Лишь по краям их были посажены сливы да вишни. Яблонь на усадьбе не было. Когда ушаковцы вошли в состав колхоза «Красный путь», то созданная из них бригада полевыми работами была больше занята на землях деревни Левыкино.
На лесное происхождение Ушакова указывает и тот факт, что некоторые ее жители, когда леса уже здесь не было, продолжали заниматься лесным промыслом. Мой дед, например, Илья Михайлович со своим братом Василием Михайловичем были известны как специалисты по лесному делу. Они умели определять возраст леса, знали наиболее ценные породы деревьев, умели организовать санитарную чистку лесов, разумно спланировать вырубку леса и своевременную подсадку. Постигли они и хитрую экономическую сторону лесного дела, выступая посредниками между покупателями и продавцами. Мама моя рассказывала, что дед с братом своим были известны в среде лесных владельцев, которые приглашали их как специалистов к оценке состояния их угодий. Мама говорила, что дед на этом деле имел немалый приработок, составлявший большую часть денежного дохода семьи, чем хлеборобское занятие. Навыки к этому занятию мой дед мог получить только у своих родителей, для которых оно, очевидно, было основным.
У деревни Ушаково была своя ландшафтно-архитектурная и естественно-историческая среда. В ее комплексе отсутствовали пруды. Водой она снабжалась из колодцев. Здесь, видимо, еще сохранялся более мощный и неглубокий водоносный горизонт. Колодцы были с более высоким, чем в Левыкине, дебетом воды. Ее хватало и для скота и на другие нужды хозяйства.
Деревенские избы были поставлены в деревне в один ряд с востока на запад. Их зады с огородами были обращены на север. Крыльцами и окнами избы стояли на юг.
Перед ними была широкая, может быть, когда-нибудь лесная поляна. Эта поляна служила деревенским выгоном. Перед домами у некоторых хозяев стояли амбары.
По причине известной уже отчужденности между нашими деревнями я не сохранил в своей памяти имен всех хозяев из Ушакова, но некоторых я все-таки знал я попробую их вспомнить. Начну, пожалуй, с западного края деревни, который обосновывался особняком и имел даже свое название – Романовна. Здесь стояли три-четыре дома. Трех его хозяев я помню точно.
Здесь, на Романовне, жил человек, который больше, чем кто либо другой, жизнью и делом своим соединял все три наши деревни. Это была обыкновенная бабка-повитуха. Ее услугами пользовались роженицы из других деревень, а в наших не было дома, не было семьи, в которой ее не считали бы родным человеком. Звали нашу повитуху бабушкой Аннушкой. Ее доброму сердцу и рукам, чистым, ласковым и нежным, обязано было своим появлением на свет Божий не одно поколение человечества, родившегося в наших и ближайших деревнях. С ее рук издал свои первые звуки и я. А Мама долгое время морочила мне голову сказочкой, будто бы бабушка Аннушка нашла меня в нашем саду под яблоней. В этом невинном обмане участвовала и она сама, часто бывая у нас в гостях. Она даже водила меня к той яблоне.
Аннушка мне вспоминается рядом с моей бабушкой Ариной. Мне даже кажется, что они были похожи друг на друга. Только повитуха была побелее. Помню на розовом и чистом лице ее справа от губ родинку с белым пушком. Этот пушок и придавал ей необыкновенно добрый, светлый и благородный вид. Аннушка всегда была опрятно одета. Она всегда была готова на вызов и могла оказать помощь не только при родах. Ей были знакомы и методы врачевания народными средствами: травами, припарками, растираниями, прогреваниями. Всему этому она научилась в молодости, служа санитаркой в земской больнице. Там ее, сироту, и высмотрел наш ушаковский мужик Федор, да и позвал к себе в жены и привез в деревню. Отчество и родословную ее мужа я не знаю, и никто из моих родственников и земляков не помог их установить. Все это было давно. Да и недолго Аннушка прожила в замужестве. Муж рано оставил ее с сыном Павлом вдовой. Сын ее был если не одногодком, то сверстником и другом моего Отца. Вот Павла Федоровча-то я хорошо помню и в живом его виде, и особенно по рассказам Отца.
Аннушка умерла, может быть, не в один год, но в одно примерно время с моей Бабушкой, и деревня наша с тех пор осталась без повитухи. Не буду утверждать, что это отразилось на статистике благополучных родов у наших рожениц. Но доброго человека, способного в любую минуту помочь молодым матерям, наша деревня лишилась. С тех пор даже и в колхозное время никакого медпункта у нас не было.
Сына Аннушки Павла Федоровича многие годы в детстве и в юности связывала дружба с моим Отцом. Они вместе ходили две зимы в нашу церковно-приходскую школу. По рассказам Отца, этот его друг с Романовки был во время его молодости главным заводилой всех веселых приключений и проказ. Об одной из этих потешных проказ мне запомнился рассказ Отца.
