Из заключения Валентин возвратился в пятьдесят втором году, тоже раньше определенного ему приговором срока. В лагере он заболел туберкулезом легких, лечился в больнице. После излечения оставался в ней санитаром. Наконец лечащий его доктор, тоже заключенный, назначил его на медицинскую комиссию. Так, по заключению врачей о невозможности излечения в условиях лагеря, он был досрочно освобожден. Приехал в Москву. Но жить в столице ему было запрещено. Мать, Ольга Семеновна, вспомнила про свою племянницу, которая жила во Ржеве. К ней Валентин и уехал. Там устроился на завод и очень скоро стал знаменитым человеком в городе. Вспомнил Валентин свою молодость. Когда-то, работая токарем в мастерских военного аэродрома на станции Чкаловская, возле Щелково, он играл в футбол вратарем. Играл хорошо и был известен и уважаем и среди летчиков, и в деревне Анискино. Молодость ушла, а воспоминания о ней еще были живы. Лет-то ему после отсидки было 32 или 33. Вышел как-то раз с заводскими на футбольное поле, да и встал в воротах. Ударили раз – он поймал, еще – он опять поймал. А потом в прыжке достал из девятки. Так он оказался в заводской команде. И однажды в газете «Советский спорт» я прочитал целый очерк о вратаре ржевского завода (какого не помню) Левыкине Валентине. Пришли известность и уважение болельщиков. Да и работа пошла успешно. Тут родственница познакомила его со своей подругой. И скоро они поженились– Жена досталась ему из медсестер, деловая, энергичная, в жизни тоже много повидавшая. И муж, и жена давно мечтали о спокойной семейной жизни. И она у них получилась. Вскоре родился сын Володя, а потом дочь Оля. Детей своих назвал именами брата и матери. Пригласили во Ржев и Ольгу Семеновну погостить. Поехала она туда, да так и осталась. Старшая невестка, несмотря на разлад с мужем, тем не менее не изменила к ней своего доброго отношения и отпустила свекровь только погостить. Но во Ржеве все решилось иначе. Там она была нужна внукам. Однако прожила там недолго: не болея, однажды она тихо скончалась, исчерпав небогатый запас жизненных сил. Получив печальное известие, моя Мама поехала во Ржев, но на похороны опоздала. Побывала на могиле. По возвращении рассказывала о благополучной семейной жизни Валентина, о его приветливой и энергичной жене и детях Володе и Оле. Как-то раз летом Валентин со своим мальчиком приезжал в Москву, и его Володя несколько дней жил у моих родителей, подружился с моими племянниками.
Но злой рок не оставлял моих успокоившихся в тихой и благополучной жизни родственников. После окончания десятого класса, сразу после выпускного школьного вечера их сын Володя был арестован и осужден аж на 12 лет заключения с содержанием в колонии строгого режима. Грех совершен был немалый – коллективное изнасилование в компании после праздничного распития спиртного. И приговор был жестоким. И не оставлял он надежд на добрый исход. Вышел из тюрьмы Владимир тоже досрочно. Но вышел он оттуда, получив соответствующую школу воспитания. Метка уголовника словно на лбу у него была припечатана. Загулялся сынок на свободе и снова угодил в тюрьму за ограбление. Шел вечером домой пьяный. Увидел парня с гитарой, да и попросил поиграть. А тот не дал. Тогда в ход пошли кулаки. Гитара была разбита. А на следующий день Владимира арестовали по заявлению пострадавшего. Суд был и скор, и строг. Снова 10 лет усиленного режима.
Вот и вся – тоже невеселая – история еще одного моего двоюродного брата. С большим трудом я ее дописываю. Брат мой вскоре умер, все-таки от туберкулеза. О дальнейшей судьбе его детей и жены я не знаю. А брата мне жалко. Красивым мужиком он вырос. А жизнь прожил совсем некрасиво. До сих пор невозможно понять, как она повенчала его с такой уголовной судьбой? За что ему была ее такая жестокая немилость?
Тетка Дуня и ее горемычные сыновья
Из двух сестер моего отца только тетке Дуне выпал жребий прожить долгую жизнь, иметь мужа, семью, вырастить четырех сыновей. Но и ее доля оказалась несчастливой. Она умерла в один из дней, а может быть ночей, войны. Никто не знает, когда это произошло. Некому было закрыть ей глаза и придать ее тело земле, потому что осталась она тогда в лихую годину в старости своей совсем одна. Да и была ли она похоронена? В ту пору случалось, что и похоронить было некому. В деревню к ним тогда пришла война.
Свою сестру Евдокию Ивановну братья выдали замуж в дальнюю от наших мест деревню Прудищи, хотя 5—7 километров по современным понятиям совсем не даль. Теперь-то туда на автобусе от поворота с Симферопольского шоссе десять минут езды. А тогда, когда состоялось сватовство, для поездки сватов в нашу деревню потребовался целый день. Не весь день, конечно, был в пути. Но все-таки надо было проехать через деревню Протасово, мимо деревни Маслево, по краю Маслевского леса мимо усадьбы Спасское-Лутовиново, а от нее под гору и тоже по краю Стрелецкого леса спуститься к речке Зароще, потом подняться к железнодорожной станции Бастыево, постоять у переезда и, только переехав чугунку, через версту-полторы выехать к нашей Каменной дороге. С нее деревню можно было увидеть, но, чтобы до нее доехать, надо было спуститься под крутую гору, а потом через луг по отлогому подъему выехать на наш левыкинский выгон.
