись характерами и построили какую-то совместную жизнь. Она не разрывалась и продолжалась многие годы вплоть до трагической гибели Леонида.
Но истинная тайна его жизненной неудачи все-таки стала известна. Как-то летом в день своего рождения Леонид провожал гостей. Было это вечером. И вдруг около его дома на него беспричинно напали пьяные околомагазинные хулиганы и сильно избили. Прохожие вызвали «скорую помощь», и его отвезли в больницу. По факту хулиганства и разбоя было открыто уголовное дело, началось следствие. И тут неожиданно выяснилось, что у Леонида не было паспорта, что он никогда и нигде, то есть ни в каком официальном учреждении или на производстве, не работал. Иначе говоря, наш двоюродный брат оказался «гражданином без паспорта», «человеком без определенного рода занятий». Наше, то есть его родственников, удивление невозможно было ничем объяснить, кроме как необычностью его характера и поведения, нетребовательностью и безответственностью к самому себе.
Да! У нас годами выработалось к Леониду особое отношение. Все мы знали, что в детстве он был очень способным и даже талантливым в учебе. Все мы были уверены в том, что со временем эти качества, а ими не все наши родные и двоюродные братья и сестры, племянники и племянницы наших родителей, были одинаково наделены, разовьются в какой-то большой результат. Скажу о себе: я был уверен в том, что Леонид будет или ученым, или инженером-изобретателем. Он был моим консультантом по физике, математике и даже по литературе, когда я учился в школе в предвоенные годы, а потом и в послевоенные годы в школе рабочей молодежи. Я восхищался его умением разбираться в сложных схемах радиоприемников. Еще в свои школьные, а потом студенческие годы он занимался радиотехникой и мог собрать сложный широкодиапазонный радиоприемник на входивших тогда в практику электронных металлических радиолампах. Вводя в стандартные схемы свои усовершенствования, он добивался высокой их избирательности. Очень быстро освоил он и радиотелевизионную технику. Для себя, по собственной схеме, он построил телевизор и антенну, с помощью которых он мог принимать передачи зарубежных станций еще в начале пятидесятых годов. Больше всех в его способности верил его отец. Ему он отдавал и больше своих забот и внимания. Но никто из нас не заметил, как наш талантливый и несколько чудоковатый брат стал превращаться в неудачника. Необычный, странноватый вид и поведение мы с детства привыкли объяснять его врожденной близорукостью. Много лет родители не замечали этого недостатка. Много лет он преодолевал его без очков. Наверное, это отразилось на всем его облике. Ходил он медленно, осторожно, втянув голову в плечи. Встречных не узнавал издалека, иногда даже проходил мимо. А столкнувшись нос к носу, как-то необычно виновато удивлялся неожиданной встрече. Раздраженным он был редко. А обозленным – еще реже. Но когда эта реакция вдруг возникала в нем, доброе лицо его преображалось в резком гневе. Но эта вспыхнувшая искра гнева быстро проходила. Ее даже не всегда можно было заметить. Репутация доброго, странноватого близорукого человека соединилась в отеческом имени Федотыч. Еще подростком оно укрепилось за ним. Постепенно друзья его – однокашники, а потом и родственники стали так его называть. Странно! Но это отеческое имя не делало его похожим на отца ни внешне, ни по характеру. Отец его не был неудачником. Его природный талант и сила характера реализовались в конкретных результатах общественно-полезного труда и в продолжении своего рода. Даже будучи несправедливо обижен и лишен всего своего материального достояния, он не пропал и выжил. В непосильном труде он выполнил свои обязанности перед детьми, вырастил их и дал возможность войти в самостоятельную жизнь. Хоть и звался Федотычем Леонид, а на отца похожим не стал. Как говорится: «Федот да не тот». В конце концов все мы молчаливо привыкли думать, что Брату нашему такая выпала судьба. Роду своему продолжения он не дал. Других объяснений странной и неудачной жизни мы,