Павел Федорович был парнем не без таланта. У него была гармошка-ливенка, и он особенно лихо наигрывал на ней комаринского. Ватага левыкинских и ушаковских ребят во главе со своим гармонистом ходила по окрестным деревням, веселила людей, смущала своими соблазнами невест и настораживала их родителей. Но особый привет находила эта компания на Бугровке. Так назывались выселки на краю деревни Каменка, вытянувшейся вдоль магистральной каменной дороги. Там, на Бугровке, проживал некий мужик по имени Пармен. Был он человеком веселым, затейливым, одиночества не выносил и был рад, когда к нему приходили наши парни. В осенние непогожие времена он предоставлял для танцев свое крыльцо, которое он собственноручно пристроил к своей неказистой избенке. Сооружение это было хлипкое, но на вид затейливое. Ребята с гармонистом приходили сюда и заводили танцы. Собирались и местные девчата и парни. Начинали со спокойных танцев. Вдоволь нагулявшись, вечер заканчивали комаринским на прощание. И в этот момент по приказу Павла Федоровича под его лихой наигрыш все должны были дружно с притопом пуститься в пляс, так что хлипкое крылечко Пармена на его глазах и при веселом гиканье молодежи разваливалось. Однако эта проказа Пармена не обижала. Он очень быстро восстанавливал хлипкую конструкцию своего архитектурного сооружения и снова готов был принять к себе веселую компанию.
К хозяйским крестьянским делам Павел Федорович не приохотился. Его музыкальный талант, ливенка и незаурядные способности в организации всяческих веселий на свадьбах, престольных праздниках, на именинах, а иногда и на похоронах приохотили его к праздной жизни. Бесхозяйственный из него получился мужик. Да и земли-то у него было кот наплакал. Работой крестьянской он себя не обременял. Кормила его своими скудными заработками мать Аннушка. Дом у них был пустой. Привел он однажды в него себе жену. Но и это не изменило образа поведения Павла Федоровича. Были они с женой как-то каждый сам по себе.
Однако сына родили. Интересный получился у них сын. Звали его Василием, а с детства еще прозвали его Какуриком. Что это означало, я не знаю. Может быть, происходило оно от петушинного «кукареку». Но Василий на петуха не был похож. Вырос он хорошим парнем. От отца он унаследовал ливенку и умение еще лучше на ней играть, а от бабушки Аннушки – доброту и приветливость натуры. Мать, наверное, приучила его к труду. Он учился в школе у Евгении Ивановны, а когда успешно окончил ее, колхоз послал его на курсы счетоводов во Мценск. После учебы, до ухода в Красную Армию на действительную службу, он работал в нашем колхозе «Красный путь» счетоводом. Работу свою выполнял добросовестно, но славу и авторитет в деревне, и память о себе оставил в ней как гармонист. Я помню и его самого – доброго и красивого парня, и гармонь веселую его, с цветастыми ситцевыми мехами на нашем деревенском уличном пятачке, на выгоне, около кузни.
Жениться до ухода в Красную Армию гармонист не захотел. А невесты были! На втором году службы попало ему участвовать в войне с белофинами. Белофинская война оказалась очень жестокой – в необычно морозную зиму, с жестоким сопротивлением противника и огромными нашими людскими жертвами. Наш деревенский гармонист не пришел с этой войны, и деревня без него осиротела. Так и не было в ней с тех пор другого гармониста.
А Павел Федорович из деревни как-то незаметно исчез. Семейными делами он сам себя не обременял. Помощником жене он не был. Отцовских обязанностей не знал. В производственную и хозяйственную жизнь деревни, а потом колхоза своего вклада не внес. А как деревенский затейник и гармонист себя исчерпал. Подошла неуютная старость. Несколько раз он приезжал в Москву, в гости к своему другу детства, моему Отцу. Отец никогда не обижал его нерадушным приемом. Но после нескольких вечеров воспоминаний, в том числе и про танцевальное крыльцо Пармена, наступала пора возвращения домой. А дома его не ждали. В конце концов кто-то устроил его в дом престарелых, который находился в Тульской области. Иногда от него к нам приходили письма. В одном из них, написанном не его рукой, видимо соседом по койке, мы узнали, что Павел Федорович ослеп, но что на гармошке еще играет. А потом началась война. А после нее о нем уже некому было вспоминать. А может быть, и я не вспомнил бы об этом незадачливом мужике, не возникни у меня желания рассказать об Аннушке, его матери, с ласковых рук которой я впервые увидел мир. Ну а Павлу Федоровичу я обязан благодарной памятью за то, что через посредство дружбы с ним и с деревней Ушаково судьба в конце концов свела моего Отца с моей будущей Мамой.
Жили еще в Романовне братья Шабаны. Такая у них была кличка. По отчеству они были Николаевичи. Но прародителя их Николая я живым не видел, и прародительницу – тоже. Но то, что сыновья их имели подозрительную репутацию среди жителей наших деревень, это я знаю. Одного из братьев звали Ванькой-Лэ. Эту китайскую добавку к его имени сделали за то, что неправильно выговаривал он в словах звук «рэ». Вместо этого он говорил «лэ». Отличались братья, видимо, унаследованной грубостью и хамоватостью характера и поведения. Помню, что кличка Шабан вызывала у меня чувство страха.