Я неоднократно вместе с родителями пешком проходил эту дорогу, когда мы ходили к тетке Дуне в гости. Я до сих пор помню все спуски, подъемы, повороты и встречные деревни. Они были далеко от нашей околицы, за которую просватали свою сестру братья на чужую, дальнюю сторону. Жизнь ее складывалась и протекала там, за нашими левыкинскими пределами, в ином укладе и традициях.
Деревня Прудищи совсем не была похожа на нашу. Она еще почему-то имела и другое название – Чапкино. Какое из них было официальным, топографическим, сказать трудно, но письма туда доходили одинаково и с тем, и с другим названием, указанном на почтовом конверте. Полагаю, что Прудищами она называлась потому, что стояла по берегам нескольких прудов. А Чапкиным потому, что принадлежала когда-то помещику Чапкину. Пруды определяли здесь характер деревенского пейзажа. В нашей деревне Кренинский пруд был на краю, на выезде из деревни, на спуске с горы, перегороженном плотиной.
А в Чапкино три пруда были в центре деревни. Они были соединены канавами. Получалось что-то вроде Венеции. Усадьбы располагались таким образом, что своими концами они выходили к прудам. Пруды обусловливали здесь и какую-то часть занятий крестьян. В них водилась рыба. Но прежде чем ее ловили, наверное, когда-то ее в них разводили. Хозяева через свои сады или огороды имели свой выход к воде, для того чтобы набрать ее для полива огорода, или прополоскать белье, или половить рыбу. Сады в деревне Прудищи тоже были и яблоневые, и со сливами и вишней.
Деревня находилась на границе Орловской и Тульской губерний. Поэтому из нее было два главных выезда: один – в нашу, орловскую сторону к уездному Мценску, а другой – через железнодорожный переезд Кукуевка к городу Чернь. Исторически и административно деревня входила во Мценский уезд (район), а экономически она тяготела в одинаковой степени к Черни.
Словом, непохожа была деревня Прудищи на нашу, далеко она была от нас. Со своей сестрой братья виделись редко, по праздникам, да и то не всегда. И помочь ей тоже не могли. А нужда давила ее всю жизнь.
В сравнении с жизнью братьев семья Евдокии Ивановны была не просто бедной, а безнадежно, безысходно и несчастно бедной. В ее доме никто никогда досыта не ел и не носил приличной одежды. В памяти своей я никогда не видел свою Тетку в образе молодой женщины. Мне кажется, что она всю свою жизнь была старухой.
А поначалу жизнь этой женщины обещала быть иной. Ее муж Борис Григорьевич Шатков вместе со своим братом Капитоном Григорьевичем в своей округе имели хорошую репутацию садоводов. У них и свой сад был хорош – необыкновенными сортами яблок и слив. Особенно ценными и редкими в их саду был яблочный сорт «аркад» и сорт белой сливы, внешним видом напоминающий теперь пропавший, а некогда известный сорт крымского винограда «дамский пальчик». Братья имели клиентуру по ремонту садов, владели искусством прививки, скрещивания и селекции сортов. В отличие от наших левыкинских хозяев садоводство в Чапкино носило более выраженный товарный характер. Отсюда яблоками торговать ездили в Москву. Успешно реализовали свои богатые яблочные урожаи и садоводы Шатковы Борис и Капитон. Но предприимчивость братьев не получила развития. Их жизнь сгубил все тот же искуситель наших российских мужиков – зеленый змий. Братья увлеклись магарычами и в конце концов просто спились.
Отец рассказывал мне об одной яблочной торговой экспедиции братьев в Москву на Зацепский рынок. Они привезли туда большую партию этого товара. Все было честь-честью. Сортовые прекрасные яблоки были хорошо упакованы и доставлены на рынок в хорошем товарном виде. И торговля пошла бойко. Но к вечеру братья на радостях и с устатку напились. А утром опохмелились. В середине дня оба они храпели под прилавком, и публике была предоставлена возможность бесплатной и неограниченной пробы. Да и с собой можно было прихватить, кто сколько унесет. Отец увидел эту картину, когда непроспавшиеся братья вылезли из-под прилавка и были обстреляны их собственными яблоками оравой проказников-мальчишек. Было бы это смешно, если бы не так печально все кончилось. Борис Григорьевич умер от белой горячки, оставив своей вдове четырех неполноценных физически и умственно сыновей и напрочь пропитое хозяйство. В наследство ей и детям досталось убогое жилище, в котором трудно было различить людскую половину от половины, в которой, за неимением скотного двора, стояла немногочисленная скотина. Пол в жилой половине был земляной, потолок низкий, а оконца маленькие. В хате и в летний солнечный день было темно. Мебель состояла из деревянной самодельной кровати, стола и двух лавок вдоль стен. Как и везде, половину жилого пространства занимала печь, на которой спали все четверо сыновей. Наиболее благополучным у тетки Дуни был старший сын Антон. Он успел родиться на свет Божий, когда отец еще не успел стать алкоголиком и когда в семье еще сохранялись нормальные условия жизни. Ему посчастливилось унаследовать от отца нормальное здоровье, физическое состояние и навыки профессии садовода.